Предлагая тезисы о «православном терроризме» в дискуссиях о событиях прошлого года, я предвидел упорное отрицание одноименного феномена и сомнения в оправданности столь провокативного словосочетания, потому был готов к возмущениям и даже угрозам. Ведь сегодня каждый, кто называет террориста террористом рискует быть изгнанным из приличного общества за нарушение правил хорошего тона, политкорректности и толерантности. К тому же изгнанием екзекуция может не ограничиться. Любой, критикующий советские мифы, в России называется фашистом и попадает в черный список «врагов народа». Любой, критикующий РПЦ, становится врагом государства российского.

И все же об опасности перерождения Православия в агрессивный политико-религиозный проект стоит говорить больше и громче, прежде всего, ради спасения самого же Православия.

При этом прошу учесть две поправки.

Во-первых, я считаю возмущения моих оппонентов справедливыми и оправданными. «Православный терроризм», проявивший себя в российско-украинской войне, нужно определить в отдельный тип, и, тем самым, отделить от канонической русской православной традиции.

Во-вторых, мой тезис о «православном терроризме» следовал не столько из личной биографии, сколько из систематического анализа многочисленных фактов религиозно мотивированного насилия против «униатов, раскольников и сектантов» да и любых проукраинских и прозападных гражданских лиц на оккупированных территориях. Казалось бы, священнослужители РПЦ-УПЦ должны скрывать свое участие в поддержке российской агрессии и криминальной деятельности сепаратистских республик. Но на параде новейшей военной техники в честь 9 мая (70-летия Победы в так называемой «Великой Отечественной войне») за спинами лидеров сепаратистов можно было видеть ликующих епископов УПЦ. В то же время предстоятель УПЦ митрополит Онуфрий демонстративно отказался встать, когда украинский парламент поднялся почтить память погибших в Донбассе украинских воинов. Это более чем красноречивые факты, так что «православный терроризм», как и политическая ангажированность РПЦ в целом, — «секрет Полишинеля». Это не моя дерзкая гипотеза и не комплекс пострадавшего, а лишь простое обобщение уже известных фактов.

Обе поправки лишь усиливают тезис о наличии феномена «православного терроризма» и правомерности соответствующего концепта, но предлагают не расширительное, а ограничительное применение. Иными словами, я вовсе не хочу сказать: все православные РПЦ — террористы. Я хочу сказать несколько иное: факт «православного терроризма» (православной легитимации и освящения терроризма, направленного против «западников» и «инославных») требует от Православной Церкви определения по отношению этому феномену, говоря иначе — собственного, внутреннего расследования и решительного отмежевания.

Западному миру стоило бы знать больше о настоящем состоянии мирового и местного Православия. Оно занимает не второе, а третье место среди конфессий, уступая католикам и протестантам. К тому же мировое Православие внутренне разнородно, и линия РПЦ не является главной. Без украинских приходов РПЦ не сможет хвалиться количеством и силой. Местное Православие также разделено. Изначально и довольно долго «русское православие» было киевским, а затем киевоцентричным. Сегодня РПЦ не представляет всей полноты православных традиций даже в России, а уж тем более в Украине. Более того, есть основания утверждать, что РПЦ — в большей степени сталинский конструкт (проект РПЦ возник в 1943 году как проект политический, а точнее внешнеполитический), чем наследница хотя бы одной из древних православных традиций. И каноничность здесь мало что значит. Поэтому остается вопрос: что именно мы понимаем под обобщающим словом «Православие» и кто его представляет, кто вправе говорить от его имени?

В этом контексте моя критика может сослужить Православию добрую службу, поскольку относится к превращенным, ложным, агрессивным формам и предупреждает об опасном для всех процессе перерождения Православия.

Конечно, возникает вопрос: почему сама РПЦ не спешит отделить себя от ложных форм и террористов, отлучив от Церкви священников, благословляющих иконы Сталина и Путина, ополчения сепаратистов и российские войска на войну против Украины?

К сожалению, спикеры РПЦ позволяют себе говорить об исламском джихаде, но о джихаде православном хранят заговор молчания

После серьезных философско-религиозных дискуссий двадцатого века тезис о прямой связи между религией, политикой и насилием стал общим местом. Но принять и применить этот тезис к себе, к своей традиции, рискнули немногие. Апологеты генеральной линии РПЦ охотно рассказывали о взаимопереходах религии-политики-насилия в исламизме или протестантском фундаментализме, неустанно обличали гражданскую религию США и «оранжевую революцию» в Украине. В то же время упорно замалчивался очевидный и вопиющий факт появления политического православия и православной гражданской религии в России и за ее пределами (ни много ни мало — для всех «соотечественников, живущих за рубежом»). Политический проект интеграции евразийского пространства стал праведным делом воссоединения «святой Руси». В интересах России и «русского мира» предлагалось вернуть древние святыни и канонические территории. Чем не православный крестовый поход?

Увы, в нераздельно-неслиянной симфонии с Кремлем РПЦ не могла предложить «новую евангелизацию Евразии» (по аналогии с католическими идеями применительно к Европе), зато благословила новый имперский проект «русского мира».

Объединяя всех русскоязычных православных, «русский мир» стал глобальным проектом, нарушающим привычные границы государств, культур и народов. Выходя за пределы России, «русский мир» и русское Православие становятся агрессивными и опасными.

Тем, кто любит Православие и переживает за его будущее, стоит выяснять отношения не с авторами статей о «православном терроризме», но с теми иерархами и богословами РПЦ, в чьей власти положить конец религиозной вражде, остановить перерождение собственной Церкви и дискредитацию Православия в целом.

Вместо того, чтобы повторять «не все–такие», стоит хотя бы попытаться объяснить, почему «таких» так много, а «не таких» так мало. Такой ход защиты характерен не только для православия, но и для ислама: наша религия мирная, а террористы есть везде, но они не мы. Этот аргумент никак не объясняет, почему та или иная религиозная традиций вызывает к жизни свои агрессивные формы, как связаны между собой базовые богословские утверждения и их террористические применения.

И еще раз: говоря о «православном терроризме», я акцентирую не его, не «православные подделки», а спрос на аутентичное Православие, свободное от терроризма, евангельское по духу, вселенское по охвату, не самоизолированное от других конфессий, способное к самокритике и внутренней реформации, открытое к Западу и дружелюбное к соседям. Что делать «евангельским православным» или «просто православным» в РПЦ среди православия политического и агрессивного? Стать «церковью в церкви» и явить миру новые образы Православия, на фоне которых «православный терроризм» будет выглядеть маргинальным и постыдным явлением.