Недавно Александр Панчин опубликовал заметку, в которой покритиковал философию и высказал мнение, что она учёным с большего не нужна. Текст вызвал ажиотаж. Через некоторое время Сергей Левин опубликовал свой ответ, где во многом отошёл от вопроса зачем науке философия и в большей мере парировал критику академической философии.

В целом, меня не покидает ощущение, что мы посмотрели негласный договорной матч. Если призадуматься, то в этом есть нечто даже юмористическое, когда на вопрос «Зачем науке философия?» сначала отвечает популяризатор науки, а затем академический философ. Мы получаем столь же неожиданные ответы, как если спросим у человека с татуировкой свастики на плече, как он относится к мигрантам.

Конечно, есть маленькая вероятность, что этот бритоголовый парень окажется буддистом, но в нашем конкретном случае чуда не случилось. Сергей Левин и Александр Панчин выразили именно те позиции, с которыми их связывает не только рациональная или какая-либо ещё убеждённость, но и образ жизни, способ заработка и самоидентификация. С обеих сторон мы увидели кусочек интеллектуального сахара, который удовлетворяет мимолётный интерес, но в целом оставляет голодным.

Наука и этика

Для начала Сергей подчеркивает точку соприкосновения позиций, которую любезно оставил Александр — необходимость этики для науки. Первый лишь дополняет второго, дескать, этика нужна ещё учёному и как гражданину, чтобы понимать, когда из лаборатории нужно выйти на митинг.

Тут хочется обратить внимание на следующий момент. Обратимся к формулировке из текста Александра: «Также сейчас борются с чрезмерным использованием животных для бессмысленных и ненадежных экспериментов». Любопытно, что бессмысленность и ненадёжность эксперимента — это уже этическое описание. В то время как допустимость таких экспериментов — это уже этическая оценка. Интересен следующий вопрос. Действительно ли науке так нужна этика, или же есть общественный запрос на «добрую» и этичную науку, противоречить которому нельзя?

Уже в формулировке Александра содержится ненамеренное указание на то, что наука с этикой находится скорее в компромиссных взаимоотношениях. Обращаю внимание на словосочетание «чрезмерное использование» — то есть у учёных есть необходимость использовать животных, но есть некая внешняя ненаучная причина, по которой они не могут это делать чрезмерно. Иными словами, общество не поймёт, журналисты обольют текстами, спонсор не профинансирует и самому как-то неспокойно будет на душе.

Обе стороны закрывают глаза на то, что соотношение этики и науки нередко приводит к противоречиям. Обычно именно по линии запретов. Вплоть до того, что этика, мораль, общественное мнение и предпочтения людей, которые организуют науку, оказываются своего рода намордником на лице стремящихся к прогрессу. Например, в СССР долгое время генетика считалась неэтичным направлением, что приводило к запретам и преследованиям учёных.

И речь не о громких исторических прецедентах, а о любом этическом запрете для науки. Допустим, то же упомянутое движение за этичное отношение к животным скорее ведёт к тому, чтобы вообще запретить эксперименты над животными. В то время как отмечаемые Александром текущие изменения в вопросе — это лишь институциональный способ достижения цели.

В широком смысле защита любых прав, что животных, что людей — это вещи, которые, как минимум, находятся в противоречивых отношениях с наукой. Что характерно, в той же психологии наиболее обсуждаемые эксперименты — это неэтичные, вроде «Маленького Альберта» или эксперимент Милгрэма. Неэтичная наука даёт данные, которые не может дать этичная. При этом мы, как общество, этими данными жертвуем и в этот момент руководствуемся совершенно антинаучными идеалами.

Указание Сергея на то, что этика наиболее популярное направление философии — это ещё и лёгкая издёвка над Александром. В отдельном смысле потому, что этика, как часть ничейном философской земли между религией и наукой, находится на границе с религией. Соответственно, любая религия может иметь светское прочтение, как этическое учение. Точно также и этические направления, имеют в своих основаниях произвольные догматы. Например, в случае позиции Сергея Левина — это рациональное обоснование, где рациональность легитимирует убеждения, но при этом непонятно, откуда она берёт свою легитимность, кроме как от большой веры людей в то, что так надо.

Нейтральный факт

Далее Сергей указывает, что на самом деле философия имеет свою зону компетенций и не претендует на то, чтобы заменить собой науку. Поэтому учёным стоит понимать, что они должны сделать астрономические наблюдения и собрать социологические данные для господ-философов. Шутка. Но с долей правды. Мне хочется здесь дополнить ответ Сергея тем, что философия не является внешним для науки явлением. Сам он приводит релевантную цитату Деннета, но свою мысль развивает в ином направлении.

Многие учёные в своей деятельности нередко сталкиваются с философией и самый бытовой пример — это главы введения и вывода в научной публикации. Нередко в этих частях публикаций и можно заметить то, что Деннет называет багажом философии.

Взглянем на науку максимально позитивно и скажем, что учёные занимаются тем, что выясняют определенные факты об окружающем мире. При этом факты по своей природе нейтральны. И тут наука открывает для нас нейтральный факт о том, что курение приводит к онкологическим заболеваниям. Можем ли мы воспринимать этот факт без этической интерпретации?

В общем-то, чем ближе нейтральный факт к жизни человека и общества, тем более необходимо его философски интерпретировать. Поэтому, одно дело доказывать значимость философии социологу или психологу, другое — химику.

Нередко прежде всяких исследований есть запрос на факты для определенных, в том числе и этических, позиций. Это не только про условный заказ табачной корпорации, но и про частный ответ каждого учёного, почему он считает важным заниматься именно своей научной областью. Думаю, что куда чаще мы услышим, что он хочет сделать жизни других людей лучше или прославиться, нежели то, что он ведом открытием нейтральных фактов о реальности.

Помимо этого, большинству научных фактов не избежать обобщения и интерпретации. Просто потому, что наука — это не изолированное от общества собрание энтузиастов, имеющих неисчерпаемые ресурсы на все свои хотелки.

Важно ли изучать геном или не очень, как и любой иной предмет науки, выявляется преимущественно ненаучными способами. Как известно, военные и экономические нужды удивительным образом корректируют маршрут светлых путей прогресса. Точно также, как общественное мнение, которое допускает одну науку, но не приемлет другую, например, боясь атомной энергетики. И, как указал Сергей, свой вклад вносит и философский критический анализ, который корректирует выводы учёных, как в вопросе о свободе воле.

В этом плане философия — пожалуй, самое лучше, что формирует научный метод и влияет на практику. Да и наука, обращаясь к вопросам методологии и интерпретации данных, всегда имеет внутреннюю философию. Нередко, довольно нативную и нестрогую, а поэтому и не совсем заметную для её носителей.

Традиция смерти философии

Александр нативным образом приобщается к философской традиции «убийства философии», в которой отметились люди вроде Витгенштейна и Юма. Панчин критикует философию философскими методами — умозрительно, с помощью размышлений, посылок и выводов. Александр не проводит исследований, экспериментов и строгих наблюдений для того, чтобы выделить свою типологию и критику философов — он садится, хорошенько думает и пишет пост. Нередко философы науки именно тем и занимаются, что оказывают учёным услугу, превращая их нативную философию в академическую.

Конкретно в этом случае, меня удивляет, что позиция Панчина является более философской. В то время как Левин демонстрирует взгляд в большей мере ориентированный на науку — инклюзивный, но строгий по отношению к академической философии. Возможно, в этом и была задумка Сергея — продемонстрировать Александру, что в этой ситуации именно он занимается тем, что сам называет философией.

Витрина философии против витрины науки

Аналитическая философия — это потёмкинская деревня для учёных. Она демонстрирует знакомые подходы, требования и вокабуляр. Так Сергей и отвечает на первую часть критики Александра — отделяя правоту философскую от правоты научной и убеждая, что философам, не смотря на всё уважение, совсем не хочется быть ещё и учёными.

Далее Сергей отмахивается от обвинений в недостаточном представлений философов о науке и глубокомысленной ерунде, говоря, что тут Александр начал собирать вишенки. Это претензия скорее к форме подачи информации, а не к сути претензии Панчина. Откройте какой-нибудь средний университетский вестник или вбейте «философия» в поисковик Киберленинки — и станет понятно, что именно имел ввиду Александр. При этом по ходу текста и в своём финальном выводе Сергей также говорит о том, что существует множество некачественной философии, чем подтверждает, что он исключительно формально подловил Александра на черри-пикинге.

Когда вопрос касается того, как отделить «плохую» философию от «хорошей», то Сергей предлагает три критерия — конвенциональный, институциональный и содержательный.

Пожалуй, это и есть самая слабая часть заметки Сергея. Он, конечно, пытается сделать свой ответ нюансным — держа в голове, что, например, существует целая пачка журналов по cultural studies, публикации в которых по наукометрии и для человека со стороны покажутся престижными. Правда, если Александр Панчин откроет какое-нибудь из таких изданий, то его невозможно будет убедить в качестве философской конвенции.

Дело в том, что приводя примеры общих соглашений философов Сергей не только занимается сбором всё тех же вишенок, но и немного лукавит. Достаточно фамилий Гегель, Хайдеггер, Витгенштейн, чтобы понять, что у различных философских направлений совершенно различные конвенции. Аналогично и содержательный критерий Сергея применим скорее для аналитической философии, нежели для философии в целом.

Прискорбно, что позиция Сергея с большего сводится к «в хороших журналах не бывает плохой философии» и «тысячи философов не могут ошибаться». По большому счёту, эта так любимая научпоперами апелляция к авторитету. Куда эффектней выглядел бы блуровский plot twist, где необходимость философии для науки аргументировалась бы тем, что именно она может помочь учёным отличить конструкции о реальности от самой реальности. Например, как в случае с родильной горячкой, когда объяснением Земмельвейса поначалу пренебрегли, потому что существовала устоявшаяся объяснительная конструкция о том, что это эндогенное заболевание, которое сопровождалось бонусом в виде того, что в таком случае врач ни в чём не виноват.

Сюда же отлично зашло бы блуровское требование симметрии, так как научпоперы очень любят подробно разоблачить мифы и псевдонауку, но при этом научные изыскания представить в форме односложного указания на то, как работает мир.

Касаемо позиций философов Сергей выражает мнение из тесного шкафа академической философии — тут и какое-то прямо кумулятивное накопление знаний проскакивает, и единый порыв философов, и идентификация себя в шесть слов. Даже если предположить, что это верно для какой-то части академической философии, то не совсем понятно следующее. Это действительно у академиков сейчас такая гармония сложилась или просто они принимают правила игры, по которым им позволяют строить карьеры?

При этом основной ответ Сергея о том, что философия нужна учёным для решения философских вопросов не исключает и позиции Александра. По той причине, что существуют направления и пласт исследовательских работ, в которых столкновения с философией крайне опосредованы, и с позиции исследователя непонятно, а чем она вообще может помочь. Например, я мельком просмотрел доступные научные публикации Александра и стало понятно, что тут, чтобы явным образом философствовать либо прорываться к основам, либо к переднему краю науки, либо в популяризацию.

В целом, Сергей в большей мере отвечает на вопрос «Зачем нужна академическая философия?», а поэтому его ответ может лишь скорректировать позицию Александра до «есть ряд учёных, которым философия с большего не нужна».

Исключенное третье

Подводя итог, совершенно ожидаемо академический философ Сергей Левин отстоял свою дисциплину перед нативной философией Александра Панчина. Счёт таков: одно неотрефлексированное сходство на почве симпатии к этике, одно сильное критическое замечание о том, что скрывается под ярлыком философии от Панчина, два достойных ответа (часть 1, пункт 2 и часть 2, пункт 1) и одна вынужденная ссылка на авторитеты (часть 2, пункт 4) от Сергея.

При этом с обеих сторон нам выставили витринные мнения — не самые оригинальные, но удовлетворяющие интерес интеллектуального туриста, на пути которого ещё не одна сохранённая вкладка. Как мне кажется, сей прецедент — это хороший повод завязать публичную полемику и поговорить серьёзней о философии науки. Ведь пока что вместо обсуждения, за которым стоило бы следить с попкорном, мы получили пару текстов, о которых можно будет поговорить за чайком на кафедре.

Напоследок, хочу указать на ещё одну причину, почему заметка Александра и ответ Сергея читаются как договорной матч. Рассуждения только о взаимоотношениях философии и науки — это искусственные условия. Проблематика взаимоотношений этих сфер познания возникает из–за ряда иных сторон и факторов.

Добавьте в этот дуэт вопрос престижа и станет очевидней, почему учёному может быть непонятно и неприятно, что кропотливая работа в лаборатории менее ценится обществом, нежели красивые рассуждения о свободе воли. В общем-то, в изначальном посте Александр и не договорил о третьих сторонах, которые обостряют отношения и вынуждают Феймана сетовать на высокомерие философов. Сергей же не посчитал нужным напомнить, что в мире существует что-то ещё помимо философии и науки.

Автор текста: Алексей Кардаш.