Все, чему, по существу, посвящена эта книга, — это разворачивание одного определенного вопроса. Вопроса, интерес к которому пробудили в нас, с одной стороны, переорганизация, перепланировка феноменологии, то есть наше собственное занятие, а с другой, — новый свет, который бросают — изнутри него самого — на этот самый вопрос символические институции и, наконец, гуманитарные науки, пытающиеся с этим вопросом работать. Итак, то, что будет занимать нас на протяжении этой работы — вопрос о феноменологии социального или феноменологии сообщества, уже расположенный антропологами в поле политического. Нам кажется, в этом контексте, что феноменологическая всепроникаемость феноменов должна привести нас к измерению возвышенного в обществе-как-таковом, и тем самым, к загадке символической устроенности (символической институции) общества. В процессе нашей работы мы (предварительно) заметили, что подобным образом поставленный вопрос заставляет с большей тщательностью обратиться к различию между отелесниванием (incorporation) и воплощением (incarnation), которые смешиваются дискурсом о секуляризации, по крайней мере, в его философской традиции.

Именно из сцепки этих двух понятий мы попробуем извлечь некоторую стройность и связность для нашей попытки показать, что в области политического присутствует измерение возвышенного и что это присутствие существенным образом сказывается на всем, что касается основания социо-политического. Наш вопрошание показлось бы совершенно бессмысленным, если бы мы не обнаружили его далекий исток в событии Французской Революции и в первой концептуализации этого события в работах Мишле и де Кине, истинных философов Истории в смысле, далеком от всякого гегельянства, которые в опережение мысли 19 века указали на «революционную религию» как на новую, современную форму религии, являющуюся из глубин События. Этот исток, в свою очередь, бросает новый свет на радикальную реформу, которую с юношеской дерзостью предпринимают три славных товарища из Тюбингенской банды, Гельдерлин, Шеллинг и Гегель. Иной смысл приобретают также попытки, пусть и тщетные, пост-революционных французских утопистов того же времени — Сен-Симона, Фурье и Кабе. Однако размышления о возвышенном в сфере политического или, что тоже самое, о без-основности основания не только оказываются полезными для осмысления Революции, но и открывают чрезвычайно широкие перспективы для исследования. Поэтому наш проект довольно быстро предстал перед нами как нечто гигантское, и поэтому то рассуждение, которое мы здесь предлагаем читателю, видится нам программным и даже провидческим. Приближение же к проблеме символической институции и к проблеме воплощения требует от нас неожиданным образом коснуться фундаментальных богословских вопросов и того, что традиционно называется областью теолого-политического.

Итак, мы признаем, на сколько это возможно, всю необъятность нашего проекта. В этой связи очевидными делаются границы этой работы, которая родилась, с одной стороны, из попытки придать политическое значение понятию возвышенного, с другой, — из стремления сделать пространство нашей мысли как можно более открытым для антропологов и историков, величие которых состоит в необходимости терпеливо исследовать социальные и исторические случайности — то, что в грубой манере можно было бы называть относительной произвольностью символических институций. Это не означает, что мы хотели бы отказаться от «призвания» философа; вместо этого мы поощряем в себе некоторую скромность и сдержанность, стремление оставаться в русле усилия по установлению и прояснению необходимых определений.

Таким образом, речь не может и идти о том, чтобы предпринять тут всю запланированную работу, а только о том, чтобы обойти кругом местность, где ей предоставится возможность и ресурс для того, чтобы случиться. Было бы ложной скромностью с нашей стороны не сказать, что наш замысел представляет из себя первые наброски новой политической философии или, если использовать более подходящие термины, новой политической антропологии, которая не может не резонировать с поиском ответа на основополагающий вопрос о человеке.

Мы планируем произвести два шага. Прежде всего мы поставим вопрос об основании социо-политической современности, обращаясь при этом к катастрофе революции и к тому, как ее рефлексируют Мишель и Квине, что в свою очередь приведет нас к вопросу о «революционной религии». Затем, мы попытаемся освободить этот вопрос в его собственной специфичности от спутанности, от всех иллюзий и усложнений, связанных с древней традицией деспотизма и классической политической теологии, артикулированной главным образом в работах наших великих коллег-философов, таких как Фихте, Гегель, Шеллинг, Хайдеггер.

В этой связи не вызывает сомнения, что главным источником вдохновения здесь, в частности, благодаря влиянию на марксизм служит Гегель — и этим объясняется, как читатель убедится, длина главы, посвященной этому автору, главы, в которой теологическое и политическое завязываются в узел, продержавшийся довольно долгое время; последний же крупный комментатор Гегеля, Александр Кожев, которого нам пришлось оставить за рамками нашей работы, послужил отправной точкой для многих современных толкований и теоретизаций.

Наконец, в заключении мы сделаем усилие для того, чтобы собрать все моменты рассуждения вместе и еще раз проговорить вопрос об основании политического, каким он нам в итоге представится, не только в отношении Истории, то есть в общем смысле, но и в отношении современности. Именно в этом нам видится самое рискованное предприятие, самое амбиционое и, в то же время, с учетом риска, то, которое более всего достойно дальнейшей критики, достойно чтений и перечтений, достойно исследований, всего, что могло бы проявить отрывочность и парадоксальность этой книги. Мы прекрасно понимаем, что-то, о чем мы говорим, не принадлежит исключительно полю философии. Но мы верим — в этом наш прыжок веры, уязвимый, разумеется, для критики, — что невоможно поставить вопрос со всей необходимой строгостью без того, чтобы подвергнуть его тщательной проверке со стороны философии, — проверке, для который мы выбрали всех этих замечательных авторов, показавшихся нам в этом контексте существенными или полезными. В конце концов, мы не решились бы выбрать этих философов, если бы они не были для нас, для нас лично наиболее знакомыми точками доступа к «жизни духа», то есть к фундаментальной и необъяснимой в этой своей фундаментальности историчности нашей традиции — при полном осознании того, что есть и другие авторы, которые нас вдохновляют и влияют на нас в той мере, которую, возможно, еще предстоит выяснить.

.