Ретроспективой между созерцанием и размышлением об оптиках понимания русской философии Альманах ΤΕΜΕΝΟΣ открывает цикл статей российских учёных: Вячеслава Петровича и Жанны Леонидовны Океанских, посвящённых экспликации феноменов культуры и цивилизации через героев русской литературы, и кризисологическому подходу к эсхатологии и ноосфере.

В вводной статье цикла определены основные векторы содержания русской философии, её религиозные основы, эсхатологический характер, сакральный космологизм и принципиальная связь с словесной культурой.

Авторы:

Вячеслав Петрович Океанский

доктор филологических наук, профессор

Жанна Леонидовна Океанская

доктор культурологии, профессор

Артур Шопенгауэр в предсмертном предисловии к своему главному метафизическому труду великолепно заметил, что «истинное и подлинное легко распространялось бы в мире, если бы те, кто не способен его создавать, не составляли в то же время заговора, чтобы помешать ему расти» [1, с. 52]. Главное препятствие к постижению русской философии — всеобъемлющая калькуляция знания и связанная с нею деградация проблемного мышления — нашло воплощение в распространённом человеческом типе, который уже не придётся спускать с академической лестницы в силу его подавляющей многочисленности и бюрократической упругости, но который сам низводит всё «истинное и подлинное» до расходного бросового материала, подчиняясь закономерностям инволюции человеческого мира на вероятном циклическом исходе последнего…

Раскрытие духовных доминант отечественной философской мысли (от творческого эсхатологизма — до логоцентрического космизма) носит отнюдь не рутинно-посредственный, не рабочий и не банальный характер, представляя собою насущную и затяжную сверхзадачу самопознания России, совершенно не обходимого для её исторического продвижения в будущее — в качестве грандиозного субъекта творческой воли, способной если не остановить, то, по крайней мере, приостановить всеобъемлющий распад. Но это отнюдь не эгологический, а прежде всего «соборный разум» — холистический и софийный логос русского мира, обуславливающий исключительный «религиозный смысл» жизненного символического пространства русской философии (отмеченный А.С. Хомяковым и П.Я. Чаадаевым, Е.Н. Трубецким и С.Л. Франком, И.А. Ильиным и Н.А. Бердяевым, отцами Павлом Флоренским и Сергием Булгаковым). Отечественные мыслители во многом предвосхищают и важнейшие фундаментальные обобщения культурфилософского характера в области макроистории человечества, сделанные через полвека А. Дж. Тойнби в работе «Цивилизация перед судом истории»: когда последний указывает, что крушения цивилизаций это колёса, на которых религия поднимается на небеса — сразу вспоминается коренной эсхатологизм отечественной философии, постижение «идеи катастрофического прогресса» (В.Ф. Эрна), а также указание на «опасности слишком быстрого движения жизни» (К.Н. Леонтьев).

В тысячелетней истории России необходимо выделять «византийский» и «фаустовский» макрокультурные гипертренды, оказавшие огромное влияние на специфику отечественного цивилизационного мышления и разделяющие его во времени на две различные эпохи: древлеправославную и неоязыческую (последнюю можно прочитать и как неогностическую). Что мы хотим этим сказать? Если в Византии христианство победило язычество — то в Новое время, напротив, язычество победило христианство (во всяком случае — на фарватере культурной жизни, но, конечно, не в его непреходящем существе). Причём, с повторившимися гонениями первых веков, но, увы, противоположным исходом — с возвращением ума в античность и дальнейшим ретроспективным проседанием в архаику, близкую и дремучую: к Аполлону, Дионису, Кибеле…

Соотнесение выделенных нами гипертрендов российской истории (византийского и западного) символически раскрывает архетипику небесного и земного как дуалистическую историософию российского жизненного мира — драматичнейшее проявление в нём «экзистенциальной диалектики Божественного и человеческого» [2]. Можно сказать и так, что в сакральных горизонтах первого развёртывалась культура с доминирующим почитанием неба и предваряющей теофанией — тогда как в секулярных рамках второго доминировали радикальное преобразование земли и зуд человеческой активности.

Философия имени и хозяйства (добулгаковские контуры которой можно обнаружить уже в славянофильской мысли, прежде всего — у А.С. Хомякова, а также у К.С. Аксакова, о филологическом значении которого писал А.Ф. Лосев в статье «Филология Константина Аксакова») предстаёт как вершинный «аполлинический» комплекс отечественной мысли, обращённый к её идеальным истокам логоцентрического домостроительства; заманчивая же для многих «ноосферная» проблематика с учётом эсхатологической критики радикального прогрессизма у К.Н. Леонтьева, В.Ф. Эрна, Б.П. Вышеславцева, Д.Л. Андреева, оказывается при такой основательной ретроспективе своеобразной натуралистической редакцией метафизической символики сакрального космологизма, причём, вослед известным технократическим интенциям по-своему грандиозной фёдоровской «философии общего дела» (нашедшей непосредственное продолжение в трудах К.Э. Циолковского и В.И. Вернадского).

Восхищаясь благами планетарной цивилизации, перерастающей в гипотетическую ноосферу, люди мало задумываются о цене, заплаченной за чертоги грядущего «хрустального дворца» — русская философия навсегда сохранит «подпольное» знание и об этом, сохраняя метафизическую свободу «выставить кукиш» (Ф.М. Достоевский устами «подпольного человека») и непреходящий опыт «герменевтики бормотания» (у В.В. Розанова, «нога» которого «никогда не будет на одном полу с позитивистами»). «Лучист дворец небес — но он из тяжких плит!», — отмечает и К.Д. Бальмонт в финале стихотворения «Мировая тюрьма», начинающегося почти по-ломоносовски («Звездам числа нет, бездне дна») с обширной блистающей панорамы плюрального космологизма: «Когда я думаю, как много есть вселенных…»

Архаические модели хора, соборности, совершенно особые топологические интуиции (славянофилы, евразийство, поворот на Восток) обращают отечественную философию к дофилософскому опыту — сотериологической метафизике мифа и «умозрению в красках» (эстетическая софиология Е.Н. Трубецкого); сюда примыкает неодионисийство (от Вяч. Иванова до А.Г. Дугина) и непрекращающиеся поиски фигуры «русского Ницше»… Но если западная эгологическая по сути своей мысль преимущественно кризисологична — то русское любомудрие исключительно сотериологично: этос отечественной философии пронизан жаждой спасения. В пику же коллективистическому подавлению и буддийскому растворению индивидуальности, оставаясь христианским, он незыблемо стоит на идее духовной элевации личности. Согласно хомяковской экклезиологии, эгологизм западного ума обусловлен метафизически, а именно — церковным оскудением и распадом, начавшимся в Европе на исходе первого тысячелетия, в целом, не без влияния арабской цивилизации и рецепции ближневосточной мистики (здесь возникают некоторые параллели с аналогичными указаниями в трудах Р. Генона).

Заслуживает особого внимания и герменевтического осмысления углублённый филологизм русской философии: опять-таки А.С. Хомяков, его обширное приложение к «Запискам о Всемирной Истории» — «Сравнение русских слов с санскритскими»; энигматическая «сверхфилология» В.С. Соловьёва, К.Д. Бальмонта, А. Белого, Вяч. Иванова с его homo liturgicus; венчают эту символическую метафизику безусловно имяславцы: В.Ф. Эрн с его «Борьбой за Логос», прозрения отца Павла Флоренского о магическом характере именования и языках как «водоразделах мысли», семантический фонологизм кн. Н.С. Трубецкого, две «Философии имени» отца Сергия Булгакова и А.Ф. Лосева как вершины заданного философско-филологического синтеза.

Согласно этим представлениям, уходящим своими корнями в глубочайшие мифоосновы общечеловеческого опыта, называемого отцом Павлом Флоренским «общечеловеческими корнями идеализма», имя вещи или сущности есть она сама в её языковой явленности, а умное слово о мире есть «арена самоидеации вселенной» (отец Сергий Булгаков), но отнюдь не наше сотрясание воздуха, во всяком случае — не только и не столько оно! Очевидно, что здесь имеет место радикальное возвращение к дофилософскому и дориторическому опыту восприятия реальности, коим были отмечены древнейшие эпохи человеческой истории, которые, согласно М.М. Бахтину, и не могут совсем пройти, поскольку «у каждого смысла будет свой праздник возрождения»…

Нигде таким интимно-осердеченным образом не связаны художественная словесность и метафизическое философствование, как в русском культурном мире. А.Ф. Лосев в работе «Русская философия» писал об этом так: «…русская философия является насквозь интуитивным, можно даже сказать, мистическим творчеством, у которого нет времени, а вообще говоря, нет и охоты заниматься логическим оттачиванием мыслей» [3, с. 62]. «Русская художественная литература — вот истинная русская философия…» [3, с. 72], — говорит мыслитель, подчёркивая далее, что «художественная литература является кладезем самобытной русской философии. <…> В творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской… форме» [3, с. 74].

Ю.В. Мамлеев приводил свои, весьма схожие с лосевскими, глубинные наблюдения: «В подтексте классической русской литературы (от Гоголя до Платонова), видимо, лежит глубочайшая метафизика и философия, которые, однако, зашифрованы в виде тончайшего потока образов. В этом смысле русская литература несет в себе философию значительно, на мой взгляд, более глубокую, чем, например, собственно русская философия (от Чаадаева до Бердяева и Успенского и т. д.), — так как образ глубже идеи, и именно образ может лучше всего выразить весь таинственный подтекст русской метафизики» [4, с. 16].

Писатель, долгое время проживший на Западе (США, Франция), преподававший религиозную философию индийского Востока, отмечает, что «познание России в целом, во всех её безднах и глубинах… невозможно на уровне западной философии (она слишком рационалистична и поверхностна для этого) — здесь нужна… всепроникающая мощь восточного, в первую очередь индусского метапознания» [5, с. 15]. Вместе с тем он указывает и на то, что «в основе русской литературы лежит грандиозная, ещё не раскрытая, философия жизни, которая постепенно расширяется до бездн метафизики. Границы этого расширения не определены и не могут быть определены. Но её «подтекст» связан как с непрерывно углубляющимся пониманием России, так и, по крайней мере, со специфической концепцией человека… Русский писатель стоит, таким образом, перед лицом Сфинкса (Россией). Но этот Сфинкс одновременно находится и внутри его души» [4, с. 91].

Библиографический список

1. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 1992.

2. Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика Божественного и человеческого. Paris: YMCA-PRESS, 1952.

3. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа. М., 1990.

4. Мамлеев Ю.В. Судьба Бытия // Московский эзотерический сборник. М., 1997.

5. Мамлеев Ю. В. В поисках России: Взгляд с Запада // Литературная газета. 27 сентября 1989 г. № 39 (5261).

Краткие сведения об авторах статьи:

Океанский Вячеслав Петрович -

доктор филологических наук, профессор по кафедре культурологии;

заведующий кафедрой культурологии и литературы,

научный руководитель Центра кризисологических исследований,

Шуйский филиал Ивановского государственного университета, г. Шуя;

профессор кафедры общецерковных дисциплин

Иваново-Вознесенской Свято-Алексеевской Духовной Семинарии,

действительный член Академии философии хозяйства (МГУ им. М.В. Ломоносова),

член-корреспондент РАЕ.

E-mail: ocean_65@mail.ru

Океанская Жанна Леонидовна -

доктор культурологии, профессор по кафедре культурологии и литературы;

профессор кафедры иностранных языков и профессиональных

коммуникаций ИПСА ГПС МЧС России.

E-mail: ocean_2004@mail.ru