24 марта в Мультимедиа арт музее состоится концерт, на котором впервые в России будет исполнено произведение “Femenine” американского композитора Джулиуса Истмэна. Пьеса прозвучит впервые спустя почти 40 лет, прошедших с момента премьеры этого произведения в 1974 году. В преддверии этого события Дмитрий Мазуров побеседовал с участниками ансамбля Kymatic о предстоящем концерте, музыке Истмэна, истории самого ансамбля и ситуации в современной музыке.

Когда возник ваш ансамбль и кто был инициатором?

Дмитрий Ремезов: Все началось с нашего сотрудничества с Антоном, мы сошлись в общих взглядах на музыкальный процесс как на медитативное погружение в звук, его созерцание и работу с ним. Как композитор, я начал искать пути решения задач, которые ставил при создании произведений. Работая совместно, мы отошли от рамок академической консерваторской среды, мы работали над интуитивной музыкой, импровизацией, над взаимодействием во время исполнения произведений. Результатом этого стало сочинение “Spectral Meditation” для контрабаса (а впоследствии для виолы да гамба и живой электроники). Премьера состоялась в апреле 2012 года в консерватории: совсем не формат для той сцены.

Мы начали играть концерты, в 2012-2014 мы дали несколько концертов в Екатеринбурге, Санкт-Петербурге, Саратове, Москве и других городах. В это время мы думали над созданием ансамбля, где будут другие инструменты, нетипичные для ансамблей современной музыки. Наметилась главная идея ансамбля — интуитивное взаимодействие исполнителей импровизация, появилось название Kymatic. Но в тот момент было сложно найти единомышленников, имеющих академическую базу и одновременно интерес к импровизации. Мы приглашали друзей-музыкантов и играли, помимо дуэта, программу, состоящую из минимализма и барокко. В афишах наш дуэт фигурировал как Новая медитативная музыка.

Антон Изгагин: Название было спорным, поскольку это все–таки название стиля, а не ансамбля. У нас всегда был интерес к мистицизму звуков. Позже мы решили сменить название, поскольку спектр и направление расширились.

Д. Ремезов: Создание ансамбля для меня — это возможность реализации тех произведений, над которыми я работаю, а также авторских программ ансамбля во взаимодействии с другими композиторами, близкими нам. Мистерия, над которой я работал больше года, требовала именно такого подхода к исполнению. Нужен был коллектив, способный реализовывать эти идеи.

Летом 2015 года я и Антон начали активно привлекать исполнителей Московской сцены. Мы встретились с Алиной, которая также планировала ансамбль современной музыки и собирала музыкантов. Наше совместное выступление под знаком медитативной музыки состоялось в июле 2015 года. С этого начался New Meditative Music Ensemble в Москве — именно как стабильный ансамбль. Мы познакомились с Лешей, Сергеем, позже с Мишей, и вот уже почти год мы коллектив Kymatic. Руководители ансамбля: Антон, Алина и я. Просто нашлись те люди, которые должны были найтись.

А. Изгагин: Наши проекты проходят в соавторстве, каждый привносит что-то свое, как в народной музыке. Названием Kymatic мы хотели подчеркнуть нашу мультимедиа-направленность: электронная музыка, квадрозвук, видеоарт, перфоманс. Также нас всегда привлекала импровизация, поэтому у нас в ансамбле появился Алексей Чичилин и Сергей Храмцевич. В настоящее время мы позиционируем себя как ансамбль вневременной музыки.

Алексей Чичилин: С ансамблем Kymatic я стал сотрудничать в 2015 году. Первое, что я сыграл в составе Kymatic, было исполнение пьесы “In C” Терри Райли, собравшее рекордное количество людей в НИИ — около тысячи человек.

В вашем проекте нет жесткой композиторской диктатуры?

Д. Ремезов: В своих произведениях я создаю условия, в которых происходит взаимодействие музыкантов. Взаимодействие является для меня предметом композиции.

Расскажите, с каким бэкграундом вы пришли в Kymatic?

А. Чичилин: Мой бэкграунд включает все три ступени российского музыкального образования. При этом я всегда стремился максимально расширять свой музыкальный опыт. Как слушатель и исполнитель, я всегда был в большой степени всеядным. В 2008 году я отошел от работы только лишь с классическим гитарным репертуаром, начав играть в дуэте с кларнетистом Иваном Невзороым. Вместе мы играли оголтелую свободную импровизацию, мы регулярно выступали на различных фестиваля, у нас была и своя публика. У меня в архиве хранится достаточно материала, записаннного нами в студии, до сих пор не изданного. Позже я стал играть в различных проектах импровизационной направленности.

А. Изгагин: Я занимался старинной музыкой, попробовал многие стили, к примеру рок. Музыканты ансамбля Kymatic — мультиинструменталисты. Например, Алина играет на трех смычковых инструментах, в том числе индийский и китайский. Мы не играем академическую музыку.

Д. Ремезов: К академической среде я пришел не сразу. Изначально я занимался электроникой, а Антон играл в рок-группах. Не имея такого бэкграунда, мы бы не смогли сделать Истмэна. Мы видим, как наши прошлые навыки всплывают: фри джаз, метал, дарк эмбиент плюс понимание техник современной академической музыки. Вот сумма необычных компонентов, и она сложилась. Мы чувствуем себя, как группа, которая хочет творить, а не просто играет по нотам. Ансамбль обращается к партитурам недавно созданным, а также редко исполняемым. Часто это открытые, графические партитуры. Не каждый академический ансамбль сможет расшифровать и интерпретировать подобного рода партитуры. Многие исполнители не поймут эту музыку, она им не нужна.

Сергей Храмцевич: Я не отношу себя к академистам, у меня джазовый бэкграунд. В 11 лет я заболел джазом, в 13 — фри джазом, то есть мое состояние ухудшилось и ухудшается по сей день. Неожиданно судьба меня свела с замечательным саксофонистом Алексеем Кругловым, чьим учеником я являюсь. У нас много импровизационных проектов с Лешей Чичилиным. Сейчас я являюсь одним из представителей московского лейбла ТОПОТ. Надеюсь, все это дает новый саунд ансамблю Kymatic — не вполне академический, в таком чопорном смысле.

Михаил Бузин: В общем-то, по образованию и мироосмыслению я во многом закрепощенный академист, человек скорее нотно-текстовой культуры, нежели импровизационной; много лет уже учусь как пианист. Однако свой слуховой опыт всю жизнь старательно дистанцирую от всего conventional и слушаю по большей части неакадемическую музыку, большое предпочтение уделяя различным концептуальным проектам. В музыке меня больше всего интересует подсознательное, всплывающая на поверхность первобытная наивность — потому, скажем, некоторые каракульные багатели для меня ценней симфоний. Определенный импровизационный опыт у меня также присутствует: какое-то время я занимался авторским проектом «ЩРТТТЩ».

Вы играли на фестивале Архстоянии, в НИИ, в Центре МАРС. Вы намеренно выбираете неакадемические площадки?

Сергей Зыков: Значительная часть современной музыки «от рождения» не приспособлена под академические площадки (как-то раз мне сказал об этом композитор Арман Гущян, и много стало видеться яснее). Это же все, в конце концов, современное синтетическое искусство, и вообще не экспериментальное, а транс-медиумное скорее. И это не мое сокровенное мнение, если что (да, верю Мартынову). А в нашем конкретном случае — освобождение слушателя для начала, а остальное потом, потом… Звонки и невозможность выхода в уборную, не потревожив соседа справа, не входят в какие-либо организационные установки наших ивэнт-программ. Тут «музыка процесса» и, вслушиваясь или не-вслушиваясь в нее, зритель чувствует себя более свободно, будучи при этом внутри акустического поля, чем любой посетитель академических площадок.

А. Изгагин: В каком-то смысле, мы ансамбль неакадемической музыки.

Алина Петрова: Моя идея в том, чтобы взаимодействовать с музыкантами, у которых будет желание играть современную музыку иначе, с пониманием, вниманием к качеству звука, и с вниманием к исполняемому материалу, композитору, причине появления этого материала, его особенностям. В Москве мне практически некуда ходить слушать современную музыку, исполнение которой было бы на должном уровне, на том, на котором я уже знаю по собственному опыту оно может быть.

Как вы отбираете репертуар, чем руководствуетесь?

С. Зыков: В первую очередь мне интересно то, что интересно (вероятно) сейчас слушателям. В интервью для Афиши Дэйли Сергей Невский высказался об одной из основных проблем академической музыки наших дней — это реакция слушателя (когда-то, насколько помню, оное было не так важно). Во всем с ним согласен. А на что вообще реагирует «современный слушатель»? Повествовательность, содержание, «красота»… Было очевидно, что проще всего начать с минимализма, как мы и попробовали сделать в МАММ с МАСМ (но там в программе еще был Тюйр, если что). Потом площадка НИИ — известное московское место, которое кто-то обвиняет в «оверхайпе», но на данном этапе это скорее козырь. У музыки должны быть слушатели, в том числе случайные. Эта история давно разрабатывается журналом Wire — журналом для слушателей, не для музыкантов. Когда Wire подводит шортлист лучших альбомов года, там всегда есть музыка разных стримов: популярная, субкультурная (пережиток) и артефакты из прошлого. Объективно волнует скорее то, что людям понравится (пророческий эффект как воздействие на персональное мнение), плюс артефакты — в этом плане значение уже имеет премьера. На концерте Терри Райли, помимо In C, прозвучали Keyboard Studies (в аутентичном исполнении — умышленно). Это была российская премьера. И если говорить о слушательском мейн-стриме, то тут, пожалуй, разговор идет о самом сложном формате и, в свою очередь, наиболее интересном для ивэнт-разработки.

А. Петрова: Мне недавно написали, что, если бы мы играли трилогию “Gay Guerrilla” Истмэна, мы бы взорвали facebook. Это удивительно, только сейчас я стала замечать, что в последнее время наблюдается большой интерес к этому автору и к этому произведению, в частности.

С. Зыков: Дело в том, что лично я — противник таких провокаций, и если материалом костного хребта ивэнта будет инфо-повод, то хребет этот будет хрупким и ломким — касательно такого предостерегал Мартынов в конце «Зоны Опус Пост». К тому же, эту трилогию играли много раз на мировых площадках (небольших), а “Femenine” не играли с 1970-ых.

А. Чичилин: Терри Райли на Архстоянии, японская программа, большая часть сыгранных нами графических партитур, Джулиус Истмэн — эту музыку никто не играл, кроме нас. В случае с Истмэном, мы как археологи, извлекаем эту музыку из небытия и расшифровываем ее, подобно музыкантам аутентичного направления. “Femenine” была написана в 1974 году, один раз исполнена, а потом выпала из исторического процесса. Работа с ней похожа на расшифровку берестяных грамот. У нас есть импровизационные и композиторские программы. В сочинении Истмэна, элемент импровизации присутствует, он допускается композитором.

Д.Ремезов: Мы очень много обсуждаем произведение, над которым работаем. Пытаемся понять его суть. Я пытался понять человека, который долгое время пел в хоре (Джулиус Истмэн обладал выдающимися вокальными данными). По сути, Истмэн пишет хорал. Это стремление к чистоте. Понять и постичь чистоту. Я думаю, это то, к чему мы будем стремиться в нашем исполнении.

А. Изгагин: Мы сегодня всем ансамблем слушали запись “Feminine”. Когда ты слушаешь музыку в одиночестве, ты не настолько понимаешь и проникаешься ей, как при совместном прослушивании. Коллективный опыт. Я выхожу из зоны комфорта каждый раз, когда предлагается новое произведение. Мне поначалу не нравится это произведение, думаю, что это плохая музыка, а в итоге открывается что-то совершенно новое, такой клад!

А. Петрова: Да, у меня тоже самое!

А. Изгагин: Позднее творчество Истмэна — по сути, духовная музыка. В позднем периоде была пьеса “Будда”, кстати, графическая партитура. А в “Gay Guerrilla” есть протестантский хорал. И вроде бы мы исполняем “Feminine” вскоре после 8 марта, посвящаем его женщинам, но оказалось, что все намного глубже. Мы пришли к образу чистоты в более глубоком понимании женского начала.

А. Чичилин: Музыка Истмэна поддерживает свободу личности и направлена против вражды, ненависти и ксенофобии.

Д. Ремезов: Надо быть открытым открытой партитуре.

А. Изгагин: Нужно прилагать усилия. И когда ты это видишь, происходит какое-то духовное развитие, ты выходишь на новый уровень. В общем-то, мы поэтому этим и занимаемся. Не для того, чтобы прикольную музычку поиграть.

А. Чичилин: Каждый в этом по-своему заинтересован и отвечает на свои собственные, внутренние вопросы.

С. Храмцевич: Для меня это звучит, как некая молитва. Когда ты начинаешь это играть, ты просто начинаешь пребывать в состоянии некой молитвы, только вместо слов у тебя звук инструмента. Если ты начинаешь это ощущать, то твоя энергетика начинает передаваться и залу. С помощью синергии, объединения всех наших эмоций, я надеюсь зрители тоже это почувствуют. Это то, ради чего мы это делаем.

Кто предложил идею играть Истмэна?

А. Изгагин: Все началось с “Canto ostinato” Симеона тен Хольта. Это самое попсовое минималистское произведение сегодня. Через “Canto Ostinato” и альбом “Minimal collection” пианиста Йеруна ван Вена, я вышел на Джулиуса Истмэна.

М. Бузин: Я знал об Истмэне, когда он еще не был популярен. 6 лет назад я делал работу по его творчеству и пришел к нему через интерес к маргиналам вроде GG Allin и Gerogerigegege. Истмэн был настоящим панком в академической среде.

Алина и Антон, вы недавно участвовали в фестивале современной музыки IMPULS в Граце. Расскажите, какую музыку исполняют в Австрии?

А. Петрова: Я услышала много интересного и свежего. Это во многом сильно отличается от того, что и как пишут в России сегодня молодые композиторы. У них музыкальный материал разный, перформативный, тональный, джазовый, ритмичный, во многом они не бояться экспериментировать, а музыканты с уважением и пониманием относятся к материалу, который исполняют. В Европе я чаще встречаю молодых композиторов, которые держатся своей линии. Меня огорчает, когда молодой композитор переживают из–за стиля, соответствует ли он моде, тренду. Например, студенты Беата Фуррера пишут совершенно разную музыку. Профессура не навязывает свою точку зрения, а студенты не идут за профессором.

А. Изгагин: Я помню пьесу для аккордеона и …. Я спросил автора, знает ли он Вандельвайзер? Ты знаешь, все люди из разных стран больше чувствуют все эти вещи и попадают в резонанс с идеями, нежели ориентируются на какие-то направления. Я думаю, что если ты сам пришел к тихой музыке, это гораздо ценнее. Люди сами приходят, они не знают, кто такой Бойгер. Люди приходят к одним и тем же вещам, не зная друг о друге. Это тоже мистицизм.

А. Петрова: Пока я была на фестивале IMPULS, я услышала много хвалебных отзывов об уже состоявшихся Российских композиторах. Говорили, что у “русских” есть свой стиль и это очаровывает. Вот интересно. Я услышала мнение о музыке Курляндского от одного из его студентов на этом фестивале: раннее творчество до последних 5-10 лет, не так интересно и что в последние годы он как будто себя нашел, и это что-то совершенно удивительное. Я передала это Мите, мне было интересно узнать, что он об этом думает, на что он ответил: “Да, серьезно? Они, наверное, не глупые люди. Я чувствовал тоже самое.”

Я бы не сказала, что у них есть какие-то тренды. Когда я занималась с Димитриусом (солист ансамбль Klangforum Wien), он говорил, что надо понимать, как исполнять французскую, немецкую, итальянскую школу и т.д. Sul ponticello во французской современной музыке не тоже самое, что в немецкой. Это очень аутентичный подход. Языки разных стран.

Расскажите о творческих планах ансамбля? Когда ждать ваш дебютный альбом?

С. Зыков: Выпускать «альбомы» сейчас все еще важно, поскольку и на сегодняшний день люди знакомятся с музыкой академической преимущественно в записи. Для рядового слушателя лейбл — это не столько статус, сколько доверие. Если нам понравилось какая-то музыка, мы смотрим что еще издается на этом лейбле. И так сейчас работает практически вся коммерчески осмысленная культура. То же самое происходит и, к примеру, с олдовым грайндхаусным кино. У меня есть мечта создать собственный лейбл на «идейном каркасе» лейбла Tzadik Джона Зорна. Это идеальный лейбл современной музыки. Tzadik издает самые разные вещи от нойза, джаза и до весьма «сладкой» академической музыки. Практически любой альбом лейбла Tzadik интересен рядовому слушателю. Помимо Tzadik, также хотелось бы вдохновиться политикой ECM New series, которые совмещают старинную барочную музыку с современной. Понятно, почему Кнайфель издается на ECM — кто лучше чем они работает с акустическим пространством. Хотя, я согласен с Мартыновым, что язык старинной музыки — это музей. Мы его любим, уважаем, все это пользуется даже большей популярностью, чем современная музыка, но речь вообще идет не о том языке, на котором мы в данный период говорим и мыслим. Есть музыка, которую лично я бы не хотел слушать в живом исполнении, которая все–таки должна звучать из колонок. Например, электроакустика…?

Д. Ремезов: У нас в планах сделать эмбиент-программу. В мае повторим мистерию “OUT”. С Антоном мы пишем много пьес и пока больше сосредоточены на живых концертах, но в будущем планируем поработать в студии.

А. Изгагин: Также мы играем старинную музыку. Хотим сделать греческую и финскую программы. У греков свой язык, ни на что не похожий. Мы все знаем Ксенакиса и Христу, но там еще очень много интересных имен.

С. Зыков: Сейчас, к сожалению, в искусстве существуют преимущественно только проекты. Идея одного концерта тут не срабатывает. В МАММ мы были вынуждены сделать «краткую хрестоматию музыки ХХ века» (зачем?). Есть идея разработать 3 произведения на разных площадках, посвященные теме несовершенства нашего мира. Истмэн — тема дискриминации внутри общества. Далее Кнайфель — композитор, совершенно несправедливо обделеный вниманием, особенно учитывая современный интерес к Вандельвайзер и к любой аккуртаной тихой музыке, к lowercase Бернарда Гюнтера. Лучшего примера в российской музыке, пожалуй, нет. Опять же нам интересно, когда тема жертвы подается косвенно, когда музыка не давит на сентиментальную составляющую, не рисует конкретную картину, а представляет какое-то «дуновение и дыхание» былых (XX век и ранее) событий. Третья тема — жертва судьбы, рока в рамках современной культуры. Выбор пал на Гэвина Брайерса и его “The Sinking of Titanic”. «Почему наш современный мир так несовершенен» — какая-то навязчивая неустаревающая банальность, но… Прививая людям интерес к академической композиции, я заметил, что проблему создают не странные и сложные звуки. Первый фактор, который отталкивает людей — это продолжительность. Для многих произведение, которое идет больше часа — это неприемлемо и элитарно. Мне кажется, в вышеупомянутых трех произведениях звуковой материал преднапрягается иными силами. Я бы сказал, что это «скучная музыка» в ее наилучшем публичном представлении. Ницше писал, что люди, которые боятся, что их деятельность будет признана скучной — это люди, которые не относятся к передовым умам. Поэтому, одна из первичных особенностей передового искусства XXI века — отсутствие незрелой боязни, что креативный акт в исполнении своем будет признан скучным. “Feminine” из всех произведений Истмэна в клишированном представлении — одно из наиболее «скучных». Это такой эстетический вызов своего рода, зная пресловутую «неподготовленность» (бесит этот термин) публики, но, разумеется, не провокация. Если барьер будет разрушен, пузырь прорван, то, в дальнейшем, можно будет изменить отношение к любой так называемой «скучной музыке» у московского слушателя. Мы умышленно-расслаблено рискуем.

А. Изгагин: На данный момент наше восприятие этой музыки поменялось и это не скучно вообще. Это произошло коллективно.

А. Чичилин: Это музыка становится насыщенной и неоднообразной, если обращать внимание на детали и события в ней, которые происходят очень часто. Мы в нашем прочтении пытаемся это подчеркнуть и продемонстрировать.

Будете ли вы проводить Call for scores?

А. Изгагин: Мы уже это сделали на фестивале IMPULS и есть желающие.

Интервью: Дмитрий Мазуров

Редакция: Алина Петрова, Дмитрий Ремезов, Сергей Зыков, Алексей Чичилин

Концерт в Мультимедиа арт музее 24 марта.