We were born in a poor time
never touching
each other’s hunger
never
sharing our crusts
in fear
the bread became enemy.

― Audre Lorde

Can the Subaltern speak?

Can the Monster speak?

Can the Other speak?

_{англоязычная версия}

Северные ландшафты

Могут ли Другие существовать? Современные политические элиты национальных государств сообщают, что нет. Другие существовать не могут. И мы живём в мире, где не было ни дня без войны. Политические лидеры, как будто выбранные или как будто данные, направляют военные и полицейские силы на принуждение к своим знаниям и своим волям к власти и своим жаждам капиталов. База европейских политик —  протекционизм. Других уничтожают, упаковывают, демонизируют, складывают на полки категорий и в общие могилы, наделяют антигуманистическими ярлыками. Представитель европ и северных ландшафтов Жозеп Боррель хочет спасти «европейский сад» и быть садовником в придуманных западными эпистемицидами «востоках», «югах», «диких» местах. Хочет возделывать Других. Каким языком возможно осмыслять эту современность?

если история с упакованными тёмнокожими людьми
в трюмах кораблей штабелями
имеет место быть и нарратив не имеет сочувствия
Атлантика — это кладбище для Глиссана
кости там не в досках, не в саванах, но в металле
беззвучном металле как открытые молчанием рты
звенящих опавших листьев Кадишмана
без вопросов 

если рассказ о концлагерях может быть декорациями
для любовной драмы или для захвата земли
а колючие стены этой архитектуры
это декорациии для безопасных танцев
в дали от прощупывающих карманы и зрачки охранителей
и дали эти сопоставимы линейными метрами
с дубом гёте и Буковым Лесом в котором Каждому Своё
без сочувствия
без вопросов

без сочувствия без вопросов
соседке себе Другой
то связи функционируют как
биологическое минус социальное
помноженное на иерархии античных греков
через это они нормализуются
представьте — арабы не сохранили тех греков
европейским варварам
какой нарратив доминации использовали
бы северяне чтобы примирить себя и свои ландшафты

В конце марта 2024 года коллектив de_colonialanguage провели акцию «Can the Other Speak» в Open Air Museum of Decoloniality в Берлине. Посетители приглашались рассказать кто такие Другие. Они заполняли листы словами и рисунками. Ответы многообразятся от «Другая — это я» до «Государство специально нас уничтожает».

Хочу выделить это различие, эту дистанцию. Другие — как ответственный выбор современного терапевтированного осознанного человека. И Другие — системное отсутствие выбора, желание выбраться из клетки ограничений и лишений. Рядом лежащие слова — расизм, ксенофобия, мигрантофобия, европоцентризм, исламофобия, мизогиния, милитаризм.

А давайте сделаем это различие бинарно резким, болезненным:

в западном мышлении Другие — это воображаемый контейнер, в который можно много что положить, это способ встретиться со своим желанием у Лакана, это пространство для развития, толерантности, взаимопонимания. Это пространство воображения и осознанной направленности друг на друга.

В колонизированных культурах — это ежедневная практика. Практика опрессии, в том числе невидимой. Практика ограничений и наказаний. Это желание быть не собой, но похожим на доминирующих Других. Отказ от себя, своего эго, потому что это слишком сложно, болезненно и опасно.

Прямо сейчас трудовые мигранты из Центральной Азии и нерусские, не выглядящие русскими, граждане россии преследуются на почве ксенофобских страхов и ненависти. Государство российское это породило и государство спонсирует это. Быть Другими больно и это бытие не является привилегией выбора. Прочитайте тут письмо-обращение от Других россии с криком прекратить ксенофобское насилие.

Поль Пресьядо, транс-человек, человек, который осознал совою Другость (инаковость?) решил, что одним из вариантов преодоления патриархально-колониальной системы, в которой мы живём, может быть манифестация своей Другости через тело. Его опыт, его тело, создаваемые им другие эпистемологии — это его манифест. Он сделал интересное наблюдение в речи "Can the Monster Speak?" — широко обсуждаемая западными институциями и исследовател: ьницами вопросы идентичности существуют в рамках той же патриархально-колониальной системы. С вопросами идентичности сталкиваются только угнетенные Другие, те кто не равны с доминирующими Другими. Идентичности доминирующих Других насильственно невидимые и как-будто бы не нуждаются ни в исследованиях ни в озвучивании. И эти насильственные доминирующие невидимости претендуют быть универсальными не только в своих северных ландшафтах, а повсеместно, эти невидимые планируют «колонизировать Марс».

what I know for sure is this: there are always other words and other definitions, always other worlds and other locations. To know this is to see this, too: we can grow the spines we need to stand up for our lives.

― Eloghosa Osunde, & Other Stories

Производство дыры

Следуя за мыслью Пресьядо о принуждении к вопрошанию самого себя об идентичности (как мигранта, как транс-персону, как женщину, как угнетенных, как ребенка), я хочу понять, как работает этот механизм. Я рассматриваю это как принужденность с чувством необходимости. Откуда берется чувство необходимости?

Доминирующие Другие ставят перед собой вопрос «Что хочет женщина?», они же подводят Фанона в его анализе своей ситуации угнетенности перед вопросом «Что хочет тёмнокожий человек?». Биополитика, политики капитала, расизм организуют пространство психологической неполноценности, пространство пустоты внутри угнетенных Других. Они организуют в Других дыры. Паскаль рассматривал некие естественные дыры и заполнял их богом, с ним спорит Сартр, утверждая, что эта дыра искусственна. А Фанон проживал искусственную дыру, организованную в нём доминирующими Другими. Ощущение дыры как чего-то недостающего, зияющее, неполноценного, стёртое. Человек в поисках своей идентичности — это человек Фанона с дырой.

Отношения власти сложились так, что дыра зияет и серьёзно влияет на психологический ландшафт.

При этом доминирующие Другие, организующие дыры в живых людях и целых сообществах, вполне способны выстраивать свой образ как добрых "садовников". С одной стороны их действия приводят к дырам у других людей, а с другой стороны, они несут «цивилизацию», «прогресс», «просвещение» и своих богов. Они делают дыры в Других и не терпят обсуждения этого, выстроенные вокруг институции создадут теории, объясняющие такое насилие как благо. Такова история расизма, сначала были геноциды, уничтожение популяций целых островов, а потом уже Академия принесла расовую теорию, нормализующую этот ужас через социальный-дарвинизм и прочие псевдотеории.

Still others will say that it was the secret desires of my parents (invariably imaged as a binary heterosexual, preferably white couple) that surfaced in me and made me what I am today. Bullshit. These are no more than grotesque simplifications. I am not at all what you imagine.

― Paul B. Preciado

Производство дистанции

Ещё один инструмент производства угнетенных Других. Изобретение перспективы привело к изобретению абстракции. Безусловно это было сделано ранее — время, счет и письмо — уже великие абстракции. Перспектива же внесла абстракцию в отношения. Изменила образы будущего и невидимых земель. Видимое на далеком расстоянии не имеет агентности, эмоций, тела. Ничего. Видимое на расстояние быстро оценивается без детально проработки этих образов. Точка на горизонте не может быть сравнима со мной или с теми, кто меня окружает. Это картинка, которая может восхищать, быть экзотичной, быть опасной, быть милой. Но не быть равной мне, зрителю. Тому, кто вооружен перспективой.  Чтобы "понять другого нужен смех", писал Мамардашвили, нужно смеяться вместе, а это возможно, когда Другой рядом. Разделение эмоций возможно только с пространственно близкими.  Эмоции редуцируются во всех иных медуиумах до пиков экстремумов либо до неразличимой нейтральности. Перспектива — это оружие рациональности и механизации. И тот кто его использует смазывает машину перспективы эпистемицидным маслом. Чтобы перспектива делала своё дело, должна работать гигантская машинерия Знания, отвергающая иные способы познания мира, вводящая бюрократию "правильных" архивов.

If the encounter had taken place in the jungle, each would have been breathing on the back of the neck of those stepping on their heels, everyone in front of someone else’s nose. Tree trunks, branches, vines, bodies and foliage. All on every side. And each one only sees the other little by little, half-covered, half-hidden, and only when it is very late and they are very near, when breathing the same air, warmed by the other’s lungs. If the meeting had been in the jungle, history would have been different.

― Carla Zaccagnini

Ещё один важный момент — это оптика. С какой оптикой я встречаюсь с чем-то мне неизвестным либо оспаривающем мои взгляды? Оптика с перспективным аппаратом выстраивает время в линию, на горизонте появляется Будущее — сборник моих надежд и ожиданий. Это настолько сильное желание, что жизнь Завтра становится более важной чем жизнь Сегодня. Это иное восприятие конфликта. Конфликт Сегодня — это препятствие к моей фантазии о Завтра. Если же я живу Сегодня и моём нелинейном времени нет Завтра, то конфликт сейчас — это и есть пространство действия. Это становится встречей в джунглях. Его не надо переждать или игнорировать. Его надо проживать и находить разные точки взаимодействия.

Принятие (не понимание) противоположной точки зрения, допущение возможности мультиреальностей — это то что позволяет оптика безПерспективы.

И эта оптика позволяет быть открытым разным реальностям, восприятиям, ценностям. Это пространство в котором действие и совместность важнее, чем стратегическое отторжение Других, потому что их нет в фантазии о Будущем. Другие внезапны и непредсказуемы как в джунглях и потому они угроза для подробной фантазии о Будущем.

Изобретение перспективы принесло в отношения между людьми дистанцию, что привело нас всех к невидимости. Невидимости насилия, невидимости отличающихся, невидимости отношений власти и капитала.

Фокус с исчезновением

Исследователь Свен Линдквист описывает Уэлсовского человека-невидимку, как образ и метод насилия белого человека над людьми другой культуры и природой.  Этот человек невидим буквально, потому что он скрыт за перспективой, его тело отсутствует в месте его агрессивных действий. Важно также то, что он невидим и для себя самого. Его собственное тело — это препятствие для действий на другом конце перспективной трубы. Человек-невидимка отказался от своего тела, усмиряя его инструментами контроля. А если тело не поддается порядку, то оно объявляется больным. Так произошло с женским телом, «болевшим» загадочной истерией. Не подчиняемое тело, проявляющееся в зоне видимости, должно быть наказано. Потому что в технологическом будущем колонизаторов Марса ограничения тела будут отброшены.

Невидимый, неприкасаемый, нечувственный человек — контейнер для идеологии, жажды владения, агрессии и оправданий.

Человек открытый для будущего и неудерживаемый ничем во времени настоящем, разве что звонком курьера о доставке коробки с Амазона, который уже не лес, но ещё одна абстракция. Пространство перспективы становится пространством контроля и исполнения желаний тех, кто занял точку наилучшего обзора и накопил ресурсы для обороны этого места — знания, капитал, пропаганда. Акторы насилия и угнетения Других становятся невидимыми, вместо них фасады с прекрасными эпистемами, а их действия прикрыты разговорами о заботе (иллюзиях заботы). Такова, например, природа советского колониализма с марксистским фасадом.

 How to carry the "I" of the "we" without betraying one perception of the other

― Mahmoud Darwish

Другие — это говорящая пустота

Христианские создатели средневековых T-O карт не знали много о мире. Неизвестные пятна пространства они заполняли библейскими мифами и чудовищами, сетью существующих знаний и мифов. Мой друг Гриша в шутку дал имя незаполненным знанием местам, которые заполняются воображением — фобс.

Фобс — неизвестные пространства, заполнямые не знаниями, но негативными образами и испуганной фантазией.

Казалось бы, это не существующее древнегрекоподобное слово. Я его погуглил. Есть журнал с таким названием — FOBS — the Fencing OBServer. На их сайте есть следующее описание: FOBS Magazine is an international trade magazine about fences, gates, drives, access control and other perimeter protection devices and systems. Думаю, это удачное имя для обозначения отношений с неизвестностью, установившихся во временя производства T-O карт — контроль и защита от свободной интерпретации неразмеченного пространства.  Форсированное заполнение существующим знанием, колонизация, вместо встречи Неизвестного и налаживания диалога. Я предполагаю, такое наличие фобсов, заполненных учеными картографами чудовищами было важной частью колонизации. Колонизаторы ехали не в неизвестность, но в мифическое пространство чудовищ и становились «героями» и покорителями. Фиксированые архивы заполняют пространство монументами самим себе. Предустановленные знания, привычка рациональной решеткой мышления обеспечивать свою чувство безопасности не оставляют место для другого. Контроль. Другие уже заранее описаны, наделены свойствами. Любое их проявление считывается как подтверждение ранее поставленной теории. Тот, кто поехал в неизвестность покорять чудовищ, найдёт чудовищ.

The rastaman thinks, draw me a map of what you see
then I will draw a map of what you never see
and guess me whose map will be bigger than whose?
Guess me whose map will tell the larger truth?

― Kei Miller, The Cartographer Tries to Map a Way to Zion

«Избавь Визион от демонов» — желает Ватару, персонаж аниме Brave Story Коити Тигиры. Он просит богиню Судьбы избавить мир его вымыслов и фантазий (Визион) от демонов, которыми он сам же и населил этот мир. И дальше он сможешь собрать свою судьбу сам. Его наибольшая опасность — это выдуманные им самим же демоны. Мне нужно было изобрести фобс, чтобы слово «пустота» осталось неразмеченным желанием покорить или присвоить. Пустота — это место для Другого. А встреча с пустотой — это пространство без перспективы в которое уже обжито Другим и у Другого есть имя, которая надо услышать, а не дать.

Сложившаяся система отношений позволяет не слышать ни Другого ни самого себя. Свен Линдквист отметил это в парадоксе фашизма. Теоретики назвали колонизацией систему отношений европейцев по отношению к другим народам и не заметили, как эта система поразила их самих. Когда фашистские и нацистские режимы начали уничтожать людей в центре Европы — это было последствие поражения культуры и системы отношений колоноизационными механиками. Колонизация как система отношений давно уже поражает не только коренные народы неевропейских земель (и европейских тоже), но в первую очередь сложившийся паттерн поражает отношения самих европейцев друг с другом, заменяя связи внутри сообщества на консьюмеристские компенсации и выработку неприемлемых образов Других и как следствие агрессивную политику безопасности и защиты себя и своих владений. Агрессивный милитаризированный протекционизм. Территория всё больше походит на фобс — пространство, обтянутое заборами и вооруженными садовниками в серо-синих полицейских цветах.  За этими заборами помещаются Другие для временного пребывания или для их превращения в приемлемых интегрированных геометрических людей.

Другие всё ещё чудовища со средневековых карт? 

"уважай гору"
обращайся с землей как с равной себе
ямы развороченной Амазонки
голые стволы выбитых зубов по краям
говорят. 

говорят о неуважении
неуважении имеющем силу огня
неуважении
чужого тела, иного ощущения
неуважении как LSD для своего эго 

они, она, оно всегда говорят
тишину любит тот кто "прав"
даже если её — тишины -
как и правды нет 

они всегда говорят