В более близкие нам времена шаманы и жрецы приобретают подобающий эпохе вид, не теряя внутренней сути. Характерными образами, в которых можно узнать эти извечные фигуры человеческого мира, являются интеллигенты и интеллектуалы. Первые соответствуют шаманам, а вторые жрецам.

В интеллигенции воплощается психотип людей Возрождения, адептов хаоса, что на большой фактическом материале показано в книге П. Уварова «Дети хаоса: исторический феномен интеллигенции». Хаос — стихия свободы, в то время как космос предполагает наличие ясных знаний, отвергающих другие пути, отсекая иные варианты развития как неверные.

Другое наименование интеллигенции — гуманисты. Но по-скольку адепты Просвещения тоже могут именоваться гуманистами, будем использовать термин интеллигенты, то есть опирающиеся на понимания (лат. intelligentia «понимание», от intellegere «воспринимать, познавать, мыслить», что выводят из inter- «между» и legere «собирать, читать», но и итал. legato — связанно, лат. lego — посылать, назначать, откуда происходят понятия «делегировать» и «легитимность»). В то время как люди Просвещения опираются на знание, которое может быть просто убеждением, верой.

Как хаос состоит из многих космосов, а из шаманов рождают-ся жрецы, так из интеллигенции возникают узкие специалисты — интеллектуалы. Эти профессионалы в разных областях являются людьми Просвещения, знающими что делать и как делать. Что касается вопроса «зачем делать», то здесь интеллектуал является типичным буржуа. Делать что-либо нужно ради выгоды, успеха, карьерного роста. Люди Просвещения как любые жрецы выступают про-водниками двух высших воль — природы (ведь служение своему «эгоистическому гену» отвечает природной программе) и власти, которая «знает как», воплощает порядок.

Интеллигент в силу обстоятельств может становиться винти-ком системы, но не находит в ней себя, не раскрывается и не расцветает. Вот почему настоящая интеллигенция не может выступать против свободы. Только в поле свободы возможно развитие интеллектуальных и культурных способностей людей. А противятся свободе в первую очередь люди бездарные, занимающее не свое место, не желающие уступить свой статус.

Если интеллектуалы стараются «пригождаться» там, где это сулит больше выгод (большие города, дворы монархов — места их силы, где ощутима близость к деньгам и людским потокам), то интеллигентом чаще оказывается простой учитель, врач, местечковый поэт и художник. Специфическая черта интеллигента — жизнь вблизи народа. Обычно их участь незавидна, но роль в местной жизни очень важна. Все нации, возникшие в 19-20 веках, стали итогом деятельности местных интеллигентов, изучавших быт, собиравших фольклор, создававших словари диалектов, восстанавливая историю народов, а не монархов. Люди Возрождения возрождали дух своих племен, но на новом историческом уровне это восстановление шло вместе с просвещением как необходимостью приобщения к единой общечеловеческой культуре.

Интеллигент соединяет в себе противоположности — культуру и свободу, консерватизм и либерализм. Консерватизм — память, знания культурного опыта, накопленного человечеством. Даже знаний тупиковых, ошибочных. Но все знания должны существовать. Хотя бы для того, чтобы не повторять ошибок прошлого. Консерватизм — это «нижний мир» интеллигента, куда полезно путешествовать за поиском ответов на некоторые вопросы. Но для интеллигента более важен «верхний мир» — мир свободы, возможного, будущего. Для жрецов и интеллектуалов эти миры меняются местами. Их верх — мир позитивных, накопленных знаний, а низ — сфера опасной свободы, которую можно использовать лишь дозировано, под присмотром специалистов.

Интеллигенция играет для культуры ту же роль, что инфраструктура для цивилизации. Это символическая канализация, причем в обоих смыслах слова: канализация как процесс направления культуры и образования в народ, в каждое поселение; и канализация как клоака, сточная канава, через которую общество пытается очиститься. Исполняя первую функцию, интеллигент играет роль жреца системы, духовного проводника ее власти на места. Но и проводника культуры и цивилизации, универсальных знаний. Вторая функция выражается в выполнении роли социального терапевта, имеющего дело с человеческим невежеством, жестокостью, страхами.

Как шаман взаимодействовал с миром светлых духов и ми-ром нечисти, так интеллигент вынужден находиться на границе света культуры и тьмы угнетенных, запутавшихся и запуганных душ. Но всегда ли результат работы такого интеллигента — благо? Если он служит только свету культуры, то, пожалуй, миссия интеллигента будет позитивной. Если же в интеллигенте перевешивает жрец системы, его миссия будет двойственной, вместе со светом знаний он вложит в души и зерна идеологической ограниченности. Грань между настоящим интеллигентом и псевдоинтеллигентом зыбкая, в некоторых поступках одни и те же люди могут переступать ее. По-этому всегда трудно сказать о ком-то — «это интеллигент». Пока человек жив, его духовный центр подвижен, он может переходить на разные стороны силы.

Фанатичные поборники «единственно правильной» культуры или идеологии вряд ли могут быть отнесены к интеллигенции. Человек, ратующий за приоритет какой-то науки, одного метода по-знания мира — псевдоинтеллигент, изуродованный наспех сколоченной системой образования специалистов. Он же — сноб, привыкший вести себя как чуть подросший ребенок, поучающий младших, играя роль взрослого, более опытного, искушенного и «свободного». Интеллигенту чужда такая «культурная дедовщина». Ментальная черта человека Возрождения — терпимость и интерес к другим, их культуре и мыслям. Потому свобода у интеллигента в приоритете. Сакральное (свобода) первично, сакрализованное (культура) вторично. Поэтому интеллигенция не может быть не либеральной. Но это не значит, что всякий либерал — интеллигент.

Как разрешается конфликт свободы и культуры в душе интеллигента? Внутренней работой по созданию набора представлений, который может быть подвижным, пока живо сознание, способное воспринимать новое, критически переоценивая прежнее. Такой подход делает культуру полем игры смыслов, а не набором догм. Носителем по-настоящему живой культуры может быть только мыслящий субъект. Поэтому интеллигент выступает источником новых культурных смыслов для других.

Агентом свободы в нас является разум. Чистый разум оперирует только фактами, а значит, он должен быть свободен от влияния культуры, устоявшихся законов, мер и авторитетных мнений. Поэтому настоящие философские тексты выглядят всегда свежо — они свободны от коры представлений, привносимых местом и временем, обращаются к чистому разуму. Если мы попытаемся отделить подлинного интеллигента от мнимого, то определим его по приоритету разума, мысли, свободы над культурой и памятью. Те же, кто превозносят в первую очередь культуру, память, авторитетные представления, ближе к снобам и жрецам.

Жрецы и снобы — категории отчасти совпадающие, но между ними есть сущностная разница. Снобы обычно защищают господствующую в их сознании систему представлений из–за ее «престижности», ведь она является признаком принадлежности к «высшему обществу», а жрецы защищают культуру и господствующую систему из–за того, что она их кормит, дает власть. Жрец — штатный служитель господствующей системы, а сноб — добровольный помощник, готовый трудиться на ее благо ради ощущения собственной важности.

По ироничному замечанию Олдоса Хаксли, «лицемерие — дар Божий: если бы не интеллектуальные снобы и не их деньги, искусство сдохло бы с голоду вместе со своими служителями». Существование чистого искусства в значительной степени поддерживается за счет снобов и рекламы, возбуждающей в обычных/неискушенных людях те же снобистские чувства. Искушенность и есть снобизм: всякая искушенность влечет замутнение восприятия, поэтому искушенные очень часто неправы. Им скучно жить, ведь восприятие требует новизны, что напоминает необходимость непрерывного повышение дозы у наркомана.

Говоря об интеллигенте, обычно представляют его с книжкой в руках, посещающим театры, кино, культурные мероприятия. Но эти черты в первую очередь характеризуют сноба. Интеллигент это сэлфмен — человек, делающий себя сам. А сноб — сэлфимен, привыкший смотреть на себя чужими глазами, любуясь отражением в зеркалах. Объединяет их только характерная оторванность от большинства, что заставляет многих не видеть разницы, путать сноба и интеллигента.

По внешним признакам отличить их бывает трудно, потому что сноб мимикрирует под интеллигента, подражая ему в деталях. Но все по-настоящему важное, сущностное скрыто от глаз. Настоящую работу сознания уже невозможно скопировать, или сымитировать. А вот несведущим людям пыль в глаза пустить можно. Да и сами снобы способны искренне считать себя настоящими интеллигентами. Для этого они и стараются перенимать внешние повадки, будучи не в силах понять ход внутренних механизмов души интеллигента.

Почему же фигура интеллигента столь притягательна? Почему снобы ему подражают, жрецы пытаются уничтожить как конку-рента, а толпа готова растоптать лишь потому, что он слишком «не такой»? По той причине, что интеллигент — наиболее роскошный типом человека, каким и должен быть субъект, стремящийся отделиться от природного и социального царства, где царит необходимость. И снобы, и жрецы, и толпа — типы людей зависимых, подчиняющихся каким-то законам и правилам. Интеллигент же пытается сражаться с драконами в одиночку, начиная с себя, с войны с зависимостями внутри своей души.

***

Одно из наиболее емких обозначений интеллигента: чело-век, слишком много думающий о том, что его не касается. Но такова подлинная повестка человек вообще, как существа космического, которого касается и интересует все. Настоящий интеллигент — прежде всего творец собственного мировоззрения, пытающийся охватить пониманием целостность мира во всей его сложности. Внутри же себя он, как и первобытный шаман, этот противоречивый мир сшивает, переживая все его конфликты. Такое стремление к целостности выразил Людвиг Фейербах: «Я хочу прижать к своему сердцу природу, перед глубинами которой отступает в ужасе богослов; я хочу полюбить человека, но всего человека, которого может понять не богослов, не анатом или юрист, а только философ».

Шаман и интеллигент становятся таковыми, обретая власть над собой и стихиями, которыми выступают общество и природа. Сознание и есть эта воля, «авангард нашего психического существования, за которым длинный хвост колебаний, слабостей, комплексов и предрассудков» (Карл Юнг). Но не каждый, окунувшийся в океан разрозненных знаний, способен эти противоречия переварить и выработать собственную позитивную программу. Отсюда и образ вечно ноющего «вшивого интеллигента» как слабого и безвольного человека.

Человек большинства тоже никогда ее не вырабатывает, его жизнь выглядит как перманентная адаптация и поиск себя. Впрочем, именно такой вечно становящийся человек выступает идеалом в философии экзистенциалистов. Почему образ слабовольного интеллигента так импонирует человеку массы? Почему образы «лишних людей» и «маленького человека» стали популярны в культуре модерна, а экзистенциализм — мейнстримом в философии ХХ века? Потому что человек массы и интеллигент оказались в сходных условиях утраты духовных ориентиров. Но ошибка экзистенциалистов, что они не разделяют свободу и волю. По их представлениям, мы обречены выбирать всю жизнь, даже отказываясь от выбора. Такой экзистенциальный человек описан А. Камю в образе Сизифа — персонажа, обреченного на мучения, проживая абсурдную жизнь. И действительно, абсурдной и мучительной является жизнь человека внутренне свободного, но безвольного, страдающего от навязанной ему воли. Тем не менее, большинству удается к определенному возрасту, который обычно определяется как зрелость, достичь со-стояния духовного отупения, когда можно «перестать беспокоиться и начать жить». Чаще всего конец исканиям связан с принятием ценностей окружающего большинства.

Становясь сознательным, субъект достигает зрелости, но оказывается в ответе и за весь окружающий мир, слишком зависящий от человеческой деятельности. Поэтому видеть мир в целостности его сложных связей — необходимость для мыслителя. Не зря слова «университет» и «универсум» имеют один корень. Универсум — мир в его целостности, космос в греческом понимании этого термина, «красивый мир» в противовес непонятному и пугающему хаосу. Университетское образование призвано формировать всесторонне развитых людей, то есть интеллигентов, способных расколдовать вселенский хаос, увидеть за ним порядок.

Деление интеллигенции на «физиков» и «лириков», на техническую и гуманитарную — искажение, появившееся в высшем образовании, когда возник запрос на узких специалистов. Такое деление уводит от полнокровного восприятия мира-универсума, а общества, где торжествует узкопрофильная псевдоинтеллигенция, обречены на блуждание в исторических потемках, на бесплодные, а иногда и опасные социальные эксперименты. Так называемая «техническая интеллигенция» является жрецами-интеллектуалами, чей разум, часто довольно мощный, направлен на решение узких задач. Обычно философией и этическими проблемами такие умы не захватывают, выплескиваясь в различных играх в бисер, типа разгадывания кроссвордов или построения схем личного обогащения.

Интеллигента также характеризует умение не навредить чрезмерным знанием. «Разумному достаточно» — максима, свидетельствующая, что более развитому сознанию нужно меньше информации, чтобы понять что-то. Но это еще и этическая формула, позволяющая останавливаться в познании на определенной мере достигнутого. Для понимания нет необходимости в полном знании, хотя полное знание в принципе недостижимо. Но даже стремление к полному знанию способно приводить объектов или субъектов такого познания к разрушению. Поэтому уважение субъектности включает признание права на тайну. Не только сознательно оберегаемую, но и тайну как сущностное качество субъекта, принципиально непостижимое даже им самим.

Правда, принцип разумной достаточности противоположен европейскому, сформировавшемуся на заре Возрождения, и выраженному в емкой формуле: «знание — сила». Ее высказал Ф. Бэкон, считавший, что ученый должен пытать вещи, силой вырывая их тайны. Не случайно Шпенглер назвал западноевропейскую цивилизацию фаустовской, ведь Фауст — образ ученого и мага. А магия и ее наследница наука не знают меры в познании, поскольку не подчинены морали. Поэтому западноевропейская цивилизация почти не знакома с феноменом интеллигента, замещаемого интеллектуалом — узкопрофильным специалистом.

В либеральных обществах интеллигента поджидает другое испытание — превращение в разновидность жреца, специалиста определенного узкого профиля, теряющего свою «космическую» суть. Обычно такой жрец служит не бюрократической системе, а более подвижной, шарнирной — рыночной. Здесь тоже не все про-сто со свободой, но все–таки ее больше. Отсюда и большинство успехов Запада.

***

О феномене русской интеллигенции написано много, особенно самими русскими интеллигентами. Тем не менее, это не уникально русское явление. Такой социальный тип возникает везде, где существует слишком забюрократизированная и оторванная от народа система власти и отсутствуют проявления общественных свобод. Все колесики в таком обществе вертятся по директивам власти, поэтому человек с шаманским даром, пытаясь сохранить себя, превращается в маргинала. Либо служит системе в качестве ее жреца в рабочее время, а в нерабочее становится вольнопрактикующим «человеком культуры». Но такое раздвоение не может не ломать, от него вряд ли появится удовлетворение самим собой. А значит, духовный «дзенский» механизм, определяющий характер интеллигента, легко подвержен слому.

Хотя интеллигент бессознательно воплощает в себе основные качества шамана, существует между ними и ряд различий, мешающих интеллигенту реализоваться в полной мере, а обществу — получить плоды от его реализации плоды. Таких принципиальных различий два: посвящение и признание. Отсутствие синергии творческого меньшинства с обществом и политической системой делает фигуру русского интеллигента столь трагичной и противоречивой. Обычно «русский интеллигент» — травмированная личность, недошаман, страдающий от невозможности быть собой, от необходимости приспосабливаться и притворяться. Либо его духовный механизм покрывается ржавчиной цинизма, снобизма, ненависти ко всем и вся — более успешным, простому народу, власть имущим.

«Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность — интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берет на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т. п. Моя мечта — перестать быть интеллигентом», — писал в дневнике Юрий Олеша.

Интеллигент избыточно для своего общества образованный и культурный, а потому воспринимаемый большинством как странный, либо даже опасный. Он вынужден постоянно воспроизводить в себе психологическую матрицу «чужого среди своих и своего среди чужих». Не случайно в лучших образцах русского, а потом и советского искусства и литературы, создателями которых была интеллигенция, преобладала тема одинокого и непонятого обществом человека. По сути, русский, а затем советский интеллигент жил во враждебном окружении — как евреи среди гоев. Не зря добрая половина советской культуры создана евреями. Разницы между позднесоветским и еврейским культурным продуктом почти невозможно увидеть. Евреи-интеллигенты Бродский, Довлатов, Шнитке и т. д. обогащали не русскую, а советскую культуру, делая ее уже неким подобием американской, имеющей характер сплава, в котором этнические начала теряются.

Из книги «Революция для своих»