…Шел пятнадцатый год его вечности. А у Дома, стоящего в одиночестве, на берегу — она своя, и сколько ей отроду Парень не знал: « задолго до меня», когда он родился: безымянный, переношенный, с серой высохшей кожей; когда он вдохнул этой самой вечности, а пахла она для него пылью и лекарствами, уже тогда Дом требовал ремонта. Пятнадцатый год бездействия: на стыках плит крошился бетон, пустели сырые холодные квартиры.

Не имело смысла спорить: чья вечность окажется — настоящей; будь Дом говорящим, решил для себя Парень, он изъяснялся бы кратко и емко, сказал бы сейчас — открытой гортанью единственного подъезда: «Самозванки».

Входная деревянная дверь неуверенно покачивалась от ветра, держась на одной верхней петле. Из подъезда, не смотря на холод, несло забытыми помоями.

Они, вдвоем с Домом, глядели в одну сторону. Парень всегда мог отвернуться, но ему хотелось понять: каково это — смотреть всегда только прямо перед собой, каково это — годами стоять на месте , каково это — когда все твое великаново тело погрязло в земле, а голову — двуногие обустроили, заселили и теперь — забросили.

* * *

Буран вел себя как хозяин: прятал идущего от мира , а мир, целиком, скрывал в себе. Человек мог идти уверенный, что дорога верна, и не дойти до цели: сбиваясь с пути, сворачивая и выходя совсем не туда. «Не ты пришел. А буран тебя привел».

Буран подталкивал Парня, настаивая пойти вместе с ним. Парень старался не сойти с натоптанной дорожки, торопился, понимая — почти опоздал. Он уже поднялся со льда, на берег, споткнулся о ребро бетонной плиты и упав — примял выглядывавший из сугроба, сухой камыш.

Буран обманывал: казалось вокруг тебя — никого. Если кто-то и шел впереди, позади, в стороне от тебя, то его все равно не разглядеть, не услышать. Буран играл с людьми в прятки.

Буран гостил в Городе второй день, выл он на улицах всю прошлую ночь. А утром Парень все же пошел в Лицей. По голой степи, где куда ни посмотри — бела стена, по замерзшему водоему и после: через весь Город, ведомый азартом, желая увидеть удивленные (или все же — восхищенные?) взгляды Наташки или может быть даже Лены… Дима, он скажет: « С твоего райёона я бы не пошел, делать тебе нечего…». Вадик — одобрительно кивнет.

Парень отпер тяжелую дубовую дверь лицея, а буран, напоследок — хлестнул его, по лицу, ледяным песком.

Внутри — пусто и тихо. У двери, у входа, на ученическом стуле: нога-на-ногу, руки в замок, чуть дальше, в полутьме — массивная голова с нервной прической, острый большой нос, одутловатые щеки и темные мешки под уставшими умными глазами. Учитель истории. Непривычная его фамилия в голове Парня всегда звучала как: «Агасфер».

Вспомнил Парень, что ждал взглядов восхищенных, а получил: молчаливую насмешку историка. Тот развел руками, хмыкнул и наконец, встав, добил Парня словом: «Ну, герой, учебы сегодня нет, по погодным… Иди-ка ты домой. Радуйся…» А Парень смотрел в глубину безлюдного этажа. Вот прямо сейчас, после погасшего звука — почувствовал пустоту и тишину в родных стенах лицея, привычных отражать эхо споров признаний, глупостей или, к слову, зауми Димки — всего того гама, звучащего на переменах; почувствовал как пустота и тишина вмещали в себя не только эхо прошедших дней, но и эхо его самого, эхо не пришедших сегодня друзей. Эхо, которое надо уметь и успеть услышать. Он — не мог. Тишина и пустота, казалось ему, вмещали и впереди идущие дни: треп их самих, Димки, Наташи, Вадика, ставших уже другими людьми, разговоры совсем незнакомых юнцов, и стареющего Агасфера, шаркающего подошвой по гранитному полу коридора, спешащего на урок. Прошла секунда. Ощущение почти стерлось. Он попрощался, зачем-то извинился, пытаясь открыть дверь плечом: раз, другой –ничего. Буран удерживал ее, с той стороны. Историк помог — подтолкнул. И буран — сдался. Оказалось, учитель — улыбался и одобрительно смотрел на очередного «героя».

«Который по счету — я? — спрашивал себя Парень, выходя на заметенное крыльцо».

Буран, оставшись один на один, взялся за старое: подталкивал в нужную ему сторону, выходило — к ближайшей девятиэтажке, там, посредине длинного дома-стены, с видом на главный проспект Аргальска (сейчас все равно — не видать ни зги) крепко спал Вадик. Уж он-то, решил для себя Парень, точно заранее все знал: о закрытом Лицее и дежурном Агасфере, о пустоте и тишине настоящего с будущим.

* * *

продолжение следует