7 июля на московско-сибирском лейбле Klammklang вышел «Lettere Animali», дебютный альбом миланского импровизационного дуэта Rosso Polare, чрезвычайно любопытная смесь электроакустики, средиземноморской фолк-музыки и биофонии. Последнее и выделяет музыку коллектива из коллег по территории и звукополям. Чезаре Лопополо и Анна Ведзози не только собирают из обширных записей животного мира емкую и образную картину, но и предлагают слушателю прикоснуться к посланиям от других обитателей планеты инстинктивно, отключив на время вездесущее рацио.

И как утопический (но кто сказал, что невозможный?) проводник в гармонию между человеком и природой дышащей и движущейся «Lettere Animali» работает безупречно. Если этим летом вам заказан путь хотя бы в ближайший лес или еще какое пространство свободной жизни — врубайте немедленно; переместить оно вас туда не переместит, но основательно напомнит о целом ряде мест и существ, которые нам пришлось оставить.

А пока — мне удалось поговорить с половинкой дуэта, Чезаре, о вещах чуть более легких и человечных.

Интервью на английском языке можно найти по ссылке — https://syg.ma/@artiom-abramov/cesare-lopopolo-rosso-polare-were-more-romantics-than-activists

До Rosso Polare и ты, и Анна были связаны с искусством. Как вы познакомились и где вы учились?

Мы изучали изящные искусства в одном и том же университете, в Академии Брера в Милане. Там-то мы и словились, а позже поняли, что каждый из нас готов поддержать задумки другого, какими безумными они б не были. Например, я работал над проектом, где было задействовано некоторое количество божьих коровок, и Анна была единственной, кто воспринял идею всерьез и предложил мне наловить жуков для нее. С этого момента мы и начали сотрудничать друг с другом.

Вы главным образом заинтересованы в графике, фотографии и дизайне. А к музыке как обратились?

Я всегда взращивал к ней совершенно особый интерес. Я рос в семье, где к искусству относились с большим трепетом, моими интересами никогда не пренебрегали, будь то одновременное увлечение музыкой, фотографией и изобразительным искусством. В прошлом я начинал ряд одиночных проектов, которые действовали на стыке электроакустики и прогрессивного рока.

Анна же всегда интересовалась именно визуальным, но на протяжении всей жизни ее окружали музыканты и она частенько хотела попробовать себя в их поле. Кроме того, дорогу к музыке ей открыло именно восхищение природными звуками и полевыми записями.

Caesar’s Psycho Machine был тем самым первым музыкальным опытом?

В каком-то смысле да. Странный и неуклюжий такой студийный проект, сосредоточенный на сюжетном и барочном проге. Я был обуян ностальгической идеей возвращения свободомыслящего духа семидесятых — все эти невозможно длинные треки и психоделические вылазки. На то время такие звуки казались мне весьма уместными, и я старался воскресить этот сюжет своими силами. [хихикает]

А ныне странный рок и италопрог тебя не интересуют? Или эти времена остались позади, и сейчас ты главным образом сконцентрирован на Ebria Records?

Думаю, больше нет. Я прошел через эту фазу и понял, что такой саунд ныне ограничен. А вот намерение звучать более «честно», «из себя», что называется, проросло во мне достаточно быстро. Я все еще экспериментирую с фэнтезийными звучками, которые меня иногда вдохновляют — такой себе данжy-синт. [смеется]

Ebria Records был подпольным лейблом, достаточно знаменитым на севере Италии в нулевые. Мы подружились с его основателями и подумали о возвращении конторы в строй, так вот мы ныне и разгребаем все дела вместе, пока работаем над новыми записями (которые совсем скоро выйдут!).

Так, ну, давай о главном! Как вы запустили Rosso Polare?

Пару лет назад мы вдвоем с Анной записали этюд долгой последовательной импровизации на 45 минут. Началось все в шутку — мы не воспринимали сам процесс записи слишком серьезно. А потом наш общий друг послушал этот трек, подумал, что он вполне крут и попросил наc выступить. Тогда мы позвали нашего другого общего товарища Джакомо Альберико сыграть с нами на басу. Таким составом и играли до пандемии. Когда мы репетировали в первый раз, то ближайшее здание загорелось, а мой кларнет треснул напополам. [смеется] Казалось, что мы тогда словно вызывали что-то осязаемое.

А какими инструментами вы пользуетесь сейчас? Я видел выдержку из вашего сета с лэптопом и пэдами.

Поскольку мы мультиинструменталисты, то и набор наших орудий не закреплен и постоянно меняется несмотря на то, что некоторые инструменты мы используем, как и раньше. Наш первый сетап в большей степени основывался на раздолбанной калимбе, к которой подвели электричество (на ней играла Анна), электрической гитаре и кларнете (на них играл я) и на басу Джакомо Альберико, которого я уже упоминал. Потом мы вводили в нашу звукопалитру все больше и больше вещей — подготовленные гитары, полевые записи, и все было завязано на большом количестве педалей эффектов. Сейчас же, после «Lettere Animali», нас тянет к использованию большого количества биофонических записей, подготовленным струнным, трескам, шумам, а также ко всем видам флейт.

«Lettere Animali» вы записали спустя год после начала проекта. Это прошедшие сессии позволили вам записать его так быстро, или сподвигло что-то еще?

«Lettere Animali» — результат круглогодичной записи. Иногда что-то к нему мы делали вместе. Иногда что-то записывал я сам и потом просил Анну добавить к уже готовому ее видение. К началу пандемии у нас был целая более-менее готовая запись. Так что во время карантина мы большей частью перетасовывали треки и сводили и полировали их, пока работали на расстоянии, в милях от друг друга.

Буду честен — если не брать во внимание анонсы и описания, то включить альбом меня заставила забавная вещь. Сама обложка. Ее идея мне напомнила один старый трек. Это всего лишь совпадение образов, или вы руководствовались схожим вдохновением? Чем-то большим, чем просто одинокая чайка в небе?

Ну, начнем с того, что это цапля, а не чайка!

Песню мы не знали, но она ничего! Анна когда-то сделала этот снимок цапли, и мы использовали его вместо фото коллектива. Для обложки альбома же у нас было несколько фотографий животных на выбор, но Стас [Шарифуллин, сооснователь лейбла Klammklang, где вышел «Lettere Animali»], предложил именно эту.

В родных местах Анны, в сельской местности, цапель можно заметить довольно часто. Удивительно видеть, как они пронзают плотный туман, расправляя свои широкие крылья над белыми зимними полями. Так что в конце концов мы решили, что именно это изображение удивительно подходит к поэтике записи.

Кстати, а почему вы вообще решили издаться на «Кламмкланге», а не на «родных» Ebria, Yerevan Tapes или даже не на AVANT! ?

Мы хотели показать нашу музыку где-то еще. Работать в одной точке мира иногда по-настоящему утомительно, а кроме того — мы предпочитаем сотрудничать с людьми из–за границы. Кажется, что в других странах у людей куда больше желания экспериментировать и вкладываться в странные штуки. Klammklang нам был известен как действительно крутой независимый лейбл с рядом прекрасных артистов и действительно уникальным, выверенным оформлением. Так что мы послали туда нашу музыку, так как подумали, что она прекрасно впишется в тамошнюю картину.

Вы в какой-то степени куда более гуманистичны, нежели исповедующие «темную экологию» персонажи, и особенно — чем упертые натуроцентристы из некоторых блэкметал- и нойз-кругов. Откуда вырос этод подход?

Да, с теоретиками «темной экологии» мы расходимся. Наше видение можно описать скорее как «откровение», нежели как попытку осознавания. Все нечеловеческое для нас — возможность сублимации единичного бытия, поскольку мы рассматриваем непохожесть как расширение нашего знания. В таком смысле осознавание становится упражнением в видении над антропоцентрическим миром, попыткой увидеть проблески реальности в наблюдении за животными. Кроме того, мы не хотели бы быть этичными или же политичными в подобном ключе: наша музыка говорит сама за себя и не желает разоблачать что-то как конечную цель. Мы скорее романтики, чем активисты.

Как вы думаете, доступно ли миру животных пристальное или глубокое слушание? Или, может, всей существующей природе?

Да, мы верим, что животный мир, как и вся природа, действительно может слушать и понимать на более высоком уровне. Не потому что мы, человеческие существа, в чем-то ему уступаем, но потому что мы решили остаться в стороне от остального биологических царств как вид.

Всякий раз, когда мы сталкиваемся с какими-то животными, Анна пытается пообщаться с ними, имитируя их язык, что временами выливается в весьма забавные происшествия. [смеется] В большинстве таких случаев Анна относится к этому совершенно серьезно — но мы все еще не знаем, что они думают о нас.

Как вы отбирали записи природы и остальной жизни? Какие-то конкретные места или особенные виды? Или же руководствовались спонтанностью?

Мы преимущественно записывали то, что казалось нам интересным и актуальным в плане образцов биофонии. Полевые записи для нас — словно защелки, отпирающие образы, которые только предстоит прочувствовать, своего рода дежа вю. Кроме того, Анна испытывает очень глубокую связь со своей землей, которая заставила ее размышлять над тем, как вернуть свое видение. Я же стараюсь всегда носить с собой рекордер на случай если мы найдем что-то интересное, особенно когда мы посещаем незнакомые места.

Вы очень «итальянские» в том смысле, что множество ваших предшественников в импровизационной/экспериментальной сцене задействовало народные жанры Средиземноморья как базис для своей музыке. Telaio Magnetico, группы с лейбла Atropina Manufactory, Симон Балестрацци, кое-кто из движения Italian Occult Psychedelia. Но вы идете дальше и строите всю импровизацию, даже в нефолковых ее частях, на средиземноморском мелосе. Было ли это конечной целью «Lettere Animali»? Или вы впали в то не-думательное умонастроение, о котором упоминали?

«Lettere Animali» был обрисован частично инстинктивно, так же, как это сделало бы животное, но записан он был в состоянии «активного воображения». Когда ничего не осталось за пределами [записи], вынужденно или в результате выборки, что большей частью было взаимообменом между нашими ощущениями. Однако на этапе микширования, когда все было выстроено в соответствии с более схематичным подходом, цель альбома для нас стала более понятной. Каждый трек — этакое слово на кончике языка, которое не можешь вспомнить. Грань мощного прозрения, которого на самом деле не достичь. Такое очень человеческое состояние, как мне кажется.