Организованные структуры, ячейки и клетки, с которыми обычно имеют дело техника и медицина, — все это изначально гораздо ближе фотокамере, чем пейзаж с настроением или проникновенный портрет.

В. Беньямин. Краткая история фотографии

Приснилось, некто залез рукой мне под платье, но моего тела там не было. Там было пусто. Я почувствовала, как рука погружается в пустоту.

сон, записанный 04.05.2016

Между телом человека и пространством его обитания, как правило, устанавливается крепкая символическая связь. Потому что так проще. Удобно ассоциировать карту местности с картой собственного тела. Эта связь непостижима, она превышает сумму объединяемых элементов и устремляется куда-то ввысь, являясь предметом настойчивых человеческих раздумий. Художник в произведениях соотносит тело и мир, зритель примеряется к произведениям, исходя из своих телесных возможностей. За восприятием себя как целого стоит тревожное переживание внутренней разрозненности — анатомическое тело, тело наслаждения, желания, текстуальное тело, речевое или социальное — каким-то образом «тела» организованы внутри одного индивида. Описание этого комплекса требует уже более сложного представления.

Мы не отождествляем границы телесности с физиологией и внешним природным миром. Телесность может простираться далеко за пределы индивида или уходить глубоко внутрь. Индивиды складываются в группы, семьи или большое народное «тело». Можно назвать такую организацию высшим благом или проклятьем человека, традицией или жестокой репрессией, суть дела от этого не меняется. В «Генеалогии морали», книге, инспирировавшей всю вышеописанную проблематику, Ницше рассуждает о телеологии разрозненных частей. По Ницше, целостность определяется общей волей, направленность которой стоит несравнимо выше отдельных функций. Но каждая часть в своей функции являет общую волю целого. Так или иначе, мы в мире и мы познаём мир, познаём себя, соотносим себя с миром и ещё с чем-то, что между. С некой ясностью. Воображением западный человек осуществляет важнейшую операцию по присвоению собственного тела, с которым находится в принципиально иных отношениях, чем, например, азиат (говоря о телесных практиках, нам не уйти от противопоставления запада востоку). Тело западного человека отчуждено, он не проживает каждый момент своего тела, может лишь симулировать его.

В ХХ веке смысл времени начал производится масштабным коллективным трудом, а не индивидуальным воображением. Кажется, мир был готов к невероятному скачку, переходу от частной симуляции к всеобщему преображению. Но ожидания не оправдались. Постепенно Труженика вытеснили Клерк и Турист. Маленький человек взял свою маленькую камеру и отправился в увлекательное путешествие, из Первого мира — в Третий, во вчерашнюю колонию, а сегодня — освобождённое развивающееся экзотическое государство. Так, оказавшись на фешенебельном корабле, из любопытства можно спуститься на нижнюю палубу, в третий класс, и с определённым шиком понаблюдать за его обитателями.

Один из критиков модерна, В. Беньямин, понимает фотографию как главный признак времени. В своих концептуальных построениях он исходит из противопоставления «большого стиля» и маленького человека. Здесь «большой стиль» — главная личина эпохи, её хищный оскал, угрожающий поглотить любое уникальное проявление культуры, редуцировать творческое начало к добыче монолитных блоков для пирамиды Хеопса или ампирного особняка. А маленький человек предстаёт вечным хранителем «ауры» и репрезентантом культурного тела Европы. Его главным действующим лицом. Воображающим агентом.

Маленький человек любит документировать экзотический быт. Он документирует предметный мир, не требующий документации, таким образом, осуществляя свою личную «колонизацию», захватывая образы тех, у кого нет потребности в фотографиях. По примеру средневекового цирка, демонстрировавшего бородатую женщину или человека, который смеется, Турист собирает фотоколлекцию экзотических персон — йогинов и африканских детей, прикрывая наслаждение от созерцания идеологией всеобщей эмансипации. Турист наделяет своих персонажей такими интерпретациями, от которых им никогда не отделаться. Женщина из афганского села безвозвратно выхвачена из коллективного тела общины, вырвана хищными зубами зрителя, как кусок сочной плоти, она навсегда останется «девочкой с обложки National Geographic», девочкой с ослеплёнными фотовспышкой глазами. Нам трудно представить, что существует тип людей, не имеющих надобности в фотографировании, в воображении своего маленького тела. Ведь они являются частью тела большого, которое воспроизводят в многочисленных ежедневных практиках. Они не стремятся заглянуть за подрясник местному «святому отцу», измеряя объем его талии. Потому что знают — под подрясником пусто. Там нечего искать, кроме собственных страстей.

Большой стиль разрушил «ауру» староевропейской культуры. Турист-колонизатор покинул свою уютную улочку, вооружился маленьким фотоаппаратом и вышел на охоту за экзотикой. Документация однотипной «уникальности» охотится на тайну присутствия. Как в той метафоре с женщиной, замотанной в ткань. Размотав сотни слоёв, Турист понимает, никакой женщины под тканью нет. И вообще ничего нет. Кроме его желания. И тайны, которая вновь ускользнула.