С 5 марта по 19 мая в ГМИИ им. А.С. Пушкина проходит выставка «Фрэнсис Бэкон, Люсьен Фрейд и Лондонская школа», которая знакомит российского зрителя с уникальной и наиболее значительной главой в истории современного британского искусства. Совместно с издательством Ad Marginem мы публикуем главу из их новой книги последнего из ныне живущих сюрреалистов, писателя Десмонда Морриса «Сюрреалисты в жизни» о жизни одного из героев выставки в Пушкинском — художнике Фрэнсисе Бэконе.

Книга вышла в рамках совместной программы Ad Marginem с Музеем современного искусства «Гараж». Перевод: Елизавета Мирошникова.

ФРЭНСИС БЭКОН

АНГЛИЧАНИН • Считал себя сюрреалистом и хотел присоединиться к лондонской группе, но был отвергнут ее членами в 1935–1936 годах

РОДИЛСЯ : 28 октября 1909, Дублин

РОДИТЕЛИ: отец — тренер скаковых лошадей, англичанин; мать — светская дама из состоятельной семьи

ЖИЛ: Дублин, с 1909; арендованные дома в Англии (в детстве);

Ирландия, с 1918; Глостер, с 1924; Ирландия, с 1926; Лондон, с 1926;

Берлин — Париж, с 1927; Лондон, с 1928; Монте-Карло, с 1946; Лондон, с 1948

ПАРТНЕРЫ: Эрик Холл , 1929–1950 • Джордж Дайер, 1964–1971 (умер от передозировки наркотиков) • Джон Эдвардс, 1974–1992

УМЕР: 28 апреля 1992, Мадрид

Как-то раз я сильно развеселил Фрэнсиса Бэкона, признавшись ему, что он единственный художник, от работ которого меня физически тошнит. Я поспешил объяснить, что дело не в содержании картин, а в их весе. Однажды ночью, на пьяной вечеринке, мой хозяин, который купил несколько картин Бэкона из его серии Кричащий Папа, попросил меня перевесить их в порядке нарастания хаоса. На некоторых из них Папа был изображен весьма реалистично, на других — более абстрактно, как будто крик буквально раздирал его на части. Моей задачей было расположить картины так, чтобы процесс разрушения усиливался слева направо. Полотна огромного размера — выше меня по вертикали — были заключены в массивные золоченые рамы и защищены стеклом. Из–за этого они были невероятно тяжелыми, почти неподъемными, но я был молод и нетрезв, так что, принявшись за дело, начал перетаскивать их туда-сюда, пока картины не встали в нужном порядке. В этот момент я понял, что мои физические усилия привели к острому приступу тошноты и что мне срочно надо в ванную.

Это было в 1940-х годах, когда Бэкон был еще неизвестен, а мой друг был единственным коллекционером, покупавшим его произведения в большом количестве. Когда я познакомился с Фрэнсисом в 1960-е годы, он обрел уже некоторую известность, но сохранял, к моему удивлению, скромное мнение относительно своих работ. Так, ему необходимо было мое уверение, что фигура нарисованного им кричащего бабуина выглядит убедительно. Я согласился, но это была ложь во спасение. Я знал, что Фрэнсис работает по фотографиям, а не с натуры, и в тот момент я точно знал, какую фотографию он копировал. Это был снимок не кричащего, а широко зевающего бабуина. Я не осмелился сказать ему об этом, потому что Бэкон прославился тем, что запросто мог изрезать строительным ножом любой холст, который его не удовлетворял, — бабуин вполне мог подвергнуться той же участи. Бэкон разрезал на куски более ста живописных работ, и я не хотел нести ответственность за еще одну. Вместо этого я поменял тему разговора, обратив внимание на другие возможные выражения лица, и Бэкон позабавил меня, сказав: «Думаю, я поймал крик, но у меня ужасные проблемы с улыбкой».

Кажется странным включать Фрэнсиса Бэкона в книгу о сюрреалистах, но я это сделал по той простой причине, что сам он хотел присоединиться к британскому движению сюрреалистов, приняв участие в легендарной «Международной сюрреалистической выставке» 1936 года. Однако когда Герберт Рид и Роланд Пенроуз, посетившие его студию в Лондоне, увидели живописные работы Бэкона, их оттолкнули религиозные (как им показалось) сюжеты. К большому разочарованию Фрэнсиса, они отказали ему в участии в экспозиции. Этот отказ был основан на недоразумении: в искусстве Бэкона нет и следа религиозности. Его интерес к распятию был основан не на христианской иконографии, а на его сексуальных фантазиях. Фрэнсис увлекался садомазохистскими практиками: распятые фигуры на самом деле были автопортретами. Изучение ранних лет его жизни помогает пролить свет на правду.

Опыт военных лет снабдил его незабываемыми впечатлениями — картинами изуродованной плоти, которые ему пригодятся при создании более поздних живописных произведений

Для отца Фрэнсиса, тренера скаковых лошадей в городе Каррег, в графстве Килдэ́р в Ирландии, сын стал самым большим жизненным разочарованием. Бэкон-старший, живший в абсолютно мужском мире, пришел в ужас, узнав, что сын не разделяет его ориентацию. Последовала резкая и странная реакция. Первой ошибкой отца Бэкона было поручить конюхам высечь Фрэнсиса за его чрезмерную женственность. К его ужасу, Фрэнсису это понравилось — наказание закончилось садо-мазохистской оргией. Второй ошибкой был отослать Фрэнсиса в школу-пансион. Там у Фрэнсиса случился роман с другим юношей, и его быстро оттуда исключили. Третьей ошибкой было то, что отец выгнал Фрэнсиса из дома, когда обнаружил, что тот примерял нижнее белье матери. Фрэнсис немедленно отправился в Лондон и погрузился в гомосексуальный мир. Когда отец выяснил, чем занимается его сын, то совершил четвертую ошибку — отправил его в Берлин, понятия не имея о том, что этот город был сексуальной столицей довоенной Европы: там можно было встретить всё, что угодно. Фрэнсис оказался в своей стихии. Отец проиграл все раунды в их семейной битве, и молодой человек теперь был свободен делать всё, что ему заблагорассудится.

Из Берлина он переехал в Париж, где попал в артистическую среду и начал рисовать. Первое большое влияние на него оказал Пабло Пикассо, чьи работы он увидел в 1928 году. Вскоре Бэкон вернулся в Лондон, где продолжил рисовать, попутно зарабатывая на жизнь проституцией: он размещал объявления в Times об услугах «компаньона для джентльмена». Будучи волонтером во время лондонского блица, он участвовал в изъятии изуродованных тел из разрушенных зданий. Опыт военных лет снабдил его незабываемыми впечатлениями — картинами изуродованной плоти, которые ему пригодятся при создании более поздних живописных произведений. По окончании войны начнется его серьезная работа как художника, хотя даже творчество не смогло отвлечь его от сексуальных излишеств.

Сексуальные предпочтения Фрэнсиса всегда были опасными. Он был стопроцентным гомосексуалом в ту эпоху, когда гомосексуальность не была легальной. Он был убежденным мазохистом и постоянно подвергался риску получения серьезных травм. Не в пример современному гомосексуальному сообществу, он никогда не гордился своей ориентацией и резко высказывался по данному вопросу: «Быть гомосексуалом — это изъян <…>, это как быть хромым». Бэкон не поддерживал идею легализации гомосексуальности, потому что это лишило бы его изрядной доли пикантности. Когда же гомосексуальность была наконец легализована (1967), Бэкон не одобрил этого шага, заявив, что «было гораздо интереснее, пока гомосексуальность была под запретом». Ему нравилось, когда его били: ходили слухи о его удивительной способности переносить физическую боль. Бэкон рассказывал американскому поэту Аллену Гинзбергу, что однажды выиграл значительную сумму, разрешив себя выпороть, причем за каждый удар до крови он получал дополнительные деньги. Предпочитая брутальных партнеров, Бэкон часто получал травмы, что не уменьшало его тягу к эротическим экспериментам на протяжении всей его жизни. Даже будучи восьмидесятилетним стариком, он находил новых молодых любовников.

Зная о частной жизни Бэкона, легче понять истерзанные образы в его живописи. Но это не объясняет их величия. Легко представить себе гомосексуала-мазохиста, рисующего шокирующие картинки, лишенные малейшей художественной ценности. Однако в случае Бэкона именно сдержанность и двойственность его картин делает их столь мощными и настолько запоминающимися. Один из излюбленных его мотивов — одинокая фигура, которая, очевидно, будучи не в силах передвигаться, заключена в некую структуру, напоминающую коробку. Истоки этой одержимости можно найти в острой детской травме. Как гласит история, однажды его родители уехали, оставив Фрэнсиса на попечение ирландской служанки, к которой приходил любовник. Ревнуя его, Фрэнсис мешал им заниматься любовью. Тогда служанка заперла мальчика в темном шкафу под лестницей, где он проплакал всё то время, пока любовники занимались сексом. И только потом его выпустили.

Сохранилось всего шесть живописных произведений Бэкона предвоенных лет. Считается, что, недовольный качеством живописи, он уничтожил приблизительно семьсот своих ранних картин. Всю жизнь, даже в поздние годы, когда он уже добился всемирного признания, Бэкон был крайне требователен к себе. В ответ на расспросы по поводу великолепной серии Кричащий Папа он говорил: «Сожалею, что написал их — они совершенно дурацкие». За те два месяца, что он провел в Риме, он так и не удосужился взглянуть на великий Потрет Папы Иннокентия X Диего Веласкеса (1599–1660), поскольку, глядя на этот портрет, он «думал о тех глупых вещах, которые он сотворил с ним». Есть соблазн рассматривать этот комментарий как форму кокетства, желание напроситься на похвалы, но, хотя Бэкон никогда не говорил начистоту, когда дело касалось его работ (иногда давая лишь неоднозначные ответы для удовлетворения досужего интереса), в данном случае его ремарки вполне искренни. Он почти не бывал удовлетворен сделанным, и часто происходило так, что блистательно начатая картина переписывалась до тех пор, пока окончательно не теряла вид и не отбраковывалась. Сотрудники лондонской галереи, с которой он сотрудничал, придумали стратегию внезапного визита в его мастерскую: они приезжали, забирали всё, что выглядело более-менее законченным, и увозили к себе на хранение, чтобы Фрэнсис не мог их уничтожить. И самым большим сюрпризом в разговоре с Фрэнсисом была его мягкая манера общения. Она совершенно не вязалась с мощными брутальными образами в его живописи. Казалось, что вся его агония и интенсивный выброс эмоций шел на холст, так что после работы он был полностью опустошен.

Фрэнсис Бэкон был творческим гением, но в свое время ему пришлось побывать и вором, и гомосексуалом-проституткой, и азартным игроком, и пьяницей, и лжецом.

Каким образом знание частной жизни Бэкона помогает понять его живопись? Первая мысль, которая приходит в голову, — в большей части того, что было написано о его работах, упущена самая суть. Критики полагают, что Бэкон описывал духовную изоляцию современного человека, они интерпретируют его произведения как «глубокие размышления о травме века». А правда в том, что все его картины проникнуты личными сексуальными переживаниями. «Коробки», в которые он заключал свои человеческие фигуры, не являются ни символами «духовной изоляции», ни знаками «культурной травмы» — скорее, это символы границ сексуального рабства и кабалы. Сплетенные, забрызганные кровью мужские тела, населяющие его огромные холсты в безмолвной, замороженной пытке, не символизируют социальную дилемму современного человека, а представляют собой фантазии самого Бэкона (или портреты его сексуальных партнеров) в предвкушении острых эротических удовольствий.

Все другие увлечения Бэкона — пьянка, сплетни, азартные игры — играли незначительную роль в его искусстве. Единственная возможная связь — это те большие риски, на которые он шел как в азартных играх, так и в своей живописи. В напряженной, мрачной живописи Бэкона нет и следа его острого чувства юмора. Ни в одной из нарисованных им фигур нет того блеска в глазах, той улыбки, того веселого смеха, которыми он был известен в общении. В искусстве он всё «воспринимал всерьез» — в жизни же, наоборот, ко всему относился легко. Когда ему, всемирно известному художнику — он был уже в пожилом возрасте, — предлагали очередные почести (включая рыцарский титул), он смеялся и отказывался: «Это же так старит!» Сомневаюсь, чтобы кто-то, кроме Фрэнсиса, был способен на такой изящный отказ.

Суммируя вышесказанное — Фрэнсис Бэкон был творческим гением, но в свое время ему пришлось побывать и вором, и гомосексуалом-проституткой, и азартным игроком, и пьяницей, и лжецом. Он постоянно нарушал закон, устраивая нелегальные игорные сборища. Он мог быть недоверчивым, саркастичным, тщеславным, жестоким, высокомерным, нелояльным и ненадежным. На его слова, по его собственному признанию, не стоило полагаться: «Я часто говорю просто чтобы убить время». И если ему что-то не нравилось, он делал вид, что этого не существует. Он чистил зубы средством для ухода за раковиной, красил волосы кремом для обуви, у него были глаза-бусинки и вялый рот. Даже когда он разбогател, он продолжал существовать в ужасающей нищете. Когда ему на день рождения дарили цветы, Бэкон подчеркивал, что он «не из тех людей, у кого есть вазы». Он питал отвращение к природе, к загородной жизни, ко всем условностям и проявлениям власти. Он терпеть не мог религию, и когда кто-либо в его присутствии заговаривал о душе, он замечал: «А! Душа!» — а затем, сделав вид, что глубоко задумался над предметом, продолжал: «Задница!» «Когда я умру, — говорил он, — положите меня в пластиковый пакет и выбросьте в сточную канаву». Бэкон был астматиком, страдал сильной аллергией на лошадей и собак. Он воспользовался этим, когда во время Второй мировой войны ему пришли бумаги о мобилизации: он взял напрокат немецкую овчарку и проспал рядом с ней всю ночь. Это вызвало сильнейший приступ астмы — от военной службы он был освобожден.

Бэкон жестко критиковал других художников, например сравнивая Пикассо с Уолтом Диснеем или заявляя, что Джексон Поллок (1912–1956) рисует «старые кружева», а его картины абсолютно бессмысленны. Он восставал равно против декоративной пустоты абстракционизма и против «бессодержательности академического искусства». И хотя характер Бэкона заключал в себе множество противоречий, он был — необходимо это признать — интереснейшим собеседником, остроумным и саркастичным, и отличался большой щедростью по отношению к тем, кого любил. Он излучал харизму, когда входил в комнату, и был наделен настоящим шармом, если хотел понравиться. Как многие неуверенные в себе люди, когда ему удавалось преодолеть свою природную робость, он преображался и становился невероятно обаятельным человеком.