Моя жизнь во времена государственной гомофобии. Коля Нахшунов

Я все понял правильно. Это была ненависть. Меня ненавидели, мной гнушались и брезговали — не сосед из дома напротив, не двоюродная сестра по материнской линии, но целая раса. Я противостоял иррациональному. Психоаналитики утверждают, что ничто так не травмирует маленького ребенка, как встреча с рациональным. Я же со своей стороны могу заявить, что человека, единственным оружием которого является разум, более всего невротизирует встреча с иррациональным.

Франц Фанон, «Черная кожа, белые маски»

Я стою посередине комнаты.

Передо мной — старый письменный стол со множеством выдвижных ящичков и отделов. Когда я всматриваюсь в его массивные контуры и монолитную форму, необъяснимая сила из воздуха начинает сдавливать меня, сжимать, пытаясь подогнать под размеры крохотного ящика и запихнуть в него со всеми выпуклыми частями моего тела.

Теперь я чувствую, будто родился в этом громоздком предмете интерьера. А мое тело — плоть и кровь от нездорового блеска полированного дерева.

Я аккуратно выдвигаю первый ящик и начинаю перебирать его содержимое. Мой взгляд падает на единственную не запылившуюся книгу.

История вопроса

Что ему сделал лично я? Нет, не так. Государство, что такого я тебе сделал, чтобы ты считало меня своим личным врагом? Что сделал Николай Клюев? Что сделал Сергей Параджанов? Что сделали Саша и Паша, Лариса, Галина Мировая? Алексей Павлович? О.Щ.? Сотни тысяч безымянных жертв? И сейчас мы как никогда крепко держимся за руки и обнимаем друг друга.

Мы помним свою историю. Мы делим воспоминания в эти темные времена.

Я читаю единственную не запылившуюся книгу. 

Я читаю Рустама Александера.

Политическая (гомофобия) квирфобия и публичная сфера

То есть я — не равноценен. Моя жизнь не так значима, как жизнь тех, кого государство сочло традиционными. По какой такой традиции?

Политическая власть как способность объединять многих разных других в сообщество не приемлет насилия (5). Она не приемлет и ненависти. Следовательно, власть, которая опирается на насилие и ненависть, будет не политической, соединяющей людей, но некой другой, с одной стороны, разобщающей; с другой, более изощренной в своем управлении индивидами, особенно близкой к нашим телам, нашему естеству.

Эта проблема — разложение политической публичной сферы, в которой каждые изначально могут беспрепятственно являть себя перед другими, быть увиденными и услышанными. Это упадок общего мира (то есть такого мира, который многие разные другие делят друг с другом), а значит, и упадок самой человечности. К сожалению, многие активист_ки не могут оценить масштабы этой проблемы и на серьезных щах считают, что, например, усыновление детей однополой парой является политическим действием против конкретного режима.

Мы можем сколько угодно гордиться своим андеграундом, своими закрытыми пространствами и непроницаемостью их границ, но какой в этом толк, если приходя домой я и миллионы других меня слышим: «когда ты уже станешь нормальным».

Ненависть

Из кипы ровно сложенных документов вылезает краешек бумаги. Я приподнимаю верх стопки, чтобы поправить выбившийся уголок, и, прочитав заголовок, узнаю титульный лист своей магистерской диссертации.

Феноменология ненависти в публичной сфере.

Моя коллежанка философиня Анна Винкельман в эссе для первого антивоенного академического сборника «Перед лицом катастрофы» пишет, что «тоталитаризм структурно воспроизводит принцип ненависти», который заключается в «абсолютной закрытости и изоляции, неспособности покинуть свой собственный предел» (7). С одной стороны, мы видим, что ненависть — это не просто чувство или эмоция, она представляет собой нечто тотальное, всеобъемлющее, то, что подчиняет логос нашего существования. Ненавидеть — все, что хотя бы немного нам не нравится, раздражает наше существование. С другой, «если же воцарится ненависть, то только проявления любви и живой, подвижной деятельности, смогут запустить процесс сближения (анти-эгоизма) и взаимного тепла» (8).

Значит, главным врагом ненависти становится любовь, и те, кто являются носителями логоса любви, обречены стать первыми, самыми уязвимыми жертвами этой аффективной чумы человечества.

Потом председатель, обращаясь ко мне, бросил: «Вчера я зашел в бар, и рядом были “эти люди”, о которых вы пишете, — и знаете что? Их никто не ненавидел!».

В этот самый момент и была доказана гипотеза моего исследования. Ненависть — это не удел кровожадных палачей и патологических садистов, напротив, ее носители — «ужасно и ужасающе нормальные» люди. Но помимо этого уже банального тезиса мне было интересно, как можно ненавидеть молча, отводя взгляд и делая вид, будто бы объекта ненависти не существует. В русском языке слова «невидимый» и «ненавидимый» даже являются этимологическими синонимами: древнее «навидѣти», от которого произошло «ненавидеть» через прибавление приставки «не-», означало то же самое, что и охотно смотреть, навещать. Ненавидеть — это избегать.

Причем избегать не кого-то конкретно, а лиц, имеющих общие признаки. Еще Аристотель писал, что ненависть, в отличае от гнева, направлена на конкретные типы людей (9). Из этого следует, что эти типы могут никогда и не наведываться к вам в οἶκος (др.-греч. дом), но вы их уже ненавидите в своем сознании. Почему?

Жан-Поль Сартр связывал ненависть с прерыванием собственного бытия-для-Другого (10), то есть желанием освободиться от «бремени» жизни в общем мире с разными Другими. Но все эти Другие собраны в одном Другом (11), образе «ненормального», врага как конкретной группы людей, так и абстрактного — врага рода человеческого. Но, требуя уничтожить Другого, ненависть сталкивается с необходимостью его признания (12): как бы они ни избегали его существования, ни заменяли его «непроизносимое» имя эвфемизмами, — он есть. Как и есть их непреодолимое желание его уничтожить.

«Ненависть всегда зорка», — пишет Хайдеггер (13), и его хочется продолжить: даже когда она закрывает глаза, даже когда поблизости нет тех, кого нужно ненавидеть. Даже если представить, что все ненавидимые вдруг решили совершить исход из мира ненавидящего, он продолжит искать новых жертв, потому что трансцендентальный Другой никуда не делся.

Тело экстремиста

А что у меня под кожей? Что такого, по их мнению, таит моя плоть, что я становлюсь неравноценным, больным и опасным?

Вспоминается старый детсадовский стишок:

Из чего же, из чего же, из чего же
Сделаны наши мальчишки?
Из веснушек и хлопушек,
Из линеек и батареек
Сделаны наши мальчишки.

Из чего же, из чего же, из чего же
Сделаны наши девчонки?
Из цветочков и звоночков,
Из тетрадок и переглядок
Сделаны наши девчонки.

Из чего же, из чего же сделан я? Из открыток и записок, из признаний и посланий.

Я нахожу в ящике то, что писал тем, кого очень любил. Те неаккуратные бумажки, обрывки, которые оказываются самим искренними и которые прячешь глубже всего остального, вне зоны видимости посторонних глаз.

Я перечитываю эти слова из прошлого, которые у многих ассоциируются с болью или радостью утраты, с воспоминаниями о тех людях, о времени, проведенном с ними, в общем, о чем-то очень личном, о том, что считается самым сокровенным. Но я меньше всего думаю об этом. Я думаю о том, что сейчас всех этих встреч, знакомств, странных сближений бы не состоялось. Это все невозможно, когда наши тела признаны вне закона и вне реальности, которую он определяет.

Тело агнца. Такое же кучерявое и теплое, как мое собственное.

Тело, которое будет принесено в жертву. Бедное тело, которое даже нельзя оплакивать. Тело, которое согрешило заочно, которое может находиться на свободе при условии, что оно должно понимать: единственная, кто по нему плачет, это тюремная решетка.

Мое тело больше не чувствует себя странным. Оно чувствует себя подавленным, схваченным. От него больше не требуют извинений, уже недостаточно быть виноватым за свое существование. От него требуют «исправления», нанесения себе увечий, решительных действий по уничтожению собственной жизни.

Мое тело лежит на полу клуба «Поза» под сапогом омоновца (15). А на него смотрит вся страна.

Мое тело мне вернули раздавленным, искалеченным, четвертованным, погруженным в тоску белого зимнего дня. Квир — зверь, квир — плохой, квир — злой, квир — урод; смотрите, квир, зимой на улице холодно, квир дрожит, квир дрожит, потому что ему холодного, маленький мальчик дрожит, потому что боится квира, квир трясется от сурового русского холода, пронизывающего его тело до костей, а люди трясутся от страха, они думают, что квир распространяет пропаганду и хочет заразить их своей «неизлечимой» болезнью-распущенностью; люди хотят к П***у на ручки: «П****, этот квир хочет меня сожрать!».

С трепетом и в то же время очень своевольно я переписал отрывок из Франца Фанона (16). Наши ситуации отличаются тем, что Черное тело невозможно не замечать, а мое тело… уголовный розыск делает все, чтобы его обнаружить.

Эпилог

Мое молчание меня не защитило. Ваше — не защитит вас.

апрель 2024, Москва

Первая версия этого текста была опубликована 24.01.2024 на английском языке для Gasp Magazine.

Николай (Коля) Нахшунов — независимый исследователь, преподаватель, занимается философией и феноменологией эмоций. Учился в Манчестерском университете и Шанинке. Публиковался в «Новом литературном обозрении», SPECTATE, Gasp Magazine, квир-зине «ЛГБТ-пропаганда» и других изданиях на русском и английском языках. Родился и живет в Москве, принадлежит к горско-еврейской культуре.

Выпускающие редакторки — Аня Кузнецова, Алиса Ройдман

Источники:

1. Игорь Кон, Клубничка на березке: сексуальная культура в России. Москва: Время, 2010.

2. Dan Healey, Russian Homophobia from Stalin to Sochi. London: Bloomsbury, 2018. P. 19.

3. Michael J. Bosia, Meredith L. Weiss, Political Homophobia in Comparative Perspective // Global Homophobia: States, Movements, and the Politics of Oppression / Ed. by Michael J. Bosia & Meredith L. Weiss, Urbana: University of Illinois Press, 2013. P. 2.

4. Александр Кондаков, Преступления на почве ненависти против ЛГБТ в России: отчет. Санкт-Петербург: Центр независимых социологических исследований; «Реноме», 2017.

5. Ханна Арендт, Vita activa, или О деятельной жизни. Москва: Ad Marginem, 2023.

6. Eve Kosofsky Sedgwick, Tendencies. Durham: Duke University Press, 1993. P. 7.

7. Анна Винкельман, Свободное высказывание // Перед лицом ката- строфы / Под редакцией Николая Плотникова. Münster: LIT Verlag, 2022. С. 141.

8. Там же.

9. Аристотель, Риторика / Риторика. Поэтика. Москва: Лабиринт, 2000. С. 69.

10. Жан-Поль Сартр, Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. Москва: Республика, 2000. С. 423.

11. Там же. С. 424. 12. Там же. С. 425.

13. Мартин Хайдеггер, Ницше. Том 1. Санкт-Петербург: Издательство «Владимир Даль», 2006. С. 49–50.

14. Эммануэль Левинас, Избранное. Тотальность и Бесконечное. Москва; Санкт-Петербург: Университетская книга, 2000. С. 238.

15. Речь идет об облаве силовиков и неонацистов на оренбургский гей-бар Pose. Его сотрудники стали фигурантами первого в России дела об «ЛГБТ-экстремизме». Жестокость налетчиков не поддается описанию словами.

16. Франц Фанон, Черная кожа, белые маски. Москва: Музей современного искусства «Гараж», 2022. С. 106.