Михаил Заборв

Ко многим, обычно называемым функциям искусства: познавательная, воспитательная, эстетическая, гедонистическая, прогностическая, компенсаторская, социальная, развлекательная… я добавил бы еще одну, обычно не называемую — катализирующую, или интенсифицирующую функцию искусства. Более того, я полагаю, что это первичная функция, без которой другие функции не функционируют. Дело в том, что как процесс творчества, так и процесс восприятия искусства интенсифицируют, ускоряют наши психические процессы. Мы говорим в связи с этим о творческом вдохновении, об эмоциональном восприятии искусства, но и то и другое — это сильные психические процессы, и без них ничто другое невозможно. А духовное напряжение требует своего разрешения, разрядки.

Творчество — это глубокая сосредоточенность на определенной задаче, а средоточие возможно лишь через обработку очень обширной информации, и это огромное напряжение. Напряжение же разрешается по мере обработки этой информации и решения задачи, такова схема любой мозговой деятельности.

Это уместно сравнить с музыкой: фаза напряжения — это музыкальная

субдоминанта (S) и это поиск и временная рассредоточенность.

Высшее напряжение доминанта (D) — средоточие.

Разрешение напряжения — тоника (T).

Фаза S — это замедление творческого процесса, D сильно тяготеет к Т, а тяготение связано с ускорением, как в физике. В. Вундт полагал, что восприятие искусства состоит из «тяготений и задержек» и это верная идея, музыкальный наш пример ее конкретизирует, поскольку показывает, о каких именно тяготениях и задержках идет речь. Надо сказать, что названные основные музыкальные функции вездесущи и не только в музыке — это необходимые состояния любой природной самодвижущейся системы, любого организма и его психики (прием вещества-энергии-информации, обработка, отдача) поэтому понятия Т S D должны стать категориями философии, науки и особенно эстетики. Вещество-энергия-информация — весьма различные сущности, но одно без другого и третьего невозможно и в этом их единство. Отдача принятой энергии, очищение — это катарсис.

Катарсис — очень древнее понятие, которое насчитывает более тысячи различных толкований, мы будем придерживаться толкования данного Аристотелем, которое можно назвать общепризнанным.

Катарсис — духовное очищение Аристотель связывал с переживанием трагедии в театре. Для Аристотеля катарсис — это «Сострадание и страх», которые испытывает зритель при просмотре трагедии и специфическое чувство духовного очищения, которое он испытывает в конце. И очень интересно, от чего же мы очищаемся?

Перед нами гибнет герой, тем не менее несомненно, что мы испытываем это специфическое чувство облеягчения, очищения — катарсиса. Отчего же мы очистились, от главного героя? Так может быть, мы тайно желаем его гибели? Но почему? Потому что жизнь — это конкуренция и в нас живет тайное желание смерти ближнего? Мрачный сценарий в духе фрейдизма, и я бы не стал начисто его отрицать.

Еще один сценарий: не всякая смерть на сцене трагична. Так в трагедии «Гамлет» трагична не смерть Розенкранца и Гильденштерна и даже не смерть короля-убийцы, а смерть героев, которым мы сочувствуем: Клавдия, Офелии и, главное, смерть самого Гамлета. Это противоречит первому нашему сценарию, по которому катарсис наступает потому, что мы, якобы, тайно желали смерти героя, ведь именно этим героям мы сочувствуем, им сострадаем, почему же все–таки с их смертью приходит это чувство очищения-облегчения?

Наша гипотеза состоит в том, что театральная трагедия — это отражение не всякого убийства-смерти, а убийства ритуального, то есть это некое наследие древнего и не очень древнего обряда человеческого жертвоприношения — переход от реального убийства к символическому-театральному.

Что чувствует человек присутствующий при человеческом жертвоприношении, например при инквизиции? Он испытывает именно «страх и сострадание», о которых говорил Аристотель, переболевает болью жертвы, но тут появляется и ответ относительно облегчения-очищения-катарсиса которое испытывает зритель. Дело в том, что гибнет-то не он-зритель, а другой-жертва, отсюда и облегчение. Зритель же, испытав сильные чувства боли и напряжения «просыпается» от страшной реальности очищенным, живым и невредимым. Как тут не возрадоваться!

Казалось бы, вИдение трагедии через призму жертвенного комплекса вполне катарсис объясняет, все же возникает вопрос: безопасным человек может себя чувствовать и не присутствуя при инквизиции, или не посещая театр, почему же он покупает дорогие билеты в театр и почему народ толпами валит на всяческие аутодафе? Значит есть в человеке глубокая потребность испытывать эти чувства сострадания и страха, а я полагаю, что есть тут и чувства садомазохистские, ведь наслаждение жестоким зрелищем — садизм, а сострадание — мазохизм. И только испытав эти чувства, и таким образом изжив их, человек испытывает счастливое облегчение-очищение-катарсис.

В основе всего лежит физиология. Как необходимо человеку движение, потому что он почти весь состоит из мышц, для движения предназначенных, так необходимо ему задействовать свои нервно психические механизмы, и искусство вообще, трагедия в частности дают ему такие возможности, каких нет в рутинной его жизни, не подвергая при этом никакому риску. Вот, кажется, разгадка катарсиса?! На это и указывал Аристотель: искусство, музыка направляют наши переживания по безвредному, художественному пути и тем способствуют изживанию аффектов. Это гениальная мысль, она по-существу предвосхищает фрейдизм.

Но не сводим ли мы таким образом искусство к психофизиологической гимнастике и не теряем ли при этом что-то из духовности искусства?

В поисках духовности искусства и катарсиса обратимся к фрейдизму, но необычному, деконструированному. Такую деконструкцию мы произвели в статьях «Океанический секс, боги, художники», «Визионизм» см. здесь на сайте. Дело в том, что Фрейд и фрейдизм внимательно изучали и изучают секс человеческий, но не обратили внимания на филогенез, предысторию, а ее надо начинать с первобытного океана, где и жизнь и секс зародились и развивались там миллиарды лет. Дело в том, что самые древние жизненные инстинкты сохраняются и поныне в океане нашего подсознания.

В морской стихие размножение происходит без телесного контакта особей, чисто визуальным, или визионистским путем. Рыбы собираются в одном месте на «форум», потому что им необходимо «всенародное» присутствие и лицезрение и тогда они нерестятся и зачинают новую жизнь. После нереста многие рыбы умирают, значит нерест — это предсмертный их оргазм. Тут нужно обратить внимание на то, что «форум» и зрители решают и жизнь и смерть особи, все происходит через форум. Особь же реализует свою жизнь через ее отражение в других особях, в их душах и в их семени.

У людей это отображение в других людях не только жизненно важно, но зачастую оно даже важнее жизни, вспомним, к примеру, сколько людей погибло на дуэлях, защищая свою честь, то есть свое отражение в человечьих душах. Значит мое отражение в зеркале важнее меня самого, если зеркало передо мной духовное.

Теперь вернемся на форум настоящий-человеческий, таковым можно считать аутодафе, где сегодня сжигают для нас еретика Джордано Бруно, и вернемся в театр, где ставят для нас «Гамлета». Сожжение еретика — «суд божий», но как мы понимаем он вершится не на небе, а

на земле инквизиторами, а вот инквизиторы передают это на «суд» зрителя, ведь не даром аутодафе — «веселый праздник» на который приглашены толпы, все ведь в конце концов делается для зрителя, это его надо запугать, это он должен испытать страх и сострадание и очиститься от «скверны». Зритель — главный судья, он как бы пересаживается на трон божий, оставаясь при этом рабом, дрожащим от страха, ибо завтра может оказаться на костре. И все же все деется ради него, ради того впечатления, которое он получит. «Да освятится видение твое, о человек! Во вне небытие». Человечье видение — душа, в которой отражается мир и другие души — это душа мировая — божественная сущность.

Но если в жертвоприношении зритель он и бог и раб, «Я царь, — я раб, — я червь, — я бог!» Державин, то в театре зритель свободен, он бог и царь. Отобразиться в душе зрителя — духовно осуществиться, а нет — духовная гибель — это верно как в отношении актера, так и режиссера и драматурга.

Но что же несут зрителю артисты? Если это трагедия, то это, в общем, жалоба богу, роль которого, как сказано, играет демиург-зритель, жалоба на несправедливость судьбы. И вот если зритель испытает сострадание и страх, поймет несправедливость рока, переболеет болью героя, то это и будет мазохистское переживание-изживание общественной боли, победа добра и справедливости в душе зрителя, и тогда придет духовное искупление, очищение — катарсис и зрителя и артиста.

Тут очень важен перенос определенного психического состояния из одной души в другую. На явление переноса или психического трансфера впервые указал Фрейд, мы хотели бы подчеркнуть, что психический трансфер имеет важное терапоидное значение. Ребенок, когда ему плохо плачет и тем переносит свою боль на любящую мать и это уже само по себе облегчает его страдание. Театральная трагедия переносит страдания героя в души зрителей, но поскольку это страдание не настоящее-художественное, оно легко изживается и сменяется катарсисом — своеобразная духовная гомеопатия, которая действует как в отношении артиста, так и зрителя.

Смеяться тоже нельзя в одиночестве, и тут нужен перенос юмора и веселья от юмориста к восприемнику и одновременно перенос веселья между восприемниками. Недостаточно изучить структуру юмористического текста, нужно еще понять структуру коллективного восприемника. Юмор тоже возникает из какого-то невыносимого конфликта, который резко разрешается своеобразной судорогой-смехом. Хочется вспомнить для примера один гениальный советский анекдот.

Вопрос: Чем отличается капитализм от социализма?

Ответ: При капитализме человек эксплуатировал человека, а при социализме совсем наоборот.

Тут полное противопоставление превращается в полное совпадение, отрицание в утверждение, утверждение снова в отрицание — это совмещение несовместимого, отсюда раздражение называемое смехом.

Комедия — это та же трагедия, только увиденная не побежденным, а победителем в жизненной борьбе. В комедии тоже кто-то падает, если не уничтожается, то изничтожается, превращается в карикатуру к радости победителя и зрителя иже с ним. Смех прерывист ха-ха-ха — это именно потому, что тут совмещается-чередуется несовместимое: напряжение и расслабление, невыносимое и радостное, логичное и нелепое, все же преобладает радость победы, разрядка, значит смех — это катарсис.

А Ван Гог разве не переносит свое страдание на зрителя? Этот перенос в искусстве всегда сложно опосредован: сначала выразить чувство на холсте, пройти через критику и артрынок и достичь зрителя, который находится под тотальным влиянием критики и, как в случае с Ван Гогом, встречается с художником уже после смерти художника. И все же коллективное переживание осуществилось и в нем реализован художник, зритель и само искусство. Реализуется и катарсис по принципу трагедии, по общему принципу: коль скоро крик достиг неба, где сидит высший судья — человек, то крик услышан, душа отразилась в душе — в этом осуществление и в этом катарсис.