Поль Верлен: “Все остальное в пределах текста”. Перевод с французского и вступление Михаила Яснова

”Исправление отклонений”

Существует определение, которое я позаимствовал у летчиков: “Полет самолета, — говорят они, — это исправление отклонений”. Кажется, эта формула применима и к художественному — прежде всего, поэтическому — переводу; она встает в один ряд с известными словами М.Л. Лозинского о переводе как искусстве потерь, или с теорией функциональных соответствий А.В. Федорова, или с замечанием Иосифа Бродского о поиске “эстетического баланса” при переводе.

Собственно, “исправление отклонений” — это о перепереводе.

Что подвигает современных переводчиков переводить заново то, что уже вроде стало классикой? В молодости мы не раз заводили романтический разговор о том, что, возможно, самым идеальным для культуры была бы попытка каждого поколения перевести заново всю мировую литературу. При безусловной абсурдности этого утверждения, время от времени созревают обстоятельства, все–таки заставляющие переводчиков обращаться к уже переведенным и вошедшим в родную культуру творениям прошлого и осмысливать их — если и не по-новому, то, по крайней мере, по-своему.

В каждом поколении подспудно нарастает недовольство прежними интерпретациями классики: меняется язык, проясняются исторические реалии, снимаются разного рода идеологические и этические запреты, а главное — значительные образцы литературного прошлого всегда современны. Приспособить их к злобе дня, высказать с их помощью наболевшее сегодня — святое дело.

Перевод в определенном смысле счастливей оригинальной литературы: он предполагает полиавторство, растянутое во времени. Каждое новое прочтение выделяет в переводимом тексте то существенное, на что обращаешь внимание именно сегодня. Хотя вообще-то сам факт того, что классика все чаще переводится заново, причем этот процесс достаточно лавинообразный и захватывает многие культуры, возможно, свидетельствует и о том, что мы как цивилизация движемся к новой эстетике, при которой, в частности, работа переводчика поэзии, в каждом конкретном случае новаторская, в целом становится все более консервативной. Пользуясь известным определением, я бы назвал это состояние умов: в ожидании варваров.

Предлагаемая подборка из лирики Поля Верлена — это переводы из самой что ни на есть верленовской “классики”. Вышедший пару лет назад в “Литературных памятниках” двухтомник Верлена показал, насколько богата традиция интерпретаций его стихов на русском языке и насколько она открыта новым толкованиям и формальным решениям. В этом многообразии — залог непреходящего интереса отечественных читателей к французскому поэту, который, по словам Е.Г. Эткинда, “не столько личность, сколько медиум внешних сил, игралище стихий. Поэтому он с такой пристальностью и каким-то мистическим ужасом всматривается в себя, в свою душу”. В таком взгляде “вовнутрь” каждый переводчик располагает своей оптикой. Ее чистота и точность определяют открытие новых глубин оригинала.

Nevermore

Что, память, хочешь ты, что хочешь ты?… В осеннем

Застывшем небе дрозд стремительным движеньем

Чертил свой след и свет скользил с изнеможеньем

Сквозь кроны желтые с их ветром и смятеньем.

Вдвоем, рука в руке — о, этот тайный пыл! -

Мы шли, мечтая вслух, и ветер нас томил,

И вдруг смущенный взгляд меня остановил:

“Каким он был, тот день, когда ты счастлив был?”

О голос ангельский, как нежен он, как светел!

Я на вопрос ее улыбкою ответил

И к бледным пальчикам молитвенно приник.

Как много по весне цветов благоуханных!

И сколько лепета смущенного в тот миг,

Когда впервые “да” слетает с губ желанных!

Чаяние

О вожделение, о первые любови,

Цветущие тела, и этот жадный взгляд,

И плоти молодой и близкой аромат,

И ласки чистые и робкие — всё внове!

Увы, былой восторг затих на полуслове,

Не оживить любви и не вернуть назад,

И солнце не блеснет сквозь черный снегопад,

А скука, и тоска, и горечь — наготове.

Я мрачен, одинок и всеми позабыт,

Я камня холодней среди могильных плит,

Я жалкий сирота, покинутый сестрою.

А женщина, в любовь играя и шутя,

Бывает так мила и так нежна порою

И вас целует в лоб, как бедное дитя!

Тоска

Природа, всё в тебе мне скучно — и в полях

Обильные хлеба, и отзвук пасторалей

На сицилийский лад, экстаз рассветных далей

И скорбных сумерек торжественный размах.

Искусства, человек, поэзия, в церквях

Витые лестницы, подобие спиралей,

Что пустоту небес издревле подпирали,

Добро и зло — мне всё посмешище и прах.

В Творца не верую и вовсе не скрываю,

Что мыслить и любить от века презираю

И слышать не могу о пошлости страстей.

Устав от жизни, я, страшась, бегу от смерти;

Как жалкий парусник, под ветром, без снастей,

Душа моя вот-вот исчезнет в круговерти.

Призраки ночи

Темнеет. Льет и льет. Готические шпили

На тусклых небесах сквозь ливень проступили,

И стены с башнями, и острия зубцов.

Развилка. Виселица с кучей мертвецов.

Так жадно воронье слетается к приманке,

Что в пляске бешеной заходятся останки,

Покуда волки обгрызают им ступни.

Кругом лишь остролист да чахлый терн, одни,

И те от ужаса трясутся всей листвою,

И, словно сажею, земля покрыта мглою.

Трех жалких узников, синюшных и босых,

Ведут копейщики, и протазаны их,

Как зубья бороны, ощерены и гладки, -

И с копьями дождя сошлись в смертельной схватке.

Сентиментальная прогулка

Закат сгорал, но горизонт был светел,

Кувшинки на пруду баюкал ветер,

Тяжелые кувшинки в камышах

Мерцали на безжизненных волнах.

Я брел один, залечивая рану,

Брел вдоль пруда, под ивами, туману

Поведав тайну горестей моих;

И он, как призрак всех скорбей земных,

Мне отвечал, тоску мою усилив,

Утиным криком и биеньем крыльев

Под ивами, где я под вечер брел,

Залечивая рану; в темный дол

Спускалась ночь, но горизонт был светел,

Закат сгорал, пока баюкал ветер

Кувшинки на безжизненных волнах,

Тяжелые кувшинки в камышах.

Час свиданий

Краснеет лунный диск почти впотьмах,

Туман дымится по низинам, пряча

Во мгле округу, песня лягушачья

Слышна в зеленых зыбких тростниках.

Кувшинки на воде спешат закрыться,

А призраки высоких тополей

Уходят вдаль, чем дальше — тем черней,

И светлякам в кустах давно не спится.

Тяжелокрылый, улетая прочь,

Бесшумный филин сумрак созерцает,

И в небе все отчетливей мерцает

Всходящая Венера. Это — Ночь.

Лунный свет

Твоя душа похожа на пейзаж,

Здесь маски бергамаскам строят глазки,

Здесь и поют, и пляшут, но не дашь

И медного гроша за эти пляски.

Напев их грустен, грустен он и тих,

Поют любовь, властительницу юных,

Но так, как будто счастье не для них,

И музыка, в лучах мерцая лунных,

Таких же грустных, как напев струны,

Укачивает птиц и усыпляет,

И рвется водомет на свет луны,

И падает на мрамор, и рыдает.

Шествие

В парчовой курточке зверек,

У ног ее мартышка скачет,

Пока она искусно прячет

В перчатку кружевной платок;

От напряжения краснея,

Шуршащих юбок чуткий страж,

Переступает черный паж,

Тяжелый шлейф неся за нею;

Мартышка с ревностью глядит

На груди пышные хозяйки,

Что возбуждают без утайки

Любой досужий аппетит;

А черный плут спешит украдкой

Шлейф приподнять чуть-чуть — и там

Увидеть то, что по ночам

Его терзает лихорадкой.

Ей все одно, что плутовство,

А что — слепое обожанье:

Идет, оставив без вниманья

Восторг зверинца своего.

* * *

Вся грация и все уловки,

Всё, что пленит в шестнадцать лет,

Любовь и нежность без рисовки -

С ней всё является на свет.

Очами ангела взирая,

Не взяв ни помысла в расчет,

Она внушает мысль о рае

Тому, кто поцелуя ждет.

Рукою, маленькой такою,

Что и колибри негде сесть,

Любое сердце за собою

Уводит, а куда — Бог весть!

Чуть что — к душе ее стремится

На помощь трезвый ум; она

Провидит все, что совершится,

И непорочна, и умна.

Сочувствие ни в грош не ставит,

И веселится без забот,

И, если верной музой станет,

Глядишь, до дружбы снизойдет,

А может быть, любовью страстной

Она поэта одарит,

Что под окном ее — несчастный! -

Тропу победную торит

И вечной песней без названья,

Фальшивых избегая нот,

Свои душевные страданья,

Как на духу, передает.

* * *

Луною бледной

Наполнен бор,

Листву победный

Озвучил хор.

О, гимн незримый!

Тебе — любимой…

В пруду — движенье

И волн извив,

И в отраженьи -

Дрожанье ив.

О, ветра слезы!

А нам — всё грезы…

Волною нежной

На дол и лес

Покой безбрежный

Плывет с небес.

О, звезд сиянье!

Пора желанья…

* * *

Пьянь грязных кабаков, платанов дряхлый сброд,

И чернота листвы, и лужи нечистот,

Разбитый омнибус, дрожащий в лихорадке,

Скребется брюхом по разъезженной брусчатке,

Вращая красным и зеленым фонарем,

Пока рабочий люд в свой клуб валит валом,

Из носогреек дым пуская в нос ажанам,

С крыш льет, по стенам слизь, потоком неустанным

Сквозь дыры в мостовой стекают цвель и муть -

И это путь мой в рай, мой ежедневный путь.

* * *

Соломинкой в хлеву надежда золотится.

Пускай жужжит оса, бессильная в жару,

Да солнце светится сквозь пыльную дыру,

Облокотись на стол. Ну что, тебе не спится?

Печалится душа, но есть еще глоток

Колодезной воды. Пригубь и спи. Я рядом.

Я сон твой сторожу своим бессонным взглядом.

Что ты пробормотал? Как детский сон глубок!

Пробило полдень. Спи. Сударыня, не стоит

Входить: усталый мозг, как гулкий свод, удвоит

Беспечный звук шагов… О, этот женский шаг!

Пробило полдень. Пыль водой кроплю весь день я…

Надежда камешком, скатившимся в овраг,

Сверкнет… О, где же ты, осенних роз цветенье?

* * *

Темней темноты

В душе моей ныне.

Усните, мечты,

Прощайте, святыни!

Не вижу ни зги,

Все кануло в бездну -

Друзья и враги…

И сам я исчезну!

Как зыбку, меня

Качают с рожденья…

Ни ночи, ни дня -

Забвенье, забвенье!

* * *

Из леса рог доносится, как стон,

Так по-сиротски, кажется, вздыхает,

И ластится к холму, и затихает,

А лай собачий ветром унесен.

Рог плачет с волчьим воем в унисон,

А солнце, опускаясь, полыхает,

И кажется, оно не отдыхает,

А умирает, вместе — смерть и сон.

И словно в подтвержденье этих пеней,

Как корпия, ложится снег осенний

И кровь заката силится унять;

А воздух вздохов до того прозрачен,

Что, как во тьме окрестности ни прячь, он

Не скроет, как светлы они опять.

Поэтическое искусство

Шарлю Морису

Музыка — вот что на первом плане!

Нечетносложный держи размер,

Это подобье воздушных сфер:

Все невесомо, зыбко, в тумане.

И вот еще что не забудь: слова -

Темное к ясному подбирая.

Чем нам по нраву песня хмельная?

Тем, что таким подбором жива.

Этими взглядами под вуалью,

Этим летним зноем внахлест,

Этим сумбуром осенних звезд,

Охлажденных безмерной далью!

И вот еще что: не забудь намек,

Оттенок, который сквозит и тает,

Лишь он оправданно сочетает

Мечту с мечтой, а с флейтой рожок.

Пошлая шутка и смех порочный -

Гони взашей финальную дурь:

От них рыдает моя лазурь,

От этой кухни, насквозь чесночной!

А красноречью — под зад ногой!

Прочь, аномальное говоренье!

Рифму умерь, прояви терпенье,

А то уведет тебя за собой.

Кто же придумал эту пустышку -

Безумный дикарь? Глухое дитя?

Она позванивает шутя,

Но много опасного в ней излишку.

Музыку, музыку мне яви,

Чтобы стих твой, душой лелеем,

Уплывал за ней по аллеям

В другое небо, к другой любви.

Пусть он, стих твой, заложник бегства,

От рассветного ветра пьян,

Пахнет, как мята или тимьян…

Все остальное — в пределах текста!