Будущность языка: результаты премии Аркадия Драгомощенко
В XXI веке поэзия уже не имеет права запираться внутри узкой лингвистической парадигмы и любыми путями вырывается из нее на свет большого искусства. Достичь этого можно разными путями — известны многочисленные фестивали, основанные на слиянии поэзии и форм медиа-искусств, таких как видеоарт и электронная музыка. Но все же основным путем остаются премии, которые позволяют не только открыть новые имена, но ввести некий публичный дискурс, который будет полезен как поэтам, так и тем, кто поэзией интересуется.
Премия Аркадия Драгомощенко, учрежденная на базе культурной площадки независимого книжного магазина «Порядок слов» стала, возможно, одним из самых громких поэтических событий этого года.
23 ноября в
История создания
Идея премии, присуждаемой молодым авторам, принадлежит поэту и куратору Галине Рымбу. Таким образом, поэты сами заявили о нехватке подобных институций. Кроме премии «Дебют», которая год от года становится все более официальной, и охватывает все большую аудиторию в силу постоянного повышения возрастного ценза (в этом году он составил 35 лет), в России нет других альтернатив, поощряющих молодых авторов, пишущих на русском языке. Идея была поддержана руководителем проекта «Порядок слов», редакционным директором журнала «Сеанс», поэтом и кинокритиком Константином Шавловским, который выступил как учредитель, и вдовой Аркадия Драгомощенко, Зинаидой Драгомощенко, которая стала председателем Попечительского совета премии. Так появилась ежегодная премия, лауреатами которой могут быть поэты не старше 27 лет.
Схема работы
Возраст — это не единственный критерий отбора номинантов, едва ли не важнее для учредителей премии стал интеллектуальный ценз, то есть авторские практики, отмеченные интенсивной рефлексией, свойственной самому Аркадию Драгомощенко. В основе поэтической рефлексии лежит интеллектуальный диалог с культурой, постоянное исследование мира. Такая рефлексия ведет к обновлению форм, корень которого — в ином понимании поэтической субъективности.
Попечительский совет премии, куда входят поэт и журналист Елена Фанайлова, поэт, прозаик, переводчик и критик Александр Скидан, философ Артемий Магун, писатель и филолог Михаил Иоссель, поэт и кинокритик Константин Шавловский, поэт и критик, куратор премии Галина Рымбу, ежегодно формирует коллегию номинаторов и членов жюри премии.
В состав коллегии номинаторов входят люди, так или иначе следящие за происходящим в поэтическом мире, состав которых меняется каждый год. В 2014 году в работе премии была задействована коллегия из 20 номинаторов, среди которых кураторы, поэты, критики, издатели, такие как, Павел Арсеньев, Денис Ларионов, Павел Жагун, Евгений Прощин, Кирилл Корчагин, Наталия Азарова, Павел Банников, Евгения Суслова, Данила Давыдов, Елена Костылева, Василий Бородин и др.
Каждый из них номинирует подборку (или проект книги) одного автора. Функция номинатора здесь схожа с функцией куратора в современном искусстве. Именно он должен помочь поэту создать грамотную подборку, определенным образом «подать» его тексты для рассмотрения членами жюри. 20 номинированных авторов образуют лонг-лист премии. Далее номинаторы вместе с жюри путем закрытого голосования выбирают трех финалистов. Выбор лауреата осуществляется голосованием жюри в результате открытых публичных дебатов накануне голосования. В 2014 году в жюри вошли Александр Скидан (председатель жюри), Михаил Ямпольский, Дмитрий Кузьмин, Анна Глазова, Станислав Львовский, Александр Ильянен.
Финалисты
В 2014 году в
Лада Чижова
раздвинута горизонталь
как поцелуй в черном
через свечение внутренних предметов — перенос лица
/есть вещи больше чем может вместить взгляд/
насилие-к-немоте
вскрывается язык
добыча языка
срез: и потекло
/так слезоточивый показывает ублюдка во всей красе
расстегивает штаны/
переиграем
переиграем
когда лошадь вдруг оказывается на дне
самого яркого цвета
силы уходят и исчезает тело
газ транслирует наружу молекулы
дальше — одиночество в алгебраических формулах непонятных
по возрастающей
и тоже уходит
Никита Сунгатов о поэзии Лады Чижовой:
«Поэзия Лады Чижовой обращается сразу к трём медиумам опыта: текстуальному, визуальному и телесному. Сталкиваясь друг с другом на одной территории, они не сопротивляются друг другу (хотя от быстрой смены "оптик» и регистров высказывания порой буквально может закружиться голова), а наоборот: можно сказать, что стержневым принципом, держащим поэтику Л.Ч., является принцип симультанности. Мы имеем дело одновременно с тремя тесно взаимодействующими друг с другом опытами — опытом преодоления немоты и недостаточности языка, опытом рефлексии над изображением и цветом (с перспективой их дальнейшей пересборки), и телесным опытом, располагающимся где-то на границе между эротическим и травматическим.
Несмотря на то, что модусы письма, тесно связанные с названными выше медиумами, характерны для ряда современных поэтических практик, эти тексты оказывается невозможным отчётливо вписать в ту или иную «ветвь» современной поэзии. Пребывая в постоянном «ускользании», они настойчиво сопротивляются любой своей однозначной концептуализации, предлагая разделить их прежде всего чувственно, ощутить синестетически".
Александра Цибуля
Женщина с бантом на груди, похожим на сложенные ладони,
ее статуарность на эскалаторе.
Мальчик с закрытыми глазами на скамейке, пронзительный.
Продавщица сирени поздним вечером
на воспаленном проспекте, стеклянная.
Вокруг них — какой-то избыток или просвет.
Так, на горячем пляже
отдыхающие сторонятся бестолкового мертвеца,
чей живот бессовестно кругл, а с тела разом сошел весь добытый загар.
Но потом, как-то свыкшись с нелепым соседством, за отсутствием места
все же стелют поблизости, селятся, обосновываются.
Спелый живот растет, сладкие, сонные семена
верещат и стрекочут.
Кирилл Корчагин о поэзии Александры Цибули:
«Это стихотворение (как и многие другие стихи Александры Цибули) заставляет вспомнить о литературе европейского модернизма, оказавшегося в центре внимания ряда поэтов младшего поколения, — тех, кого сейчас можно назвать "двадцатилетними». Такая ориентация на казалось бы отживший свое модерн предстает сознательным выбором, имеющим определенные предпосылки и в литературной и в общественной реальности последнего времени. Этот выбор во многом предопределен ситуацией середины 2010-х, наполненной ощущением распада привычных связей, гипертрофией государственной машины, контрастирующей с ее ничтожной смысловой наполненностью — все эти моменты находят аналоги в историческом модернизме, однако было бы неправильным сводить всё только к ним. Также стоит учитывать и то, что в наиболее ярких образцах исторического модернизма (вроде стихов немецких и австрийских экспрессионистов, приходящих на ум при чтении этого текста) существовал изощренный и тонкий язык для описания мира. Да, этот язык обращался к пугающему, жестокому, отвратительному — ко всему тому, что было немыслимо в буржуазной поэзии XIX столетия (хотя подспудно отравляло ее тайным ядом), — но в избранных темах он достигал редкой пластичности, от которой во многом отказалась поэзия ХХ века, завороженная образами больших исторических катастроф, разворачивавшихся параллельно расцвету и упадку модернистской словесности.
В этом стихотворении мотивы Георга Тракля, одного из наиболее «темных» поэтов начала ХХ века, восприняты через особый оптический прибор, роль которого играет поэзия Пауля Целана — поэта, воспринимавшего модернистский мир как мир своего детства, пленительный, но уже недостижимый. От этого поэта здесь присутствует особая «неестественность», «скованность» речи, свидетельствующая о невозможности говорить, о непередаваемости опыта ужасного словами привычного языка культуры, вооруженного рифмами, размерами и организующей периоды риторикой. Восприятие ужасного, пугающего предстает здесь неким предельным опытом, в котором человек обнаруживает себя как чувствующее существо (сущее, сказал бы философ), как свидетеля разворачивающегося перед его глазами мира — мира, который являет собой бесконечное преступление против человечности, питается смертью и страданием, воссоздавая из них себя".
Никита Сафонов
Двумя изобретается отсвет в окне, двойной коридор через путаницу переходит второй
напрямую узором, выйдя на стерзанный свет.
Как обрывает глубины расцвета внутри перекрестного хора, положенного на условный
объект абзаца, где метит силой, собранный переход. Он отсекается там, где голова еще
продолжает терпеть избирательную растительность, открываясь, расцвет, в осаде исходного
текста. Поиск луча и поиск миниатюры собраний — последний ход.
Травой волн: размерности, расставленные леса.
В область, закрытую чертой и кругом, совместная скорость вмещает вступающего
(за ним — очереди возвышений, конкретика татуированных согласных, что им выбраны были,
как ключевые опоры; от них он проглатывает предлог).
Могло тебе привидеться приближением.
Или разрушенный угол стертой бумаги, на горсть земли.
Денис Ларионов о поэзии Никиты Сафонова:
«Говорить о поэзии Никиты Сафонова можно в разных перспективах, но все они сходятся в особом статусе визуального в его текстах: от влияния киноязыка на язык поэзии до более общей и важной темы, связанной с политикой изображения. Думается, подобная широта обсуждения — признак состоявшегося явления, а "Премия» лишний раз подчеркнула важность подобного взгляда для современной поэзии и связь с поэтической работой Аркадия Драгомощенко, в особенности его текстами, написанными в последние годы.
Никита Сафонов очень редко пишет отдельные тексты, склоняясь к форме пространного цикла, но и в процитированном стихотворении видно, как более или менее «прозрачный» образ кладет начало странной и страстной работе письма, в рамках которой языковые модели раскалывают синтаксис по своему разумению. При этом не стоит воспринимать эту операцию исключительно как литературный приём в череде других литературных приёмов. Присутствующие в текстах Сафонова собственно поэтические черты и даже аллюзии мало чем помогут нам в расшифровке того или иного образа, не придадут ему материальность. Думается, поэт намеренно идет на подобный отказ от линейной истории поэзии (выбирая другой путь — см. премиальную речь Сафонова), прибегая к радикальному абстрагированию и даже обращаясь к языку математики. Важно, что подобная смысловая сборка направлена на представление непредставимого и изображение того, что не изобразимо".
Речь Анны Глазовой при вручении премии:
«Поэтика Никиты Сафонова, ставшего лауреатом Премии в этом году, успела сложиться и существует как некоторое протяжение, на котором она уже стала и продолжает становиться осознающей себя в своей изменчивости. Поэтики Лады Чижовой и Александры Цибули, финалисток этого года, обещают последующее развитие, но уже и сейчас позволяют услышать каждая свой особый, узнаваемый голос. Обострённое чувство проникает в стихи Цибули, от этого предстающие как бы оголёнными. Стихи Лады Чижовой хочется проиллюстрировать одной цитатой, которая как будто формулирует задачу, поставленную перед собой автором: «посылай письма понимай новые языки»: поиск понимания, совпадающий с поиском языка, ведёт Чижову внутрь неясной пока, но постепенно проявляющейся как бы из тумана возможности высказывания. Именно эту задачу с особенной яростностью и отвагой берут на себя и стихи Сафонова. Эта будущность языка, язык in statu nascendi, отступающий от собственной невозможности как от твёрдой опоры, ищет другой опоры в неявном узнавании, на которое ещё неизвестно, можно ли положиться. Но чем глубже уходишь от твёрдости, тем больше шансов наткнуться в темноте на внезапный выход на поверхность, освещённую вспышкой понимания. Эту отвагу в сражении с инерцией и косностью привычки к языку и привычности языка жюри и решило отметить в этом году главной премией имени Аркадия Драгомощенко, который всю жизнь стремился противостоять привычке к заранее готовому пониманию».
Речь Никиты Сафонова:
"В этой речи нужно быть предельно аккуратным. В том плане, что нужно найти такую точку схода высказывания, в которой предельно конкретно сходились бы те границы области, которую призвана концептуально очертить эта премия. Которая включает в себя списки действующих лиц на всех уровнях: начиная от контекста вокруг имени, которому она посвящена, продолжая комитетом организаторов и жюри, номинаторами и авторами лонг-листа.
Один из возможных ракурсов на эту точку можно определить, исходя из «традиции». Здесь тоже нужно быть последовательным — отсечь ассоциацию с традиционностью и консерватизмом в негативном изводе. Это традиция процедуры искусства, если говорить в терминах Алена Бадью, которая связывает историю поэтического с историей самой по себе и другими медиумами — визуальным художественным дискурсом, говоря общо. Это традиция мысли как порождающей процедуры, выраженная в поэме. Ее ризоматические корни переплетают всю историю западного искусства. Начать можно откуда угодно — с античности, средневековья, романтизма, 20-го века — в любом случае феномены сойдутся в точке традиции.
Это история о постоянном перерождении поэтической мысли. То, что предлагается называть «традицией» — это особый подход к письму (и переводу в частности). Подход к письму как операции мышления, или раз-мышления.
В этом ключе поэтика Аркадия Драгомощенко (вписанная в среду и контекст, в котором она явила себя) — продолжение этой перманентной операции. В языке, на котором мы сейчас говорим. Связь с американскими и французскими поэтами второй половины 20 века, далее — с американским же модернизмом и русским авангардом 20-х можно пробросить вдаль, к Платону. И
Именно поэтому быть причастным к этой традиции таким образом — стоя здесь, перед микрофоном, когда нужно произносить «речь» — не может быть чем-то приятным. Это огромная ответственность. Не перед премиальным институтом, а перед традицией мысли письма".
