написано для Российского социалистического движения

В декабре 2022 хочется заняться подведением итогов не года, а прошлого десятилетия — очевидно, что по-настоящему оно кончилось в феврале. Вообще-то история не так часто дает отмерить завершение одной эпохи и начало другой, обычно — это календарные условности. Но, понятно, не в этот раз. И уж коль одно время сменило другое с такой бескомпромиссностью, беспощадностью и разрушением всевозможных иллюзий, то и оборачиваться назад нужно в гневе.

Важно отметить, что я потерял интерес к злостной критике: время разделило всех на два весьма конкретных лагеря — и без лишней экспертизы очевидно, кто сейчас человек порядочный, а кто нет. Еще меньше тянет заниматься междоусобными разборками, которые сейчас воспринимаются почти дурным тоном, опять же, в силу кризиса, значительно превышающего любые местечковые споры. Но сейчас еще и то время, когда мы — все, неровно дышащие к музыке, — должны осмыслить время, что предшествовало *****. Совершенно очевидно, что февраль заставляет подвести новые итоги тому, вокруг чего вроде как существует некий консенсус*. И если мы не взглянем критически на культуру последних лет, то с чего мы взяли, что можем хотя бы надеяться на то, что в гипотетическом “завтра” все станет лучше?

Еще пресловутое “сейчас” постоянно требует дисклеймеров. Вот один из них: многое из написанного в этом тексте адресовано музыкантам, деятельность которых либо приостановилась в России, либо очень близка к прямому запрету, либо продолжилась за пределами РФ. Поэтому все мои сентенции направлены не ©только на этих артистов, сколько сквозь них, чтобы на их примере, а где-то на их ошибках, теоретически могли научиться другие. Самим же музыкантам я желаю только самого лучшего.

Кроме того, стоит воспринимать этот текст в жанре “what if” — что если все восстановится, и как тогда быть? А могло ли быть по-другому? Что если нам осталась бы от 10-х совершенно другая музыка? История не терпит сослагательного наклонения только потому, что мы разучились представлять альтернативы. Поэтому этот текст во многом манифестирует важность умения мечтать. И потому сам должен быть подобен мечтанию/стремлению.

И я не вижу другой музыки, которая требовала бы столько же осмысления и критики и рассуждений на тему “что если”, сколько требует политическая русская музыка последних лет. Это не значит, что наша политическая музыка — исключительно никчемная. Но она к этому очень близка. Потому вижу смысл не стесняться в оценке. И ругать в этой статье я принимаюсь не всякий гойда-поп и прочих постмодернистских патриотов (они все равно не услышат), и не игнорирующих ситуацию рэперов-гедонистов, особенно сидящих в эмигре, но делающих вид, будто “ничего не произошло”. Я буду критиковать тех, кто мог бы составить им альтернативу. Мог бы, но не смог.

Что вообще такое политическая музыка? Очевидно, что политической становится любая музыка в зависимости от контекста. Что уж говорить про нынешний год, когда даже злая шутка про “батю, который вышел за хлебом и не вернулся” заиграла новыми смыслами (кому приходилось убегать на улице — тот понимает). В таком временном проспекте любая музыка стала уязвима для идеологических интерпретаций. Но если задуматься, по этой причине я редко писал о музыке, которая буквально посвящена политике. В этой статье речь пойдет именно про нее.

Глава I: о печальных жителях Земли

О музыке 10-х принято говорить в разных терминах и оптиках. Одна из них утверждает, что после “сытых 00х” отечественная музыка сильно политизировалась. Эта правда. Что говорить, крен — положительный. Ведь если поп-культура не реагирует на окружающий мир, то ей явно требуется медицинская помощь. Но политизация — только пол дела. Не менее важно думать о том, как она устроена. К сожалению, тенденции последних лет показывают: все публичные интерпретаторы (политической) музыки приняли за данность ту музыку, что имеется, разучившись не то что бы требовать большего, но и принялись оправдывать любой, даже самый паскудный музыкально-политический жест. Я осмелился взять на себя ответственность объяснить, почему это довольствование малым — проблема.

Моя большая претензия к Порнофильмам, Face*, Ic3peak, Noize MC* и прочим борцам “за все хорошее против всего плохого” состоит не в том, что их песни подобны плакатам, не в том, что “они не называют имён” (к тому же иногда называют), не в том, что они делают “простую” музыку, а в том, что за этой музыкой — нет реальной силы. Здесь важно понять, что именно эти артисты видят возможным в культуре и политике. Все они исходят из позиции реализма, а потому делают музыку усредненную, без всякой странности. Все они просто рисуют черной краской по черной бумаге, говоря о том, что уже случилось, а потому случайно утверждают, что уже не произойдет. Вот и нечего удивляться, что современная (отечественная) поп-культура лишена крайностей.

Что вообще такое этот метод реалистичного письма? Реализм, фиксируя случившуюся реальность, негласно вычеркивает то, что может произойти. Мысль, что поп-культура может быть чем-то большим, нежели приятным утешительным развлечением, мысль, что поп-культура способна охватывать понятия непростые, требующие осмысления, — эти перспективы в музыке почти полностью упразднены (кстати в аналогичное унылое шоу выродился и СНГшный пост-панк, ставший думерской каруселью). Нежелание расширять восприятие (свое и слушательское) — вот главный камень преткновения наших мейнстримных артистов. Нет, конечно, они все обладают определенным талантом проговорить за немую аудиторию то, что аудитория самостоятельно вымолвить не могла. Но какой от этого прок, если из раза в раз проговариваются банальности? Неспособность вдохновить людей мечтать (как и неспособность мечтать самостоятельно) — вот главный бич этих “певцов протеста”.

Иными словами: это не вопрос “простой” и “сложной” музыки, как и не вопрос “высокого” и “низкого”. Это всего лишь вопрос творческого метода — как артисты понимают поп-культуру и где видят край её возможностей. Там, где была нужна реальная политизация — артисты игрались постиронией. Там, где политике требовалась фантазия — артисты решили остаться в “стране-заточке”. Современные “певцы протеста” не то чтоб утратили желание большего, они никогда и не мечтали стать чем-то большим, никогда не стремились заменить “социальную правду” “музыкальной выдумкой”, а потому в их музыке и невозможно встретить презрение к “обыкновенному” во имя странного и чуждого. Зато в их музыке есть большая доля презрения к странному и чуждому во имя банальности. И потому их песни подобны декорациям. Реального опыта там просто не слышно, как бы музыканты не тужились доказать нам обратное. Это не требование соблюдения всегда абстрактной аутентичности. Это требование зрелости высказывания. Никто не просит от артистов для художественной достоверности идти на баррикады — тому же канонизированному Егору Летову не требовалось убедительности ради каждый раз отдавать себя на растерзание энцефалитному клещу или мучаться в психушке, да и надломов 90-х он явно не сидел, не ждал, а просто, извините, фыркал у себя в омской комнатушке в свой фендер. Вот именно, фыркал — но каков результат?

Это не значит, что в названных артистах все сплошь плохо. Ну, как минимум так называемые “тупые либеральные трюизмы” Порнофильмов, пусть и реально тупые, но зато дарят своей аудитории то, что, например, не способны подарить своей публике якобы более искусные Shortparis — надежду (сколь наивной она бы не была, но можно подумать надежда бывает другой). Но снова — ЭТОГО МАЛО. Ну проговорили вы все важное за свою аудиторию, облегчили ей жизнь, а дальше то что? Преодолеть немоту публики важно, но разве это цель? Настоящая политическая музыка — это не аттракцион утешения. Это сила, способная редактировать реальность.

И вот несколько случайных доказательств из разных культур и времён: когда Марвин Гей пел о расовой сегрегации и других социальных проблемах афроамериканцев, он пел фальцетом — почти феминным вокалом, что, хотел того певец или нет, служило демонстрацией, что он, мужчина, понимает страхи не только мужей, но и женщин (где вы найдете такую инклюзивность сегодня?). То есть он предложил новый способ ощущать политическое. Тонкость, на которую, кажется, у нас не способен никто. Политическое в России, как правило, проговаривается максимально банально: криком или ворчанием.

Когда Иен Браун на почти средневековый мотив Scarborough Fair пел о том, что хочет забрать жизнь Елизаветы II — он меньше чем за минуту почти шепотом выразил больше гнева, чем любой современный орущий панк.

Когда Gang of Four выдавали свои танцевальные треки, то демонстрировали новый вид политизации — где месседж не только в тексте, но где сама форма музыки стала высказыванием, а стало быть, Gang of Four политизировали само обращение с музыкальными инструментами. То есть даже акустическое измерение их музыки было стейтментом. Ничего подобного в нашей квази-политической мейнстримной музыке нет (я крайне сомневаюсь в уверенности защитника Порнофильмов, А.Р. утверждающего, что они умышленно используют саунд “Нашегорадио” в панковских целях — я ни разу не замечал, чтобы это было отрефлексировано со стороны группы, ни одного “подмигивания”, ни одной фиги в кармане, так с чего вывод?).

Когда Лори Андерсон написала альбом Big Science, то предложила хитроумную критику американской “специальной операции” 80-х, где, по верному замечанию К. С., Андерсон слила науку и религию (и я бы добавил политику) в протяжном йодле. Придется потратить много времени (скорее всего, безрезультатно), чтобы вспомнить подобную критику технократии в нашей музыке.

Когда Дилан гнусавил, что грядёт суровый дождь, он не говорил ничего конкретного, но сказал больше, чем говорили его иные более буквальные песни (все еще написанные искусней любого опуса ПФ и прочих). Его песни — доказательство, что эзопов язык не всегда результат цензуры, но и “штука, убивающая фашистов”. И разве не самое время извлечь из этого урок, когда, кажется, кроме эзопова языка иных маневров не осталось?

Примерно о том же Егор Летов, который, горланив политические песни, демонстрировал как даже в амбивалентном высказывании можно не дистанцироваться от всей драматургии того или иного опуса, а быть ядром этой драматургии (да, его можно ругать за чрезмерную патетику, но речь сейчас не об этом, а о расширении чувственного опыта). Прав был М.С., написавший, что “[Летов] не был НАД схваткой, он СЕБЯ ощущал схваткой”. Не потому ли он стал такой большой фигурой, одинаково важной для самых разных политических фракций?

Когда Леонид Фёдоров постанывал о том, как хочется черную женщину, он умудрялся найти способ сказать о реальности самым крайним образом, демистифицурия не только показной патриотизм, но и обнажая имперский чёс.

Когда Мамонов пел об окружающей реальности, то попадал в её нерв отнюдь не благодаря точности картины, а благодаря тому, что выражал все скрытое под советской номенклатурой: если Россия, то не интеллигентская, а потусторонняя; не бардовская, а порочная, вывернутая наизнанку и галлюциногенная. Если секс, то не малахольный и смущённый, а трагикомичный, с подбитым эросом, но всё ещё сохраняющим призрак страсти. Если окружающий абсурд, то без противопоставления «я — общество», а больше про «я = общество». Если пел о смерти, то не патетически, а иронически, чуть ли не на языке судмедэксперта. «Звуки Му» — это, безусловно, тот самый случай, когда важно не «что», а «как». Суть в том, что в музыке всегда важно не “что”, а “как”. Тем более что аккорды, ритмы и все, что остается на фоне, действует на нас первоочередней, чем голос, слова и повороты мелодии.

Меняют ли песни политическую картину мира? Нет. И глупо полагать, что могут — никто не пойдет бить витрины послушав зарифмованную сводку новостей или преисполнившись дилановской метафорикой. Но нетривиальные песни, реагируя на политический/социальный звиздец, могут предложить новые способы ощущать себя людьми в момент, когда от человеческого остается все меньше хорошего. Или, что лучше, они дают способность почувствовать себя кем-то большим, чем человеком, в момент, когда человеческое воспринимается той еще гнилью.

На все это можно возразить: но что, если именно таких песен и хочет народ? Таких понятных, непритязательных и говорящих о реальности “в лоб”? Капкан в том, что эта логика — логика клиентоориентированности, что неслучайно, ведь стравливать элитизм с популизмом стали неолибералы, а потому выбирать одну из сторон — значит играть по правилам истеблишмента (который, надо заметить, у нас тоже по-извращенному неолиберальный). Нет никакого элитизма в нежелании держать свою аудиторию за дураков, как нет ничего хорошего в том, чтобы потакать вкусам масс, словно желания или “вкус” — нечто врожденное, а не опосредованная на множестве уровней программа. Тем более, история показывает, что иногда народу нужно большее.

Если от странного и экстремального что-то и осталось, то только еле слышимое эхо, как летовский сэмпл “Всё как у людей” в перехваленном клипе Noize MC* или пюрешных версиях старых песен в блеклых трибьют-альбомах. “Спеть шлягер в своем стиле” — простецкая задача, которая выпячивает из каждого подобного трибьюта и говорит не о передаче эстафеты или интеллектуальном переосмыслении, а о дизайнерском любопытстве. За редкими исключениями в виде пары песен, ни один из этих трибьют-альбомов (“Кинопробы”, “Терриория ДДТ”, “Без меня”, “Делай меня точно” и тд.) в целом в подметки не годится той реконструктуризации, которую провернула, например, Химера, перепев Цоя. “Электричка” в версии Старкова звучала так, будто написана для саундтрека Trainspotting`a, если бы его снял Балабанов — а потому оказалась таким убедительным рассказом о притонском Петербурге 90-х. Или другой пример: когда Jars спели “Забавы” Лагутенко, то не только открыли новую, политическую сторону классики «русского бритпопа», но и открыли собственное второе дыхание — где невозмутимое, будто по-линчевски сновидческое пение стало кричать громче, чем предшествующие, самые бойкие песни Jars.

Эти разовые примеры, к тому же, выпущенные автономно от альбомов-памятников, только лишний раз доказывают, что подобные трибьют-альбомы, мало того что оказываются обычной утехой для инициаторов из креативного класса (не припоминаю, чтобы эти инициативы хоть раз исходили снизу), так еще и негласно конституируют укрепление исторического статуса тех, кого каверят, а не тех, кто каверит.

Можно хвалить Noize MC*, Монеточку, Дельфина или Face* за артикуляцию момента времени. В некоторых случаях она выполнена и правда талантливо, но талант этот ограничивается только языковой эквилибристикой, а не формированием протестной или иной альтернативной культуры, переполненной политическим воображением. Потому что культура — это не про жонглирование словами. Это про активацию иного образа жизни, для чего одних слов не бывает достаточно. Более того, для этого даже недостаточно наличие конкретной социальной базы артиста — нужно еще предложить этой базе нечто, что выведет её из атомизации и объединит за пределами концерта. Но что могут предложить эти артисты? Только вербализацию момента времени, но ничего выходящего за пределы момента, ничего, что послужило бы людям в более долгой перспективе.

Аналогично и с мейнстримным панком. Утверждение, что ПФ и подобный лауна-панк хорош тем, что говорит прямо, без ухищрений — грубое упрощение потенциала панка, демонстрирующее незнание его этоса. Панк стал массовым явлением не только благодаря тому, что сбил спесь с высоколобой музыки формулой “вот тебе три аккорда, а теперь собирай группу”, но и благодаря тому, что сформировал культуру. Как можно исчерпать разговоры о силе панк-группы только музыкальной примитивностью и исполнением роли красной тряпки, если раньше панк был способен спровоцировать целую семиотическую диверсию, где мода, а значит и образ жизни, была чуть ли не важнее, чем музыка. Панк был примитивен музыкально, панк был перформативно идиотским, но он никогда не был тупым на самом деле. Чем он был? Силой воображения. Либидозным взрывом, подорвавшим серость, скуку и разрозненность.

Аналогично и с хип-хопом. Как это не смешно, но когда Иван Дрёмин* выпаливал дурацкие стишки про бургер — он был намного опасней, чем после выпуска неисповедимых путей. В том и проблема, что этот альбом — обычная исповедь, местами даже эффектная, но совершенно лишенная культурной и политической силы. Во время апогея популярности, Face* старался взбесить как можно больше людей и, как и подобает рэперу, символически отвоевывал территорию, причем средствами еще не очень привычными для поп-музыки того времени: обилием мата, неполиткорректности и мизогинии. Все его татуировки на лице (из–за которых, кстати, его не взяли в армию), вся его эстетика — может и не предложила тинейджерам новьё “с нуля”, но точно манифестировала социальную инаковость. Никакого подобного parental advisory на его политическом альбоме и близко не было. Он хотел назвать альбом Public Enemy, но передумал, и сложно не увидеть в этом символизм. Иными словами, его показная дурашливость имплицитно была более политически заряженным жестом, чем словоохотливый альбом о неустроенной России.

Что помимо песен? Что насчет позиции музыкантов? Нельзя не отметить храбрость, с которой выпустили свои альбомы Влади и Локимин — едва ли кто–то может сомневаться в их совести. Смелость их высказывания, выполненного по воле сердца, а не соображений безопасности, заслуживает самой большой награды. Безусловно, такие альбомы сейчас нужны. Даже как-то неловко учитывать качество их музыки — как-будто оно, будь даже великолепным, все равно бы уступало человеческим качествам самих рэперов. Но нельзя игнорировать, что форма этой музыки продиктована скудностью (недавнего) прошлого: это все еще музыка только лишь утешающая или тыкающая в горькую правду.

Стремление Локимина “лезть глубже” похвально, но у него самого на выходе получилась несуразная и суетливая, лишенная всяких тонкостей мазафака, опять же, уступающая его человеческой решимости. На этом фоне выгодней выглядит конспектирующий реальность Влади, он во всяком случае бьет не в бровь, а в глаз. И все же в моментах он не прав, читая: “Сочинять больше не нужно, реальность превзошла самый трагический ужас мыслимого зла”. Ошибка. Как раз потому, что реальность стала походить на воображариум дьявола, сочинять — это именно то, что нужно (было) делать. Написать музыку, способную утешить людей или напомнить им об их неприглядности — штука важная. Но этим не получится переиграть зло. Переиграть его можно только на почве выдумки и усложнения реальности, которую это зло постоянно стремится свести к поддающимся манипуляциям бинарностям.

И если уж начистоту: смелость и политическая позиция — совершенно разные вещи. К смелости отдельных артистов (в основном не защищенных буржуазным благополучием) у меня нет вопросов. А вот к политической осознанности вопросов много. Приходит на ум ли хоть кто-нибудь, при вопросе “назовите самого ангажированного оппозиционного мейнстримного артиста”? Нет. Потому что у этих либералов нет осмысленной позиции, максимум, которым они могут похвастать — это смелость высказаться против всего, что “зашло слишком далеко”.

Но по-настоящему витальное политическое сознание требует не стадного согласия в борьбе “за все хорошее против всего плохого”, а учета тонкостей чуть ли не большего, чем требует написание музыки. Ну не назовет же умный человек Гарри Стайлза ангажированным, осознанным артистом только потому, что выходец One Direction размахивает радужным флагом, правда ведь? Аналогично язык не поворачивается назвать либералов типа Мирона* или Дрёмина* по-настоящему политически-осознанными. Особенно первого, который значительно более правый, чем левый — что станет просто очевидно, если покопать чуток глубже, не ограничиваясь парочкой батлов и прослушиванием пары альбомов. Когда либералы говорят, что они всегда выберут Мирона* на фоне Гнойного или Алишера*, я понимаю, что не выберу ни одного из них — включая самих либералов.

Настоящая ангажированность не потакает абстракциям, а требует конкретных изменений. Это не согласие на компромисс “лучше так, чем никак”, а требование САМОГО лучшего. Не минимум — а максимум. Это не супергерои Idles, видящие униженных и оскорбленных жертв во всех и вся, а ранние Scritti Politti, членствующие в компартии. Это не Мирон — я буду петь свою музыку — Янович*, а Егор — пой, революция! — Летов (при всей моей откровенной ненависти к [запрещенной в РФ] партии Лимонова). Политическая осознанность, друзья, — это осознанность, а не театр добропорядочности. Без неё, как и без формирования нового эстетического опыта, никакой культуры не выстроить. И это ответ на вопрос — почему бурные 10е не подарили нам новую (контр)культуру.

Глава II: под асфальтом — болото

В пику нашему оппозиционному мейнстриму, хочется заиметь уверенность А.А., неоднократно утверждавшего, что лучше мейнстримных артистов перемены в мире чувствуют музыканты андеграундные. Хочется, да не выходит, потому что чувствовать — мало. Это еще нужно делать хоть сколько-нибудь заметным. Да и сам уважаемый А.А. иной раз запинается, отмечая, что отечественный панк все дальше превращается в закрытую, самодовлеющую и повторяющую одни и те же источники вдохновения и идейные установки культуру.

И он прав. Потому что никто не желал большего. Никто не желал выйти на большую аудиторию. Практически никто не желал экспериментов с пространством и медиа (редкие примеры — ПФКБ да Сольвычегодск). Желание большего — это желание, которое должно было не угасать, а произрастать. Желание, которое горело и во мне всю жизнь, подкрепляясь знанием истории музыки — в частности, британской, где аллергия на мейнстрим никогда не имела места. А полагать, что мейнстрим это всегда территория, занятая исключительно посредственной музыкой и сомнительными людьми — значит попасть в идеологическую ловушку. Хотя бы потому, что такая установка мешает даже помыслить о том, что может быть иначе. Или, вернее, что можно сделать иначе.

Тут я преимущественно буду говорить о панке, очевидно, это самая политическая подпольная музсреда (есть еще всякий близкий к подвалам хип-хоп, но в панке у меня попросту больше знаний). С одной стороны, в андеграунде еще теплится то “странное и чуждое”, что делает музыку интересной. С другой стороны, это “странное и чуждое” чахнет, изживается и затухает т.к. не может найти выхода за пределами микрокультуры, циркулируя между “своими”, у кого на “странное” давно выработался иммунитет: для них “странное” — уже давно “нормальное”.

Так вот, отечественный diy-панк обнищал. Это надо признать. Признать и перестать преждевременно петь дифирамбы группам, которые де-факто нужны только своим друзьям. Да, за десять лет я не встретил буквально ни одной панк-группы из андеграунда, которая была бы в силах реально стать феноменом, перерасти субкультурный пубертат и повлиять на Россию. Хотя казалось бы: десятилетие началось с того, что Pussy Riot вылили на общество ведро ледяной воды. Скандал с Pussy Riot разросся до неслыханных масштабов — бесчисленное количество разнокалиберных западных звёзд высказывались в поддержку участниц группы, некоторые — по приезде в страну. Например, Franz Ferdinand выступили с критикой заключения группы со сцены Пикника «Афиши», а Мадонна — на московском концерте. Хоть к группе и относятся неоднозначно (я тоже, прямо скажем, не фанат), но факт — в 2012 году панк-феминистки напомнили всем, что под тонкой скорлупой модернизации Москвы скрывались нерешённые проблемы глубинной России.

Взрыв Pussy Riot был столь ярок, что, с одной стороны, сложно представить лучший старт для реабилитации панк-мувмента, а с другой, “перекричать” внимание к группе — та еще задача. Но одно дело не справиться, осмелившись, и совсем другое — не попытаться.

Кого можно назвать преодолевшим тонкую границу андеграунда и мейнстрима? Мне в лучшем случае на ум приходят “Шумные и угрожающие выходки”, но, во-первых, я совсем не уверен, что это “лучший случай”, а во-вторых, я не совсем уверен, что это такое уж “странное и чуждое”, скорее, они — новый ремикс древнего сюжета “Венечка немедленно выпил”, на котором до этого выстроила карьеру Макулатура и им подобные. А это, кроме сгущения красок, мало чем отличается от голимого реализма.

Можно говорить, что панковская дерзость перебралась в мейнстримный хип-хоп, но ведь это не панк, это губка, впитавшая панк, причем, преимущественно только его маклареновский извод, переложив на анархо-капиталистический манер (апогеем чего стал Моргенштерн*). Проблема в том, что этой губкой не отмыть то, что мог бы отмыть реально мощный левацкий панк-рок. Но ничего, никого, штиль и перекати поле. А еще говорят свято место пусто не бывает. Как бы не так.

Те же “Позоры” просто уныло сдулись, как-будто под грузом восторга критиков. ПФКБ, при всей моей любви, никогда не собирались покидать субкультурное гетто, да им бы явно и не пошло (хотя при этом представить их лидера, Вову Айгистова, на обложке мифического отечественного NME образца 70-х — раз плюнуть), что грустно, ведь это чуть ли не единственная местная панк-группа, которая не забывает про классовую принадлежность. Rape Tape в лучшем случае можно было бы представить хэдлайнерами казарьяновских экспортных инициатив: при всей своей силище, они быстро растеряли потенциал к mass appeal, хотя и сохранили до конца невероятную энергоемкость (да, они не политическая группа, но не упомянуть не могу, все–таки очень личная история). Jars вполне могли бы пойти дальше, но им всегда ощутимо не хватало харизмы (или антихаризмы в духе Кобейна и прочих Melvins), уверенного stage presence да самостоятельной, независимой от жанровых клише эстетики. В общем, продолжать можно до бесконечности.

Я знаю людей из этой среды, некоторых из них я могу назвать своими товарищами, я их уважаю по многим качествам, к тому же, они неоднократно помогали мне, и я всегда готов помочь им всем, чем смогу. Но это профессиональный долг музыкального критика — осмыслять культуру и требовать от неё большего. Каждый раз я требую большего от каждого своего текста. И каждый раз я требую большего от тех, кто занят созданием культуры. И если уж я не буду требователен и открыт, кто будет? К тому же, именно потому, что у меня нет сомнений в человеческих качествах многих из этих музыкантов, я страстно хочу (хотел), чтобы их музыка соответствовала их моральной закалке. Философ Саймон Кричли как-то сказал: “Есть старое высказывание Джорджа Оруэлла о том, что всякое искусство — пропаганда, но не всякая пропаганда — искусство. Ты можешь создавать плохое искусство с твердой политической позицией, а можешь делать великое без нее”. Ужасная дихотомия. Кто нам нужен сегодня — это артисты, умеющие делать искусство при твердой политической позиции. А главное — доносящие свое искусство до большого количества человек.

Я часто наблюдал левых, которые день ото дня плакались в интернете по поводу того, что правые силы крепчают: от недовольства произволом консерваторов до сокрушения, что люди слушают правоватую музыку нерефлексивно (Хаски, 25/17, Хадн Дадн etc). Справедливо. Но разве не продуктивнее было бы заиметь амбиции и тратить время не на пустую критику сил, которые плевали на эту критику, а на повышение влияния панка? Те, кто хорошо относится к ПФ из андеграунда, готовы оправдать их тем, что “ПФ делают тоже самое, что и мы, только для большой аудитории”. Но о чем именно речь? О бессознательном принятие факта, что и в мейнстриме можно оставаться собой, или о неосознанном признании в аналогичной Порнофильмам культурной импотенции?

Можно справедливо злиться (злился и я) на полумерные медиа, которые продолжили платформить условного Хаски даже после февраля, но так и тянет задать вопрос: а где же эквивалент со стороны левых? Эквивалент, способный задавить людоедов повышенным вниманием к себе. Где со стороны левых панков хотя бы попытка стать кем-то настолько же громким и цитируемым? Где свой Трики на их Хаски? Ведь лучшей критикой правой музыки, очевидно, было бы появление соразмерной левой звезды. Но вместо амбиций приходилось наблюдать только твиттерное нытье. Зато “горизонтально организованное”. Тем временем горизонт завалило совершенно иной музыкой.

И нет, я не верю, что этот дефицит — заговор медийщиков, априорно незаинтересованных в платформинге звезды со стороны левых. В нашей то рафинированной медиа среде, где все решает профит, а не идеология, поверить в такой заговор просто невозможно. И для меня лично отсутствие такого аватара медийных восторгов со стороны левых — просто огромная, возможно, уже непоправимая трагедия. Уважаемый мной А.О. как-то сказал мне, что СМИ приписывают в панк кого только не, но панк-культура — это болото собственно панков, а поэтому купаться чужим в нем панки не дадут. Так может в том числе для этого стоило бы выйти из болота и шагнуть навстречу чему-то, что требует больших усилий, чем субкультурное одобрение? Может быть, стоило уверенней шагнуть в логово дракона? В итоге наш андеграундный панк стал подобен Шреку, только неуклюжему, решившему остаться в своей зоне комфорта. Результат — лорд Фаркуад все еще у власти.

Этим утверждениям можно возразить. Например, у меня как-то спросили: “Тебе не кажется, что ты просто требуешь слишком больших амбиций от групп и артистов, которые не стремятся к славе и прочему?”. Отвечаю: да, мне НЕ кажется — я буквально требую этих амбиций. По меньшей мере я вижу в них больший прок, чем в скромности или еще черт пойми чём, что стопорит развитие левой силы в культуре, выходящей за пределы diy-болота. Перефразируя Моррисси, “Underground is nice, but underground can stop you from doing all the things in life that you’d like to”. И разве не амбиции отличали левых от правых? Ведь именно левые стремились разрушить статус-кво, пока правые стремились его сохранить. Разве сама эта интенция не требует невероятных амбиций?

Здесь на нескольких примерах лично (когда-то) важных мне групп я попробую объяснить в чем состоят частные проблемы каждой группы, не дающие на выходе необходимого результата.

Я выкатываю это в качестве претензии: ваши релизы должны (были) становиться событиями. Да, я понимаю, что слово “событие” в данном контексте — обычный эвфемизм слову “инфоповод” из идеологически антагонистичной мне и многим из вас лексики. Но что плохого? Популярная музыка всегда выбивала себе место под солнцем, и не составит труда предоставить список занимавшихся этим панков самых разных времен и культур — хотят это признавать адепты подвалов или нет.

Следуя из этого: ни в коем случае нельзя (было) писать дежурные песни “потому что мы группа”. Как минимум такие песни оказываются эмоционально скупыми, поскольку зиждутся на уже обкатанных кучу раз приёмах. Как максимум они всегда оказываются недостаточно радикальны, хоть и порой стремятся к этому. Это не значит, что весь репертуар той или иной группы не отличается изобретательностью. Нет, но на каждое переосмысление Мумий Тролля, на каждый превосходный “Механизм” группы Jars есть песня “Саботируй”. А что такое песня “Саботируй” как не «Ленинград» от нойз-рока? Начальство пора убивать! А на утро опять в стойло. Для протокола: из двух предыдущих предложений только первое цитирует песню. Вот именно, никакой самоиронии, но и убитого начальника — ноль. Такие песни не расшатывают норму, не предлагают новый эмоциональный опыт, а больше похожи на саундтрек для клерков после рабочего дня, типа: напьемся, поорем злобное про начальство, а утром опять пойдем тупить на отчуждающее предприятие. Еще раз: нельзя писать дежурные песни. Никогда. Иначе, пока мир катится в тартарары, ваши гитарные перегрузы максимум вызовут рябь на поверхности капучино.

Более сложный случай с ПФКБ. Во-первых, мне очень нравятся все их песни. Это в самом деле про новый чувственный опыт, только в данном случае “новый” — это (не)забытый старый. “Как венок из могильных плит / Сухой валежник под твой сарай” — так выражался только мой прапрадед. Это удивительно. Никто больше на таком языке не говорит.

Во-вторых, от них странно требовать какой-то доступности. Но я не могу не наткнуться на противоречие, когда Айгистов утверждает, что ПФКБ собраны, чтобы у пролетариата была своя культура. В интервью у них справедливо спросили — выступала ли группа хоть раз перед рабочими, на что Айгистов ответил, что рабочий класс это далеко не только заводские трудяги, но и весь прочий прекариат. Так то оно так, но как песни ПФКБ могут восполнить пробелы в пролетарской культуре, будучи совершенно изолированными субкультурным имиджем группы? Сама задача — крайне-крайне важная, особенно в капиталистическом мире, где политика идентичности поддерживает какую-угодно идентичность, кроме, что характерно, пролетарской, а культурная гомогенность рабочего класса давно страдает эрозией (в самом деле, можно ли слету ответить, какая группа объединяет рабочих? Порнофильмы? Или все–таки Бутырка?). Но можно ли (было) в таком случае стать известней, не изменяя себе? Я искренне верю, что да — можно.

“Позоры”, до того как из группы ушел музыкальный талант, а с ним и групповая химия, были очень близки к тому, что я называю политической музыкой, способной редактировать реальность. В отличие от прямолинейности сносного тик-ток-феминизма по типу “Лоно”, интроспективной и почти запертой в себе “Узницы Совести” и других фем-панков, “Позоры” отличались не только музыкой, работающей как психоневрологический стимулятор, но и своеобразным языком: в их текстах стандартный фем-панк сюжет преломлялся бытовым сюрреализмом. Манера Кузнецовой слагать тексты была подобна акту политизации случайно услышанных фраз на вписках, что и приводило к весьма убедительному результату. Это почти странно, что “Позоры” получали всё большую огласку, казалось бы, подобная музыка на такое не способна. Однако в один момент стало казаться, что они действительно могли вылезти из микро-панковской культурки на более широкую аудиторию (и в общем-то одно время уверенно к этому шли). Но этого не случилось. Почему — тема большая, очень болезненная и явно для отдельного материала.

Опять же, перечислять можно до посинения, но не наберется даже на одно исключения из правил (правда я очень хочу ошибиться). В сухом остатке, все стали заложниками одной ситуации: можно бесконечно долго кричать в барах для своих о том, что тебя не устраивает — но это проповедование для тех, кто уже посвящен в веру. А потому это больше похоже даже не на службу, а на отдых для своих. Но проблема даже не столько в этом, сколько в том, что за словом “андеграунд” сегодня нет никакой клёвости, которую апологеты “братвы” и “своей тусовочки”, мне кажется, хотели бы видеть. Андеграунд сегодня — это не анти-мейнстрим, а просто вытесненная им на обочину ниша музыки. А слово “ниша” — просто более деликатный способ назвать помойку.

Ниши и сегменты — это то, во что неолиберализм обратил жизнь современного обывателя, «потребителя культуры». Андеграунд, превращенный в параллельную сферу, предлагает сегодня своим сторонникам широкий ассортимент различных видов протеста — от «облегченной» юношеской версии до серьезного системного бунтарства. Уже давно принадлежность артистов к «независимой сцене» означает лишь то, что они просто работают с нишевой аудиторией — условными любителями «альтернативного» кино, литературы или музыки, «альтернативность» которых является, конечно, еще одним wishful thinking, рожденным на свет рыночной машиной.

Потому и культура, которая возникает и остается в этих нишах, — это не витальная культура. Это не то, что способно хоть как-то повлиять на людей. Можно было бы оправдать многих политической деятельностью, и в общем то — действительно можно, ура. Но к её, простите, искренности у меня есть ряд отдельных вопросов: может быть предосудительно, но я очень сомневаюсь, что многие “сетевые леваки” так уж просто отринули бы капитализм, воодушевившись перспективами принудительных общественных работ (ведь среди отечественных “сетевиков” немало, собственно, либералов, близких креативному классу, а не ортодоксальным левым [не путать с красно-коричневым скамом], знающим, что такое жить на зарплату в 20 тысяч). А потом слышно ругань, мол, за*бал капитализм. Это негодование еще требует (классовой) проверки на честность.

Самое смешное, что из всего этого пыла-жара следует очень простой вывод: нашим панкам и мейнстримным певцам-протеста попросту стоило бы поучиться друг у друга. Одним — научиться не держать своих слушателей за глупцов, сочиняя хитрую, по-настоящему вдохновляющую музыку, способную сформировать культуру. Другим — выйти из субкультурного болота на более широкую аудиторию, тем самым, популяризируя левую идею.

Но раз не получилось у них — остается надежда, что получится у тех, кто придет им на смену. Если, конечно, кто-то придёт. Если уже не слишком поздно.

Примечание ко второй главе: Я написал этот текст не для того, чтобы обругать тех, кто в действительности делал хоть что-то для лучшего завтра (но, опять же, “хоть что-то” — недостаточно, и эта претензия справедлива и в мой адрес). Я написал его для того, чтобы осмыслить, где музыканты “недожали”. Критикуя те или иные группы, я подразумеваю, что люблю этих людей. Я люблю их хотя бы за то, что они остались людьми во время, когда стал требоваться чуть ли не талант для сохранения совести, смелости и стойкости. Я люблю их за то, что некоторые из них помогли мне в моем политическом становлении (в т.ч. и на собственных анти-примерах, как нельзя делать ни в коем случае). И именно поэтому я обращаю такое критическое внимание на их творчество. Именно поэтому я столь требователен к тем, кто, на мой взгляд, может (мог бы) достичь большего и сделать еще больше хорошего. Если мы, критики и слушатели, можем научиться чему-то у музыки 10-х (пусть даже местами на ее ошибках), то я бы предпочел учиться (но и учить) на примере этих людей.

Глава 3: будь реалистом — требуй невозможного

Можно было бы закончить изречением об упущенном взаимообучении друг у друга мейнстримных и андегарундных музыкантов. Но это значило бы проигнорировать, что, вообще то, в России есть/была малочисленная, но видимая на разных радарах “волна” “новых-артовых”, наследующая ветеранам из числа редакторов реальности.

Эту “волну” весьма сложно обозначить как однородную, но можно назначить как своеобразную “третью силу” по отношению к мейнстримным певцам протеста и апологетам DIY-панка. Чем эта сила отличается от тех, о ком шла речь выше, так это в некоторых случаях отсутствием даже поверхностной заинтересованности в политике, но всегда желанием побороть скуку. Иногда эта борьба против пересказа одних и тех же идеологем, иногда против музыкальной скупости, иногда против скупости перформативной, иногда — против окружающего уродства в разных его проявлениях.

Если и можно вычленить некий канон подобных артистов, то канон этот окажется плавающим — в нем могут соседствовать те, кто в иных ситуациях мог бы столкнуться в конфликте. Стоит представлять этот канон как дом, на лестничной площадке которого могут пересечься хипстеры-нерды из всех проектов Жени Горбунова, клыкастые панки из ПФКБ, искатели новой чувственности из “группы ил”, шапито-труппа The Omy, пост-блюзовые колдуны Nikto, пожалуй, рэпер ATL и даже обуржуазившиеся Shortparis. На них список, понятно, не заканчивается — это буквально первые пришедшие в голову имена.

Может показаться, что этот канон сложен почти исключительно из выходцев художественной среды, но важнее тут не их происхождение, а чью волю они наследуют и чьи апартаменты заняли. Образно говоря, они живут в тех же квартирах, где раньше жили Летов, Усов, Мамонов, Федоров, Ситников и прочие психонавты, а потому излишне рекомендовать подглянуть в их замочные скважины — и без приглашений должно быть любопытно, как устроен быт тех, кто умеет трансформировать его в событие.

И правда, у каждой из этих групп (и тех схожих, что вы можете добавить в этот текучий канон) есть чему поучиться приверженцам социального реализма и/или субкультурной невинности. Первым — языку говорения о реальности. Вторым — препарированию ее путем неожиданных публичных жестов.

Будь то “группа ил”, “4 Позиции Бруно”, “Гражданская Оборона”, “Звуки Му” и даже “АукцЫон” — они все в той или иной степени певцы снов. Их песни, обращенные к подсознанию, способны вытащить наружу исконный отпечаток реальности — самый фрейдистский. Речь про такие сны, из–за которых мы просыпаемся в холодном поту, либо в липких трусах, сны, за которые нам впоследствии дня стыдно и неловко. Их песни совсем не обязательно пересказывают сны буквально: это может быть просто ассоциативная звукопись музыкального и поэтического языка, которая выражает нечто выходящее за пределы рационального, укладываемого в стройный сюжет и поддающегося однозначной трактовке, а потому на уровне уже одной фонетик передает сомнамбулический экспириенс. Надо понимать, что сконструированные ужастики (как в одиозной страшилке Хаски, где от якобы сновидческой оптики остается сухой конспект) сюда не подходят.

Я уже указывал в первой главе на некоторые песни, которые подходят этому описанию, а именно на сочинения Летова и Мамонова, в которых эмоциональный регистр переключается между конвульсивным накалом и полной атрофией перед непостижимым миром. И действительно, их песни подобны бредовым дремотам алкоголика (в случае Мамонова) и красно-коричневого (или) хиппи-психонавта (в случае Летова): они обладают такой убедительностью, потому что транслируют и продлевают ту эмоцию, которую мы испытываем аккурат в момент пробуждения, будучи глазами уже здесь, а головой еще там. Ведь сон — это единственное место, где мы можем зайти за край: летать над облаками, управлять погодой, гулять с мальчишками-акулятами, драться на ножах с бабками, наблюдать шествие котов на передних лапах по зову банановой кожуры, сыграть в subway surfers на перегонки с Мюнхгаузеном, встретить паука в шоколадном городе, забить гол в костюме Бэтмена, стать богом солнца, съесть красный рис на черной стороне или утонуть на глазах мамы, папы и смеющейся воспитательницы. И потому, песни, способные ретранслировать такой опыт и дают нам возможность почувствовать себя кем-то (а может и чем-то) большим, чем человеком.

Здесь есть смысл еще раз упомянуть ПФКБ, тем более, что группа Айгистова вышла из арт-среды, так что они буквально находятся на пересечении diy-панка и художественной сферы. Блогер Д. К. однажды сравнил ПФКБ с ПФ, но это глупейшее сравнение, ведь нет более далеких друг от друга групп: из общего у них только частичная схожесть аббревиатуры, да имена фронтменов (у первых Владимир Айгистов, у вторых — Владимир Котляров). Принципиальная разница в том, с какой дотошностью они видят мир (вернее, один его только видит, а другой чувствует нутром). У Айгистова реальность состоит из столба с рекламой ЛДПР, панелей со следами ремонта, чистилки ушей waxvac, языка прилипшего к железке, невесты подавившейся в лимузине. У Котлярова — типичный медуза*-рок: Лефортово, Беслан, Норд-Ост, Донецк, Луганск, Малазийский боинг, автозаки с детьми.

Как ни странно, сновидческая реальность Айгистова — это и есть РЕАЛЬНОСТЬ. Со странными запахами и вкусами, буржуазными предметами быта, абсурдными и комичными ситуациями. Во фразе «итак обычный человек похож на облезлый хер, а его вокруг все травят и обвиняют в эгоизме» заключено столько эмпатии к среднему человеку из толпы, сколько нет ни в одной песне Котлярова («Свободу — всем хорошим, несвободу — всем плохим» — вот эмоциональный максимум на который он способен). У Айгистова не глаз, а рентгеновский аппарат, у Котлярова — очки виртуальной реальности условного “Эха Москвы” или канала Пивоварова*. Слушая песни ПФ, складывается ощущение, что включаешь аудио версию “Намедни”. Слушая песни ПФКБ, складывается ощущение, что собираешь задницей занозы — потому что их образы и ситуации как бы мелкобытовые, но настолько точные, колкие и глубокие, что однажды услышав их уже не забудешь, как невозможно забыть эффект от смеси алкоголя с рексетином.

Проблема, опять же, в том, что обе группы существуют настолько в разных плоскостях, что чуткость одних оказывается никем не услышанной, а тривиальность других стала олицетворением модуса популярной политической музыки. Хотя стоило бы сказать “популистской политической музыки”.

Другим способом галлюциногенную реальность, а потому и столь фактурную, передает Женя Горбунов в “Интуристе” и “ГШ”. Вернее, не передает, а перформативно ищет из нее выход. Тексты Горбунова — это всегда наброски какой-то шершавой, монотонной повседневности (не зря у него постоянно возникают упоминания времени суток, когда люди отправляются на работу и возвращаются с неё). Но эта реальность начинает терять свою логическую предметность, когда ГШ уходят в музыкальную импровизацию. От того и возникает ощущение, что героев их песен всегда ведет музыка, и стоит ей свернуть “не туда”, как изменяется и привычный маршрут героя. А с ним и образ мышления. Это негласно утверждает, что мир не априорно невыносимое место, но текучее, поддающееся воображению, редактируемое, а потому интересное, ведь «тут всегда есть пи*дец, который пинает под зад».

Впрочем, справедливо будет отметить, что “ГШ” трансформировали реальность не только на стыке музыкального и поэтического, но и просто тем, что не стеснялись играть там, где апологеты андеграунда вряд ли бы стали. Например, на Первом канале. Появившись в эфире главного (и единственного) вечернего шоу страны или на канале Культура, ГШ и подобная им так (недавно) называемая new weird Russia, конечно, не сотрясла умы, как в свое время Звуки Му на сцене музринга, но только потому, что само значение выступающей на ТВ группы радикально уменьшилось. Но, во всяком случае, они не выглядели там “как свои” — что можно запросто сказать про группу Котлярова, вывалившую на телезрителей тираду в жанре “драма разбитой посуды”. Ну и для панков стоит заметить, что появление на Первом канале душу ГШ не съело.

Другая ситуация с рижской группой Nikto — еще одним примером того, как алхимически преобразовывать реальность. Их альбом — сугубо рефлексивная, аполитичная запись, тем не менее, золотой пример музыкальной трансформации убогого в великое. Если к этой смеси хью-оденовской эмпатии к ближнему, романсов, блюза, прогрессив-барокко рока и даже искусственного рокапопса (сл. песню “наяды”) добавить социальную ответственность и приставить своего хайп-мена типа Гаркуши, то есть возможность стать свидетелем открытия нового хэдлайнера арт-рока. Но, очевидно, сами Nikto с их приверженностью устаревшим контркультурным паттернам подобным заниматься не будут. А вот научиться другим на их примере можно.

Частично на подобную роль претендует “группа ил”. В их музыке накал драматизма более театрален, но зато есть намек на недовольство миром позднего капитализма, где требование KPI стало чуть ли не новым метанарративом. Этим они могут напомнить творчество Горбунова, но в отличие от худрука “ГШ”, “группа ил” не защищается от тягот иронией, а ищет новые пути эмоциональной искренности. Кстати, не в последнюю очередь благодаря все тому же лунатизму: их трек “что-то здесь не так”, написанный потоком сознания, с альбома (года) “Эффективность” — дышит намеком на ту же сонливую чепуху, сквозь которую в творчестве того же Петра Мамонова слышалась мудрость.

Их весьма непростая, сенседелическая музыка запросто могла бы остаться саундтреком к времяпрепровождению для московской богемы, но в “группе ил” очевиден потенциал к более широкой популярности: запоминающийся внешний вид каждого участника группы, групповая харизма, не заезженный саунд и чувственность, по которой истосковался не только один креативный класс. Они понимают, что странное и чуждое просится на арену, а не в подвал, а потому, понимают, что такое хорошая поп-музыка. И музыка “группы ил” напоминает слушателям, что и Joy Division хотели стать новыми The Beatles (что осуществили Radiohead). Хочется верить, что “группа ил” докажет аналогичное спустя двадцать лет после группы Тома Йорка.

Те, кто давно меня читает, прекрасно знают, какие у меня отношения с Shortparis. Но не могу не признать: как это ни странно, именно они ближе всех подошли к реализации большой политической поп-музыки как музыки не идиотской. Правда “ближе” тут стоит понимать “ближе, чем другие”, а не как “близко к идеалу”.

Если воспринимать жесты Shortparis чистосердечно, то можно разглядеть в них попытку сочинить странную поп-музыку, которая говорила бы о проблемах угнетенных, не утопая при этом в образе карикатурных правдорубов. В идеале их можно (было бы) сравнить со Stromae, который при всей квировости не забывает о проблемах “простых людей” из рабочего класса.

Подобная музыка, стремясь на стадионы вместо подвалов, обладает потенциалом к формированию культуры, но основная проблема конкретно Shortparis в том, что они стали группой для креативного класса, а не для условных разночинцев, находящихся на периферии “слегка люмпенизированной интеллигенции и слегка интеллигентствующих люмпенов”. То есть Shortparis, осознанно или нет, но сделали ставку на класс покупателей музыки, а не на класс, вовлеченный в музыку — тот самый, который Франкфуртская школа и ситуационисты выдвигали на роль новой революционной силы. Структуры и правда не выходят на улицы, но зато платежеспособны.

В этом смысле, Shortparis могут сослужить не только примером большой и странной поп-музыки, но и анти-примером — вот, мол, максимум на который можно рассчитывать: популяризация пролетарского дискурса скатилась в хореографическую экзотизацию рабочих (хотя надо отметить, что в клипе «Новое Новое» образы рабочих все же выставлены «на передний план», в отличие от предыдущих работ группы), а более-менее странная музыка, которую делали Shortparis до широкого признания, превратилась в узнаваемую экспортную визитку. Как верно заметил Р.К., сейчас, очевидно, Shortparis стали экспортным продуктом, но прежде, когда они устраивали перформансы в продуктовой забегаловке, они им не были, потому что тогда они делали нечто, что не поддавалось моментальной расшифровке даже на уровне образов.

Это правда. Около-фрейдистские намеки разменялись на (анти)милитаристское кокетство, которое не имеет никакого отношения ни к сновидческому, ни к реалистическому. Смурной саунд “Пасхи” уступил продюсерской точности “Так закалялась сталь” (хотя справедливости ради, альбом “Яблонный сад” стал их самой уверенной музыкальной работой, чего не скажешь о всем, что вышло следом). Спорные, но броские перформансы были заменены громоздкими сценическими декорациями. Квази мистическая квирность уступила стандартной бойз-бендской привлекательности, а трансгрессивные и неожиданные образы в клипах упростились в готовый для экспортной упаковки набор.

Однако я бы смотрел на них аналогично тому, как я предлагаю смотреть на представителей политического мейнстрима и андеграунда. А именно как на пример, на основе которого можно сделать лучше. Ведь до Shortparis было сложно представить, что в современном мейнстриме возможна и подобная группа. Но если стала возможна она, почему не может появиться группа лучше?

Группы, которые (были) нужны, это группы, что не зашорены разного рода клише, выражающиеся богатым художественным языком, не забывающие про социальную ответственность и воспитывающие в себе харизму, которая способствовала бы распространению их влияния. Собственно в этом и весь “секрет”: не сторониться того, что противно идеологически, а пи*дить приемы. Не стесняться амбиций и работы с пространством и разными дискурсами. Не держать слушателей за “средняков”, а открывать им то, что слушатели хотели, сами того не зная. В конце-концов, воображать лучшую культуру, потому что без неё не бывать никакому лучшему будущему. Всем первопроходцам я говорю: “ура!”.

Послесловие

Я начал с того, что это текст подобен мечтанию. А любой сон, любая мечта, предполагает пробуждение. Вы сейчас находитесь именно здесь. А значит — самое время вернуться в реальность. Но лишь для того, чтобы еще раз напомнить о важности умения мечтать. Тем более, все эти слова написаны, пока я сижу на пороховой бочке.

Что нам, левым, нужно сегодня, так это коалиция. Мы должны не стесняться в критике друг друга, чтобы становиться лучше, но и не чураться объединяться, даже если в отдельных вопросах расходимся. Мы должны забыть личные обиды, которые только мешают общему стремлению отредактировать реальность — не только (и даже не в первую очередь) музыкальным путем. И, конечно, мы должны продолжать требовать все большего — от мира и от самих себя.

С уважением и любовью к каждому,

ваш Joyboy

*Признаны в РФ иностранными агентами