Не устану повторять, что своей любовью к литературе я во многом обязана синьору Эко, великому интеллектуалу. Естественно, я не могла пройти мимо вышедшего в апреле в издательстве Corpus сборника эссе о той самой литературе. Этот сборник, весьма пёстрый по набору тем, собравший статьи и доклады, составленные Эко с 1980 по 2000 гг., едва ли будет интересен всем и каждому, скорее — людям, знакомым с творчеством Умберто Эко, как минимум с четырьмя его главными романами («Имя розы», «Маятник Фуко», «Остров накануне» и «Баудолино»), и ещё больше — людям, имеющим хотя бы базовые знания из курсов литературоведения и зарубежной литературы. Впрочем, особенностью сборников эссе является то, что читатель волен пропустить те страницы, которые кажутся ему скучными и неинтересными, и уделить больше внимания наиболее увлекательным для него статьям.

Спектр тем, собранных в книге, простирается от окололитературных, вроде поэтической выразительности и запоминающихся метафор «Манифеста коммунистической партии» или создания мифа об Америке в Италии 1960-х посредством кино и литературы, до таких литературоведческих понятий, как стиль или символ.

Эссе о последнем («О символе») особенно интересно разоблачением Эко «феномена символической паранойи» — распространившемся убеждении, что везде скрывается глубокий смысл, и поиске секретного послания (заговора) в каждом событии. «Утратив способность обнаруживать и распознавать подлинные символы, отравленные культом подозрения и заговора, мы разыскиваем символ даже там, где его нет в тексте». В поиске тайного значения, сетует Эко, ослабла наша способность «видеть вторые и тысячные смыслы там, где они действительно присутствуют».

От этого эссе перекинут мостик к ещё более увлекательному — «Сила ложного», в котором читатель будто вновь оказывается на страницах одного из романов Эко, полнящихся заговорами, фальсификациями, вымыслами, фантазиями, мифами, безумными идеями и бредовыми теориями. Эко совершает экскурс в историю фальшивок, ложных историй, которые известны читателям из его романов, рассказывает о том, какое влияние оказали подлоги на историю, — «некоторые из этих ложных историй дали положительный эффект, а некоторые стали причиной ужасных или постыдных событий». Не забывая о воспитательной функции своей книги, он напоминает: «Коль скоро мы осознаём, какое влияние оказывали на нашу историю фальшивки, то должны постоянно быть готовы к пересмотру понятий, принимаемых сегодня за истину, поскольку главный показатель мудрости общества — умение признавать свои ошибки».

На оборотной относительно фальсификаций стороне литературной медали находится «непреложная литературная правда». Эко переворачивает с ног на голову обычную нашу убежденность в том, что реальность — это правда, а литература — ложь и выдумка. Оказывается, что в реальном мире правда легко может обернуться фикцией, тогда как в литературе — Шерлок Холмс всегда будет жить на Бейкер-стрит, а Анна Каренина всегда будет погибать под колёсами поезда.

Конечно, Эко не обходится без своих извечных героев — Данте, Джойса и Борхеса («Джойс и Борхес — мои самые любимые современные писатели»), которые помогают ему раскрыть почти любую тему, какую бы он ни выбрал.

Думаю, Эко знал, что большинство читателей «Божественной комедии» Данте, ограничиваются чтением первой её части, «Ада», на котором путь их заканчивается. Даже для студентов-филологов обязательным к прочтению является только «Ад» (в годы моей учёбы в университете было так). Эко же предлагает прочесть незаслуженно обделённый вниманием «Рай» и объясняет, что́ может сделать третью часть «Божественной комедии» привлекательной для современного читателя, приглашает взглянуть на неё новым взглядом и, обращаясь к молодёжи, называет «Рай» «апофеозом виртуальной реальности», более увлекательным, чем «стробоскопическая дискотека или экстази» (Эко написал это в 2000 г. — с тех пор тренды, конечно, поменялись, но всё же).

Любимых Джойса и Борхеса Эко связывает «литературным экспериментализмом». Джойс, с его поиском совершенного поэтического языка и революционными экспериментами, играет словами, тогда как Борхес, придерживающийся языка консервативного, — играет с идеями, представляет постмодернизм и интертекстуальность, предваряя эпоху гипертекста.

Немало внимания Эко уделяет библиотеке Борхеса, которой долгое время по собственному признанию был одержим, противопоставляя её библиотеке Дон Кихота, уверовавшего, «будто мир подобен его библиотеке». Из собрания рыцарских романов знаменитого идальго выйти можно, а из библиотеки Борхеса, решившего, что она «подобна миру», — нельзя. «Борхес — это автор, который говорит обо всём. Невозможно найти в истории культуры темы, которой не коснулся бы Борхес» — восхищается Эко, и продолжает, — «когда я описываю библиотеку в “Имени розы”, я думаю о Борхесе».

Так, переплетая язык, литературу, интертекстуальное влияние («очень важный концепт в литературоведении») и культурный лабиринт Вавилонской библиотеки, Эко переходит к постмодернистским чертам собственных романов (метарассказ, диалогизм, двойное кодирование и интертекстуальная ирония), выделяя два возможных уровня чтения литературного произведения — семантический и семиотический (эстетический), и таким образом — читателей двух уровней. Тут не помешает перечитать «Роль читателя. Исследования по семиотике текста».

Стоит отметить, что Эко очень уважительно относится к читателю, на каком бы уровне чтения тот ни находился. В конце сборника автор рассказывает о том, как он пишет и для кого, — приоткрывает дверь своего писательского кабинета, чтобы каждый мог заглянуть, — говорит о том, как из идей-зародышей возникает роман, как создание автором целого литературного мира предваряет собственно письмо («Когда автор сотворил свой мир, слова придут сами»), как автор проходит тропами своих героев, чтобы лучше узнать их, и какие ограничения необходимы для любого произведения искусства. И наконец, приходит к тому, для кого всё это затевается, все его писательские усилия и изыскания, да и не только его, а любого писателя, даже если писатель это отрицает, — для Читателя. Вообще вся литература — для Читателя, идеального — «страдающего идеальной бессонницей», — или нет.