Люблю смотреть вдаль бегущим, вдаль уходящим страницам. Что не рождено песнью или трелью, в том самом понимании песни царя Давида, родится чем-либо ещё. Когда наледи зимы, земные и небесные, начинают соприкасаться с материями воды, а почки готовятся к сиреневому пробуждению, берёшь в цветочной лавке стопку ирисов, и они пахнут духами из Грасса, которые тебе в юности привозила тётя. Гиацинтовые радости, словно пёрышки попугая ары. Когда приходит апрель, растения расцветают словами и превращаются в рыб. Город заполняется мальками, крабами, водорослями. Проходя мимо разноцветных храмов, собираю жемчуг. Обернувшийся голос зовёт позади. Но я только заметаю за собой следы. Говорящего будят. Маленькие цветы повсюду. Весна в городе во всех проявлениях это стихотворения и проза Андрея Таврова. Прозрачная, оттенками синего, как кристаллы. Последнее время мне удобнее, читая поэзию, определять для себя формулу стихотворений. У многих она легко угадывается — композиция передаваемого пишется авторской интонацией. Внутренним голосом поэта. Различаю мысленные стихи, форму которым диктует рацио. Напишите тоже самое прозой. Есть стихи механические — им уготовано место в метареализме. Много стихов совсем не стихов, такие часто пишутся нарративом или виртуозно копируют чужой приём. Много встречается шелухи, вторичности, это применимо ко всем поэтическим практикам. Мерцание чужих голосов. А существует совершенно неземная поэтика — поэтика духовного стиха. Она, впрочем, не лишена других возможных составляющих — голоса, мысли, события. В ней рационального может быть больше всего. Но за композицией и настроением светится то, что Андрей Тавров определил аурой. Поэт определял свою поэтику через понятия ауры, слова-логоса и звучания вселенских и исторических мифов, то есть знаний. А слова и буквы у него превратились в «алфавит мира». Тем не менее, подхожу к поэтике Таврова с предельной осторожностью и лёгкостью. Всё его творчество — вид духовного стиха, метаморфоза услышанного и увиденного внутри разумной и духовной части личности, в которых отражается земной и духовный уровни мира, как в куколке чешуекрылых. Иногда мне кажется, что его поэтические циклы — это неразгаданные и потому предназначенные для будущего духовные знания, если не о мире, то обязательно о поиске личности. Раскрывать каждое отдельное стихотворение или цикл, беря за основу приём поэтического мироустройства, было бы слишком техническим подходом к этой поэтике. Намного сложнее понять и определиться с несущей силой, внутренней формулой и интонацией, за счёт чего стихотворение живёт, дышит и как внутри стиха всё движется при каждом обращении к нему. Здесь Андрей Тавров, как будто бы подготавливает воплощение духовного мира в материю через слова, обороты и образы. Словно пишет картину мира, используя вместо красок осязаемые нити тканей. Единственно верным способом понять поэтику Таврова видится обращение к методам и процессу творческой работы поэта. Слова, образы и приёмы его поэзии первичны по своей физиологии вплоть до каждого предлога или частицы. Буквы выстроены в правильном порядке, в том единственно возможном порядке, который воплощается в жизненную энергию, перенесённую автором из реальности в слово. Каждая буква его поздних поэтических циклов светится этой энергией. И создаётся впечатление собранного по-новому, по-другому мира, в том числе, алфавита. В очередной раз я не прихожу к какому-либо пониманию поэзии Андрея Таврова, испытываю предчувствие, открытие и узнавание, и только убеждаюсь в её духовной природе. В духовном механизме этой поэзии. Как иначе, если не ловлей духов и призраков бабочек и прочих маленьких небесных созданий сачком языковой решётки, могут быть написаны эти стихотворения. Литература: Тавров А. М. Короб лучевой. Интуиции, эссе и заметки о поэзии и культуре. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2022. — 292 с.

Автриса: Мария Кривова