Эта глава отстаивает привлечение участни:ков боевых действий в качестве союзни:ков по достижению мира в качестве решения для прекращения войны. Мирные процессы часто сопровождаются борьбой за власть. Участни:ки этих процессов не только обсуждают, как прекратить вооружённый конфликт, подписав мирное соглашение, но и определяют фундаментальные смыслы понятий «мир» и «насилие». Помимо определения условий прекращения боевых действий, мирные соглашения (и механизмы правосудия, которые предшествуют им или следуют за ними) устанавливают продолжительность периодов насилия, которые официально признаются вооружённым конфликтом; определяют, каких актор:ов и какой ущерб считать связанными с конфликтом, каковы потенциальные средства правовой защиты для людей, которым причинили ущерб, а также — санкции для тех, кто его причинил. Все эти разграничения имеют существенные последствия для тех, кто совершал насилие или пострадал от него. Обозначение временных интервалов проводит официальную — хотя зачастую искусственную — границу между «вооружённым конфликтом» и «мирным временем», а разграничение связанных с конфликтом субъектов и ущерба формально определяет участни:ков как «жертв» или «виновни:ков». Другими словами, мирные процессы — это упражнения в разграничении.

В этой главе я исследую, кто имеет право проводить эти разграничения и какие последствия это несёт. Я считаю, что осмысленное прекращение войны требует от нас взаимодействия с комбатант:ами как с союзни:ками по вопросам мира, а не только как с авторитетными фигурами по вопросам насилия. Это в свою очередь предполагает введение двух конкретных изменений во взаимодействии с комбатант:ами в ходе мирных процессов, каждый из которых я подробно анализирую в последующих разделах. Во-первых, мирные процессы и сопровождающие их механизмы правосудия должны лучше отражать перспективу, в которой комбатант:ы осмысляют свою собственную идентичность и роль в вооружённом конфликте, а также процессы их выхода из вооружённых групп вместо навешивания на них ярлыков, не отражающих их опыт. Во-вторых (и наряду с первым изменением), необходимость проявлять внимательность к обозначениям и идентичностям, которые комбатант:ы применяют к себе, предполагает отношение к ним как к политическим субъектам.

Почему это феминистские идеи и как они могут способствовать прекращению войны? Предлагаемые изменения в рамках взаимодействия с комбатант:ами в мирных процессах отражают систематическую феминистскую озабоченность смыслами политической субъектности в условиях войны и мира (Baines, 2017; Enloe, 2014). Кроме того, взаимодействие с комбатант:ами в соответствии с их представлениями о самих себе может содействовать выполнению феминистской приверженности уважению субъектности участни:ков войны и их нарративов о своей идентичности, отношениях и политике (MacKenzie, 2009; Parashar, 2009).

Эти феминистские идеи имеют значение для прекращения войны. Как показано в трудах, посвященных конфликтам в Колумбии1 (Rettberg & McFee, 2019; Theidon, 2009; Ugarriza, 2013) и других странах (Jelin, 2013; McMullin, 2013a; MacKenzie, 2009; Sriram et al., 2012), политические устремления бывших комбатанто:в влияют на успех их перехода к гражданской жизни. Политические устремления в данном контексте не означают исключительно участие бывших комбатанто:в в создании политических партий или «официальной», электоральной политике. Скорее политика здесь заключается в «определении того, что собой представляет и где действует власть» (Krystalli & Enloe, 2019, 7), а также в «попытке определить, что является человеческим, а что нет» (Baines 2017, 13). Когда опыт выхода из вооружённых групп не учитывает того, что комбатант:ы понимают под политикой (Crane & Vallejo, 2018), построение устойчивого мира оказывается под угрозой.

Другая часть этой главы структурирована следующим образом: я начинаю с обзора своих методов и определяю ключевые понятия. Далее, опираясь на результаты проведённого мной углублённого качественного исследования в Колумбии, я описываю некоторые понятия, с помощью которых комбатант:ы осмысливают свою идентичность и опыт, с целью подсветить, как мирные процессы могут лучше отражать эти идеи. Затем я перехожу к пониманию комбатант:ами политики и политической субъектности, а также к препятствиям, с которыми они сталкиваются на пути к полноценному участию в качестве политических субъектов после выхода из вооружённых групп. В заключение, я кратко излагаю последствия этой дискуссии для мирных процессов.

понятия, область применения и методы

В этой главе я намеренно широко трактую мирные процессы. Основываясь на доступных феминистских исследованиях, я не рассматриваю мирные процессы только как формальные мирные переговоры, цель которых состоит в достижении урегулирования или соглашения, и не считаю, что такие процессы включают лишь актор:ов, официально признанных участни:ками мирных переговоров (Cockburn, 2007; De Alwis, 2009; Duncanson, 2016; Lederach, 2017). Хотя мой анализ включает вышеупомянутых акторо:в и процессы, он также выходит за их рамки и исследует установление мира как нечто более гибкое в отношении пространства и времени. То есть я понимаю мирные процессы следующим образом: (а) в них участвует целый ряд акторо:в, некоторые из которых не имеют формальной или официальной власти и не всегда представлены за столом мирных переговоров; (б) они разворачиваются в различных пространствах, не все из которых выступают официальными местами переговоров; (в) они выходят за временные рамки «войны», «мирных переговоров» и официально объявленного «мира» и включают работу по строительству мира, которая не укладывается в подобное линейное, телеологическое (причинно-следственное — Прим. пер.) понимание насилия и его окончания.

Я сосредоточила свой анализ именно на комбатант:ах из негосударственных вооружённых групп, а не на государственных вооружённых силах. Даже в тех случаях, когда власть государства подвергается посягательствам или ставится под сомнение (Arjona, 2016), и даже когда само государство совершает акты насилия против своих граждан (Sandoval Rojas, 2013), немногие станут оспаривать участие государственных актор:ов в качестве ключевых собеседни:ков в мирных процессах. На самом деле, государство — как через свои вооружённые силы, так и через гражданское руководство — часто имеет бо́льшую власть над структурой мирных процессов, диктуя другим актор:ам условия участия в них. Влияние этой власти является ключевым для моего аргумента о важности рассмотрения комбатанто:в как союзни:ков в обсуждении вопросов мира, а не только как специалисто:в по насилию. Язык, который следует использовать по отношению к комбатант:ам, сам по себе выступает предметом споров (Kinsella, 2011). Я называю этих людей и группы различными именами — от комбатанто:в до повстан:цев или партизан — и критически анализирую значение этих практик именования ниже.

В данной работе я опираюсь на углублённое качественное исследование, проведённое мной в Колумбии в период с 2010 по 2018 год. В частности, я беру за основу 57 частично структурированных интервью и жизненных историй комбатанток, которые находились на различных стадиях выхода из вооружённых групп — от недавно сложивших оружие до живших в качестве гражданских более двух десятилетий на момент интервью. Мои собеседницы были членами различных вооружённых групп на территории Колумбии, включая Революционные вооружённые силы Колумбии (РВСК), Движение 19 апреля (Д-19)*, Народно-освободительную армию (НОА) и Армию национального освобождения (АНО)**. Осознавая, что не все комбатантки выходят из вооружённых групп, участвуя в государственных процессах разоружения, демобилизации и реинтеграции (РДР), я также общалась с теми, кто сложили оружие и стремились перейти к гражданской жизни более неформально (Mazurana et al., 2017). Я сама проводила все интервью на испанском языке и представлю всех собеседниц под псевдонимами.

* Название происходит от даты проведения президентских выборов 19 апреля 1970 года, на которых консерватор Мисаэль Пастрана Борреро с небольшим перевесом одержал победу над бывшим диктатором Густаво Рохасом Пинильей. В середине 1980-х было вторым по численности партизанским движением после РВСК. — Прим. ред.

** Колумбийская леворадикальная организация, созданная в 1964 году группой студентов, вернувшихся со стажировки на Кубе. — Прим. ред.

Моё внимание к опыту комбатанток не вызвано гендерным эссенциализмом, ошибочным представлением о том, что женщины «по природе» более миролюбивы. Оно также не продиктовано заблуждением, что феминистский подход к прекращению войны и построению мира предполагает присутствие исключительно женщин в качестве собеседниц. Напротив, я признаю, что женщины не всегда могут в полной мере влиять на то, какие роли в переговорах по вопросам войны и мира им предлагают. Это касается как того, кому из женщин разрешено говорить о конфликте и мире, так и области, в которой им предлагается поделиться своим опытом и в которой женщины считаются экспертками (Theidon, 2012). Прерогатива женщин в повествовании о войне часто ограничивается ролью жертвы или, точнее, повествованием о пережитом сексуализированном насилии. Как пишет Эрин Бейнс (2017, 4), женщина, подвергшаяся сексуализированному насилию, «редко предстаёт в качестве субъекта. Вместо этого её тело и опыт становятся объектом противоборствующих политических концепций, поисков справедливости и оправдания войны». Аналогичным образом анализ опыта экс-комбатанток часто фокусируется на аспектах принудительной вербовки или нахождения в плену, усиливая то, что Нимми Гоуринатан (2018) называет «аналитическим затемнением», которое не позволяет нам увидеть власть или политику комбатанток. Меня интересуют рассказы о женском опыте, которые позволяют вывести на передний план сложные аспекты агентности и проливают свет на то, как сами женщины переживают, воплощают и осмысляют политику.

Я дополняю выводы из этих интервью этнографическими наблюдениями в местах совершения перехода комбатанток, включая наблюдения в специализированных зонах перехода для недавно разоружившихся (ноябрь-декабрь 2017 года), а также на семинарах, организованных международными организациями, государственными органами Колумбии и колумбийскими неправительственными организациями (НПО) для бывших комбатанток (январь-апрель 2010 года; июль-август 2013 года; июль-август 2016 года; январь 2018 года). При разработке, анализе и написании данного исследования я использовала подход, основанный на интерпретации, уделяя особое внимание нарративам, языку, эмоциям и смыслам, которые мои собеседницы связывали со своим опытом (Wedeen, 2010; Wibben, 2010).

именование переходного процесса и его субъектов

Субботний день в декабре 2017 года, я сижу с Марией в её съёмном жилье в одной из зон перехода для комбатанток в Колумбии, которые недавно сложили оружие. Стены не доходят до жестяной крыши. Когда дует ветер, на кровать Марии оседает пыль.

Нарисованный на въезде в зону дорожный знак объявляет её «переходной зоной нормализации». У программы официального разоружения комбатанто:в было много названий, как и у соответствующих ей географических пространств. Эти пространства назывались по-разному: зонами «возвращения в общество», «реинтеграции», «реинкорпорации» (Rettberg & McFee, 2019). Хотя сами существительные меняются, политика скрывается в префиксе «ре-». Что такое «ре-», доступное этим бывшим комбатант:ам, жизнь которых испещрена пробоинами? От вступления в вооружённую группу, от войны, часто игнорируемыми пробоинами, вызванными выходом из вооружённой группы, которая для некоторых обеспечивала не только средства к существованию, но и чувство защиты, общности и самобытности и опыта участия в политике. Возможно, нормализация — это наиболее честный термин. Он подсвечивает усилия, направленные на восстановление «нормы» жизни, — хотя удобно обходит стороной вопрос о том, что представляет собой «нормальность».

Мария говорит, что скучает по жизни в джунглях. «Не по войне, не по оружию. По джунглям». Это общая тема моих бесед со сложившими оружие комбатантками, которые сопротивляются сведению всех эмоциональных привязанностей, связанных с участием в вооружённых группах, к форме банальной «ностальгии по оружию».

Я спрашиваю Марию, возможно ли возвращение в джунгли для неё, для её жизни «после». «Вы могли бы вернуться в джунгли, чтобы жить? Как только ваш… процесс здесь завершится?» Похоже, в Колумбии все используют слово «процесс» для обозначения любой бюрократии, связанной с войной, но в этом есть что-то неуютное, как в использовании выражения «сложный путь» в качестве эвфемизма для обозначения трудной беременности или выздоровления от рака. «Вы могли бы вернуться после демобилизации?» — я пробую снова.

Лицо Марии меняется. «Я не демобилизована», — говорит она, повышая голос. «Демобилизация — это кастрация. Я разоружена и останусь разоружённой. Но сердцем и по политическим убеждениям я остаюсь партизанкой».

Что значит желание оставаться партизанкой в мире, который требует «нормализации» этой стороны комбатантки? Для Марии и многих женщин с таким же опытом это означает нежелание отказаться от тех понятий, в которых она понимает себя, своих социальных связей и политической деятельности, даже если она решила сложить оружие. Мой разговор с Сандрой из партизанской группы Д-19 ещё глубже иллюстрирует это обстоятельство.

«Я называю себя повстанкой», — сказала мне Сандра в интервью в феврале 2018 года, спустя целых три десятилетия после того, как она перестала быть участницей вооружённой группы.

Мятеж, на мой взгляд, — это политический проект по трансформации неравенства. Он может быть вооружённым или нет — но он не обязательно должен быть вооружённым. Оставить оружие — это не значит оставить политический проект. Сейчас я работаю над инициативами по сохранению памяти повстан:ок, но я настаиваю, чтобы меня называли повстанкой, а не экс-партизанкой.

Когда я спрашиваю Сандру, что ей не нравится в приставке «экс-», она отвечает: «То же самое, что мне не нравится в языке демобилизации. Они хотят, чтобы мы молчали, чтобы мы утратили своё состояние мобилизации». Я прерываю её, чтобы уточнить, кто такие «они». «Государство, международные НПО, те, кто называет нас демобилизованными», — отвечает Сандра. Она продолжает объяснять свои возражения против этого языка:

Для нас мобилизация — это социальная и политическая практика. Она может переходить от вооружённой к невооружённой. Многие группы в истории этой страны — и в мировой истории вооружённых конфликтов и революций, если присмотреться внимательнее, — сделали выбор в пользу такой трансформации. Но называть нас «демобилизованными» или называть наш процесс «реинтеграцией» означает совсем другое. Для меня реинтеграция означает «они снова станут хорошими» [se van a volver buenos]. Это отрицание/неприятие политики. Мы должны признать, что, называя вещи, мы приписываем им смыслы.

Я не утверждаю, что все комбатант:ы разделяют предпочтение единого способа описания себя, своей идентичности и процесса выхода из вооружённых групп. Скорее я утверждаю, что для достижения устойчивого мира необходимо, чтобы этот процесс обозначения зависел от контекста и чтобы бывшие комбатант:ы рассматривались как значимые собеседни:ки в обозначении своей идентичности. Когда в рамках мирных процессов предпочитают простоту аббревиатуры РДР (разоружение, демобилизация и реинтеграция) продолжительному обсуждению с бывшими комбатант:ами того, от каких идентичностей они отказываются, а какие переносят в гражданскую жизнь, есть риск неудачи в построении прочного, наполненного смыслом мира. Риск в данном случае заключается в том, что идентичности, допустимые для бывших комбатанто:в в рамках мирных процессов, не всегда совпадают с их собственным пониманием и опытом, что может привести к разочарованию комбатанто:в в гражданской жизни, к стигматизации в рамках взаимоотношений с другими гражданскими лицами (McMullin, 2013b; Theidon, 2009) и к потенциальному выбору повторно вступить в вооружённые группы. Бремя описания здесь не лежит исключительно на участни:ках мирных переговоров. Сами комбатант:ы должны сформулировать, что значит быть «партизан:ом» в мирное время и как смыслы, заложенные в эти понятия, могут отличаться от коннотаций военного времени.

Может показаться парадоксальным утверждение, что отношение к комбатант:ам как к партнёр:ам в борьбе за мир, а не только как к авторитетным фигурам по вопросам насилия предполагает открытость к потенциальному сохранению ими отдельных идентичностей и самоназваний, носителями которых они были в контексте военного времени. При этом я утверждаю, что это действительно феминистское обязательство (согласующееся с прочими феминистскими обязательствами) — учитывать понятия, в которых люди осознают себя и с помощью которых описывают влияние насилия на свою жизнь (Kinsella, 2011). Феминистские учёные и другие критические исследователь:ницы справедливо подчёркивают важность предоставления жертвам, пострадавшим, правозащитни:цам и лидер:кам гражданского общества возможности определять себя в собственных терминах, поскольку такое самоопределение может быть актом, утверждающим агентность и достоинство (Gatti, 2017; Krystalli, 2019; McLeer, 1998; Naples, 2003). Сандра напомнила нам: «Мы должны признать, что, называя вещи, мы приписываем им смыслы». Как я покажу в следующем разделе, распространение этой практики признания на комбатанто:в демонстрирует, что их именования не связаны исключительно со средствами насилия; скорее эти идентичности также находятся под влиянием и видоизменяются в зависимости от множественных смыслов политики (Crane & Vallejo, 2018).

политические субъекты и союзни:ки в диалоге о феминистском мире

Всё началось с телефонного звонка. Лусиана позвонила мне январским утром 2018 года, чтобы сообщить, что коллектив экс-комбатанток, одной из основательниц которого она была, проводит собрание. «Мы проводим встречу для тех, кто нас изучает», — сказала она. Её фраза изменила типичное направление исследовательского взгляда, позволив тем, кто был объектом исследования, определить условия взаимодействия.

Я впервые встретила Лусиану в 2010 году, когда работала специалисткой по вопросам гендера и миростроительства. В то время я помогала одной колумбийской НПО внедрить гендерные аспекты в программы для комбатанто:в, покидающих вооружённые группы. За годы моего знакомства с Лусианой интерес к экс-комбатанткам в Колумбии, особенно (но не исключительно) к бывшим участницам РВСК, резко возрос. Коллектив, одной из основательниц которого была Лусиана, объединил женщин, ранее входивших в три различные вооружённые группы. Их опыт охватывал более тридцати лет колумбийского вооружённого конфликта. «Вы проводите встречу со всеми, кто вас изучает?» — спросила я в ответ Лусиану во время нашего телефонного разговора. «Да, да, — рассмеялась она. — В наши дни очень многие [un montón] хотят поговорить с партизанками».

Такая хореография встречи свидетельствует о том, что эти женщины прекрасно понимали, что их изучают. Лусиана ясно дала это понять в своём приветственном слове. «Мы здесь, потому что вы изучаете нас. Я говорю в терминах „вы“ и „мы“, — начала она. — Для нас ваши вопросы и темы исследований выступают источниками размышлений. Я хотела бы напомнить вам: мы — не объекты изучения. Мы — люди, с голосом, с политическими интересами. Мы — собеседницы. Мы — субъекты участия». Все присутствующие в зале энергично кивали.

«Нам не интересно играть пассивную роль. Нам важно, как наша работа представляется в научных трудах, в тех смыслах, которыми вы нас наделяете, — продолжала Лусиана. — Мы — публичные женщины в лучшем смысле этого слова. Мы хотим, чтобы нас цитировали, мы хотим, чтобы нас записывали, мы хотим, чтобы нас фотографировали. Не стесняйтесь.»

Я привожу эту информацию не для того, чтобы пустить кого-то «за кулисы» исследования. Скорее вышеупомянутые размышления и их направления — неотъемлемая часть того, как эти женщины осмысляют самих себя и динамику власти, которую они приводили в движение и которой бросали вызов, как в вооружённых группах, так и после выхода из них. Их понимание того, какими политическими субъектами они хотели бы быть, повлияло как на структуру их взаимодействия с исследователь:ницами, так и на содержание этих бесед.

В дополнение к этому анализу, женщины сетовали, что социальные представления о бывших комбатантках как о политических субъектах не позволяют им участвовать в феминизме мирного времени. «Я позиционирую себя скорее как активистку движения за мир, чем бывшую комбатантку», — говорит Сесилия. «Я тоже», — соглашается Лусиана. — Мы работали во имя достижения мира гораздо дольше, чем участвовали в войне». Несмотря на такую самоидентификацию, участие в феминистских пространствах миротворчества остаётся вызовом. «Всякий раз, когда проводится форум или диалог об участии женщин в мирной жизни, они не знают, куда нас поместить», — говорит Сесилия. Александра добавляет:

Оказываясь в компании гражданских феминисток, я, как правило, молчу. Когда я выступаю, ни у кого не хватает уверенности, чтобы мне возразить. Между собой они [активистки гражданского общества] постоянно спорят. Но когда я вступаю в спор, на этом всё заканчивается. Моё мнение не рассматривается как нормальное.

Марьяна вмешивается, пытаясь разрядить атмосферу: «А может быть, ты настолько гениальна, что никто тебе не противоречит». Александра не соглашается:

Вовсе нет. Это просто неравноправный обмен. Мне отвечают молчанием, и это молчание исключения. В среде феминисток это стоит мне многого. Мы не можем говорить о феминизме в единственном числе. Существует множество феминизмов. Феминизм в Колумбии несёт в себе стереотипы пацифизма. Такие женщины, как мы, заражены войной.

Эти женщины не утверждали, что они полностью исключены из всех пространств, — скорее они указывали на то, что их участие было ограничено ожиданием относительно того, что они расскажут об обусловленных гендером проблемах. «Вы бы видели, какие вопросы нам задают журналист:ки, даже женщины», — говорит Лина. — Они вас насиловали? Стреляли ли вы? Как быть, когда в джунглях начинаются месячные?»

После этого мероприятия я встретилась с Лусианой для интервью, чтобы лучше понять, как может выглядеть более широкое сотрудничество с комбатант:ами как союзни:ками в борьбе за мир. Отправная точка, вторящая предыдущему анализу, для неё состояла в утверждении, что «демобилизация — это деполитизация». Что же тогда является значимым политическим участием? «Быть политическим субъектом означает участвовать в гражданской и политической жизни», — говорит Лусиана. В другом интервью Ванесса предложила похожее понимание: «Политические субъекты выступают с заявлениями о том, что значит жить как коллектив, об организующих принципах общества. Это не всегда должно происходить через разговор о войне». Другими словами, Ванесса подчеркнула важность задавания бывшим комбатанткам более широких вопросов о жизни в вооружённых группах, а также более широкого интереса к смыслу и практике политики и мира, в отличие от желания знать только о насилии, которое женщины могли пережить в вооружённых группах. На собрании с экс-комбатантками эта тема также затрагивалась:

Что такое политическое? Что означает политическое? Это означает коллективные действия по преобразованию общества. […] Участие женщин в политике — это политика. Окружающая среда — это политика. Семья — это политика. Мы в целом политичны: наша жизнь, действия, слова политичны. Взять в руки оружие — это политика, оставить оружие — это политика.

Поэтому ключевой темой данного анализа выступает важность взаимодействия с комбатантками как с политическими субъектами и полноправными собеседницами по вопросам мира. Такой тип взаимодействия потребует от субъектов, участвующих в построении мира и разрешении конфликтов, признания того, что комбатантки — подходящие собеседницы не только по вопросам пережитого насилия или принуждения. Они также являются авторитетными фигурами в вопросах агентности, воли и различных субъектов политики, как формальной / электоральной, так и политики повседневной жизни. Важно отметить, что я не утверждаю, что комбатантки должны получать такое отношение в мирных процессах, в то время как другие участни:цы (включая многих представитель:ниц гражданского общества) остаются исключёнными из формальных и неформальных мирных переговоров (Dayal & Christien, 2020). Напротив, я утверждаю, что более полное участие должно распространяться на всех людей, вовлечённых в войну и пострадавших от неё, включая комбатанто:в, а не возвышать последних над другими группами в силу их прошлого участия в насилии.

Другими словами, сдвиг, за который я выступаю в этой главе, предполагает признание того, что предыдущий опыт комбатанто:в в вооружённых группах не лишает их знаний в области установления мира. Вместо того, чтобы считать членство комбатанто:в в вооружённых организациях обесценивающим любой их опыт за пределами насилия, нужно включить их во взаимодействие в роли непростых собеседни:ков, имеющих различные источники знаний, авторитет и опыт; различные взгляды на войну, мир и политику. От этого мирные процессы только выиграют.

заключение: вызовы и возможности

При взаимодействии с комбатант:ами в качестве союзни:ков по вопросам мира, а не только в качестве авторитетных фигур в области насилия, вероятно, возникнет ряд проблем. Во-первых, сами комбатант:ы должны будут открыто и полностью признать вред, причинённый ими и группами, частью которых они являлись. Без такого признания гражданское общество — и в частности пострадавшие от этого вреда — скорее всего будет рассматривать любые требования о более содержательном общении с комбатант:ами как их попытку уйти от ответственности или отрицать своё участие в насилии. Во-вторых, такой процесс содержательного взаимодействия с комбатант:ами, вероятно, потребует сложных разговоров внутри феминистских организаций за мир. Для многих феминистских групп пацифизм служит ключевым постулатом их политических приоритетов, поэтому взаимодействие с вооружёнными актор:ами может показаться противоречащим как миссии организации, так и их представлению о феминизме. В-третьих, сами комбатант:ы наверняка будут по-разному интерпретировать значение мира и политики. У комбатанто:в могут быть разные взгляды на предпочитаемые ими идентичности, разное восприятие себя и процессов войны и установления мира. Отражение этого разнообразия взглядов и опыта в механизмах миростроительства требует углублённого, долгосрочного и учитывающего контекст взаимодействия.

В этой главе я предложила расширить рамки взаимодействия с комбатант:ами в процессах прекращения войны и построения мира. Расширение рамок — это приглашение. Это призыв направить наше любопытство в разные стороны и увидеть ряд акторо:в и практик, которые мы могли упустить из виду. На практике это означает не только не обесценивать перспективу бывших комбатанто:в как строител:ей мира из–за их потенциального участия в насилии, но и не возвышать их экспертизу в вопросах мира из–за того, что они воспринимаются как авторитетные фигуры в вопросах ведения войны.

Автор_ка: Роксани Кристалли
Переводчи_ца: olpol
Редактор_ка: Ира-Вета Шелехзе
Иллюстрация: DY

Список литературы