***

Сеймур говорит о воде, 

как они добывают воду в своей деревне.

Они используют каменные плиты особой пористой породы, 

которые могут впитывать и удерживать воду. 

Потом, капля за каплей, вода вытекает из камня, 

“Пять литров в сутки, зато делаешь глоток — вода чистый! Как горный!”

Чистый, “ч” -

Сеймур по-особому выделяет этот звук, 

с придыханием поднимая подбородок. 

Это “ч”, как чистая капля, дрожащая и растущая вниз, готовая сорваться, 

“ч” — и она падает, 

и я чувствую невидимые брызги на коже руки. 

Моя речь становится тише, мои согласные тоже становятся каплями. 

Чистыми, редкими.

***

Фотография моей памяти оживает, 

монахиня выходит из костела ярким июльским вечером. 

Сбилась косынка, и прежде чем она успевает ее поправить — 

налетевший ветер взметает ее пряди, пыль, листья, 

одним жестом огромной пятерни выносит все вдаль, 

вниз по склону аллеи, 

объектив воображаемой камеры стремительно пролетает туда же:

в один миг высвободилась и вырвалась наружу огромная скорость.

Навстречу этому взрыву солнце становится настолько ярким, 

что зелень деревьев, голубизна неба, красный кирпич костела — 

все краски исчезают, 

оставляя мир ослепительно черно-белым. 

Чёрный асфальт, белый асфальт. 

Черные листья, белые листья. 

Белая косынка монахини. 

Черные силуэты прохожих.

***

Ребенок хочет коснуться фотографии матери, 

Но его ладони превращаются в дым. 

Течение времени иссякает. 

Язычок огня показался 

Из выжженной дыры в семейной фотографии. 

Дома уже нет, только сны

о рассеянных в дым силуэтах. 

Только помехи, 

в чьих колебаниях я различаю чужие лица. 

Завтра меня разбудит рисунок теней на свету,

и пусть этот сон останется 

паутиной на краешке глаза.

_{Мертвые не похожи на спящих.} 

Пьеса о смерти, о мыслях людей, 

собравшихся вокруг тела покойника. 

Время будто бы не течет теперь одним потоком, 

а, разбившись на маленькие ручейки, 

течет вперед, вбок, запруживается, поворачивается вспять. 

Мы же еще вчера говорили с покойным о… 

А помнишь, он сказал…, а тут он посмотрел… 

И этот взгляд, как заедающая пластинка, 

снова и снова прокручивается… Помнишь, 

вчера ты поставил ему Шопена? 

Та мазурка теперь 

по одной ноте, 

по фразе, 

по аккорду, 

задом наперед, 

никак не может закончиться. 

И рефрен, как аккорд на клавесине, 

пышный и подгнивший, возвращает все взгляды к мертвому лицу. 

Мертвые не похожи на спящих, 

мертвые совсем не похожи на людей. 

Но вот он, человек! 

Но вот его тело. 

Диссонанс привычки видеть в теле человека и момента, 

когда тело — лишь вещь. 

Эта ошибка чувств снова и снова разбивает реальность, 

заставляя всех блуждать взглядами внутри себя, 

и временами, 

в никому не известном ритме, 

собирать взгляды вместе нестройным аккордом tutti. 

Баку

Устало выдохнув дым у газетного киоска, я уменьшаюсь до размера песчинки, 

и трещины в жёлтом камне оказываются улицами старого города. 

Самая маленькая трещина стала веной на коричневой руке, 

пальцы которой поглаживают наполненный армуд 

(жар вытягивает аромат розы из горячего стекла). 

Поверх, как загустевшая вода, по камню 

стекает вечерний allahu aqbar, allahu aqbar.

Выдох 

бросает меня под колеса автомобиля, 

под ладонь ребенка, на язык огня, 

толпа песчинок уносит меня, впадая в море, 

həyya ələl-fəlah.