Гуманизм Селина
I
«я вынужден писать для Ахилла… или для Жертрута!… да насрать мне на них обоих! на них!… и вообще на всех!… на всех этих грязных ограниченных ублюдков, которые только и думают, как бы побольше нахапать!… я на них на всех положил!… суки!»
Луи-Фердинанд Селин — французский писатель, автор автобиографических романов, выдержанных в уникальном стиле, принёсшем своему изобретателю славу реформатора французской литературы. Уличённый в сотрудничестве с нацистами, он обвинялся в коллаборационизме и прослыл убеждённым антисемитом, а под конец жизни и вовсе расистом и законченным мизантропом.
Селин прошёл обе мировые войны, побывал в Африке, Америке, СССР, по всей Европе. Он выжил в кораблекрушении и в самой гуще военной Германии, будучи французом. Его лишили всего, отобрали рукописи, бросили в тюрьму. До конца жизни он получал письма с угрозами, и его вдова, которой на сегодняшний день должно бы быть сто четыре года, продолжает их получать, а могилу его матери осквернили за то, что на плите была высечена фамилия — Селин.
Луи-Фердинанд Детуш родился 27 мая 1894 года в Корбевуа, что в восьми километрах от французской столицы. Когда ему было два года, их семья переехала в Париж.
Франсуа Жибо, который побывал в парижской квартире семьи Селина, рассказывал, что это было довольно убогое место, с магазинчиком кружевных изделий внизу и несколькими комнатами для жильцов на втором этаже.
Жибо — автор трёхтомной биографии Селина, возможно, самой полной и, что главное, — точной благодаря тому, что в ходе работы над ней Жибо имел доступ к редким материалам, документам и личным вещам Селина, которые предоставила автору вдова писателя, Люсетт Альманзор (Детуш).
Помимо этого, Франсуа Жибо принимал участие в издании «Ригодона»: после смерти Селина Люсетт предоставила ему рукопись романа, которую Жибо расшифровал и сопроводил текст своим предисловием. Став другом вдовы Селина, Жибо также защищает её интересы вот уже около сорока лет, будучи по профессии юристом. В настоящее время Франсуа Жибо является руководителем Всемирного общества друзей Селина.
Отец Селина, которого он не слишком любил и уважал, был служащим в страховой компании. В своём первом романе, «Путешествие на край ночи», Селин описал свидание с матерью: он ранен и лежит в госпитале, он вот-вот станет тем, кем его запомнили — главным борцом с человечностью. Или уже стал, судя по тексту: она «скулила, как сука, которой вернули её щенков, но она была хуже суки, потому что поверила в слова, которые ей говорили, чтобы забрать у неё сына».
Что касается женщин, то о них он почти никогда ничего не писал: «Я не знаю ни одной женщины, которую бы не воротило от моих книг и которая прочитала хотя бы одну до конца. А вы что ожидали?! Мои книги они ведь не для женщин… у них свои штучки, они… постель… деньги… все эти фокусы… мои книги к этому не имеют отношения…».
Словом, когда Селин говорит о человеке, всё это равно распространяется и на женщин, или просто подразумевается. В его книгах они обычно не слишком разговорчивы, даже в книгах последней трилогии всё, что Селин приписывает своей жене, он произносит сам, от её имени, но в третьем лице. Чем заниматься точно не следует, так это искать в феномене Селина сексуальное, какое-нибудь фрейдистское потайное дно.
Мать Селина продавала кружевные изделия, в том самом магазине на первом этаже их квартиры. Об этом, как и обо всём остальном, Селин подробно говорил в своих романах. Жибо утверждает, что Селин был воспитан, по сути, женщинами — мамой и бабушкой, имя которой взял в качестве псевдонима.
Вопрос об антисемитизме и коллаборационизме Селина всплывёт так или иначе, поэтому следует сказать, к слову, что не смотря на то, что своим отцом Селин не гордился, он, во-первых, не гордился и ни чем иным, а, во-вторых, влияния отца ему всё равно избежать не удалось, как и любому другому ребёнку.
Отец Селина читал некоторые антисемитские издания (Франсуа Жибо называет, например «La Libre Parole» Дрюмона), плюс совсем недавно во Франции отгремело скандальное «дело Дрейфуса». Также он (отец) считал, что в личных неудачах их семьи виноваты крупные фирмы и банки, которыми управляют евреи, и не был особо революционен в своих взглядах, судя хотя бы по тому, что этим вещам посвящались отдельные издания, которые можно было беспрепятственно получать по почте. Очевидно, что такие моменты оставляют свой след на восприятии, особенно в юном возрасте.
В целом же, семья Селина была вполне типичной для тогдашней Франции. Если тексты Селина правдивы хотя бы от части, а они определённо правдивы, то им действительно приходилось испытывать лишения. С другой стороны, кому нет? Он был единственным ребёнком в семье, но это скорее означало дополнительный градус требований, чем поблажек. У них не было ни автомобиля, ни загородного дома, они почти никогда не отправлялись куда-нибудь в отпуск или просто на отдых загород.
Франсуа Жибо среди наиболее ярких впечатлений из детства Селина называет спектакль «Баффало Билл» и Всемирную выставку 1900 года. Словом, ничего особенного. Но и ничего такого, за что подрастающий Селин мог бы быть благодарен миру. А раз Селин подрос, то возникает вопрос о дальнейшей судьбе отпрыска.
Родители не спешат отдавать сына в университет, в лучших традициях соответствующей морали они хотят сделать из него торговца. На
Жибо здесь замечает, что, судя по всему, примерно в этот период, когда молодой человек предельно неуравновешен и, если можно так сказать, уязвим для мира, Селин всё больше испытывает на себе все прелести одиночества. Сложно сказать, готовил ли себя он к этому сознательно, или хотя бы предчувствовал, но одиночкой он будет всю жизнь, особняком он стоит и после смерти. Возможно, на этот вопрос можно найти ответ в «Путешествии…», и он будет скорее утвердительным.
Жибо также отмечает, что в своём одиночестве и убегании от человека Селин, вероятно, бежал от своего социального статуса, традиционного мировоззрения и языка.
Думаю, что момент с языком немного надуман. Вряд ли Селин сознательно конструировал некую программу по подрыву семантики французской речи и в этом видел нечто вроде отмщения за испорченную жизнь. И в то же время, говоря об уникальности стиля письма Селина, сложно расставить элементы в правильной хронологической и смысловой зависимости: был ли язык Селина весомой причиной того, что его, грубо говоря «не читали»? (Первый роман не в счёт: «Путешествие на край ночи» продавался хорошо и был высоко оценён не только рядовым читателем, но и «коллегами»).
На горизонте маячит призрак войны, Селин обязан служить. И он идёт добровольцем, чуть раньше положенного срока. Вполне может быть, что здесь сыграла свою роль «горячая молодость», или он просто хотел вырваться из унылой и не слишком счастливой жизни. Прославиться, в той мере, в какой это сулит война, почувствовать смерть, всё вместе.
За решением Селина пойти на фронт добровольно нет оснований видеть особый подтекст: многие писатели прошли войну, но писал ли хоть один из них как Селин? К тому же, он не будет служить в профессиональной армии, но это не помешает ему проявить себя как храброго солдата. Дважды он будет ранен: в голову и руку. Сначала взрывом гранаты серьёзно повредит себе слух , что будет напоминать о себе всю оставшуюся жизнь: взять, например, описание слуховых галлюцинаций и постоянных шумов из «Ригодона». И затем, во Фландрии, Селин получит пулю в руку. Сначала он собирается ампутировать её, но решает оставить всё как есть, когда его признают инвалидом на 75%.
Здесь есть о чём подумать: готовность просто так взять и отрезать себе руку вместе с тем, что Селин не боялся войны, говорит о человеке многое. Вряд ли, конечно, он не боялся смерти и не дорожил своей жизнью. Но уже тогда, после первой войны, его характер и личность заканчивают формироваться. Об этом следует помнить, когда разговор заходит об обвинениях в малодушии и прочих эпитетах, которыми награждали коллаборационистов и всех тех, кого к ним причисляли. И сама цифра в 75%: фактически, Селин, ушедший добровольцем на войну, независимо от того, побуждали ли его какие-либо патриотические мотивы, вернулся оттуда глубоко больным и фактически недееспособным, но всё ещё молодым человеком.
Думается, что этот момент был одним из тех ярких цветов, которыми нарисована картина личности Селина. Ему вручают медаль и фотографируют для обложки какой-то газеты. На этом любовь между ним и людьми, если она ещё была на тот момент жива, подходит к концу. Одновременно обличая войну как гуманист, и призывая к убийствам (что, впрочем, будет позже), Селин предстаёт противоречивой фигурой, уже имеющей за плечами бесценный для писателя опыт.
Стоит заметить, что в том же «Путешествии» есть мастерские описания войны, посему вопрос о том, что Селину якобы «сорвало крышу» на войне, после чего он принялся проклинать людей и призывать вешать евреев, надо закрыть. Селин не был безумцем, и если и проводить параллель с затравленным и загнанным в западню зверем, то нашлось бы немного тех, кто имел бы силы вести себя так стойко, как он.
После выздоровления, насколько это было возможно, Селин отправляется в качестве служащего французского консульства в Англию. Вместе со своим приятелем Жоржем Доффруа он погружается в злачную атмосферу лондонских портов и борделей. Потом, годы спустя, он опишет эти события в «Банде Гиньолей». Тем временем, ему уже двадцать два, и в надежде заработать денег, Селин подписывает контракт с компанией, которая ведёт свои дела в Камеруне: бывший немецкой колонией, он теперь принадлежит Англии и французам.
Там он налаживает своеобразный бартер с местными жителями — сигареты в обмен на слоновьи бивни. В сентябре всё того же 1916 года он становится управляющим плантаций какао в Дипикаре.
Франсуа Жибо, лично посетивший все места, в которых бывал Селин, описывает это место как никем не заселённую саванну. Об этом писатель тоже расскажет в своём первом романе. Условия жизни в Камеруне оставляют желать лучшего, и в итоге, заболев малярией, он, так и не сколотив состояния, возвращается в 1917 году обратно во Францию.
В это время он начинает писать. Впрочем, первые записи он будет делать ещё на войне, а затем и в Африке: он напишет там рассказ под названием «Волны» и две поэмы, которые прочитают только его друзья. Как свидетельствует Жибо, когда Селин был ранен, он передал свой рюкзак, в котором был его блокнот с заметками, своему однополчанину, Морису Ланге. Тот будет хранить его и вернёт Селину в 1957 году, спустя более чем сорок лет.
Во Франции он женится на Эдит Фоллет, это был 1919 год. Отец жены являлся деканом медицинского факультета в Ренне. Благодаря ему Селин заканчивает ускоренные курсы и едет на практику в Париж, где работает в больницах и пишет диплом. Кажется, всё складывается неплохо: Селин становится доктором, есть все предпосылки для успешной карьеры, плюс в 1920 году на свет появляется дочь Колетт, единственный ребёнок Селина. Но он оставляет семью и перебирается в Женеву.
Франсуа Жибо, лично встретившись с Эдит Фоллет, отметит, что она сумела простить его и даже установила дружеские отношения с Люсетт Альманзор.
В Женеве Селин находит должность врача-гигиениста, и сопровождает других врачей в Европу, Африку, США. В тот же период он пишет пьесу «Церковь» и направляет её в издательство «Галлимар», но получает отказ: «В пьесе несомненно есть сатирическая составляющая, но ей не хватает последовательности. Она сочетает в себе совершенно разные стили».
В 1929 году Селин приступит к написанию «Путешествия на край ночи».
Селин любил говорить, что начал писать только лишь
Кто-то мог бы усмотреть в этом одну из причин антисемитизма Селина, но такого рода моменты проверить невозможно, потому их можно упомянуть, но не более. Примечательно также и то, что последняя и верная спутница Селина, Люсетт, также будет танцовщицей, как и отвергнувшая его Элизабет. Всё это, скорее, просто добавляет к портрету Селина больше деталей и лишний раз показывает, что он был не демоническим распинателем иудеев, а простым человеком. По свидетельству Маруси Климовой, одному журналисту удалось в начале 80-х найти Элизабет Крейг в одном из домов престарелых в Америке. Попытавшись расспросить её о Селине, он понял, что та, по всей видимости, и не слышала о том, что её бывший любовник стал писателем.
Весной 1932 года Селин отправляет рукопись двум парижским издателям: Галлимару и Деноэлю. Первый медлит с решением и склоняет Селина к тому, чтобы урезать роман. Деноэль отправляет книгу в печать сразу после прочтения.
Селин во время совместной работы с ним над изданием «Путешествия» будет постоянно контролировать процесс, не разрешая редакторам менять ни единой запятой. Стоило бы такой щепетильности одно лишь стремление заработать?
Роман обернулся невероятным успехом, Селину прочат Гонкуровскую премию. Он был уверен в своём успехе, пришёл на церемонию вручения вместе с женой и дочерью. Неожиданно для всех премию получает некий Ги Мазелин за роман «Волки». Селину достаётся другая награда — премия Ренодо. Основанная журналистами и критиками премии братьев Гонкур, она представляет собой нечто вроде дополнения для первой и вручается в тот же день — первый вторник ноября. Селин был в бешенстве, он будет вспоминать об этом ударе всю жизнь. Однако, это не помешает его издателю продать 80 000 копий «Путешествия на край ночи».
В 1936 году выходит второй роман Селина, «Смерть в кредит». Книга вызывает спорные реакции, многих возмутят отдельные, особо резкие фрагменты. А Селин тем временем продолжает зарабатывать на жизнь медициной, заводит кое-какие знакомства в кругу парижской богемы, среди них — актёр Робер Левиган, которого он сделает одним из действующих лиц своей последней трилогии.
В его жизни наступает переломный момент. Едва не случившийся триумф с премией Гонкур стал для Селина ещё одним напоминанием о том, что жизнь и люди — это всегда обманутые ожидания.
После «Путешествия» Селин окончательно устанавливает для себя свой стиль и манеру писать. Те спорные, иногда балансирующие на грани вещи, которые он говорит со страниц своих книг, станут чем-то вроде основания для того, что на него скоро обрушится. Немного забегая вперёд, скажу, что Селин вскоре опубликует небольшой текст о своём путешествии в СССР, «Mea culpa», а затем, в 1937 году памфлет «Безделицы для погрома», и следом за ним — «Школу трупов». На этом моменте начинается всякий спор о феномене Селина.
Возвращаясь к 80 000 проданных экземпляров первого романа: по всей видимости, от той суммы Селину причиталось немного. Гонкуровская премия, хоть и не сулящая баснословных богатств, всё-таки была бы ощутим подспорьем для инвалида и ветерана войны. Плюс несла с собой и сугубо формальные блага.
Тем временем, в 1934 году по предложению Луи Арагона, «Путешествие» переводит на русский язык его жена, Эльза Триоли. Как и стоило ожидать, перевод оказался весьма отдалённой калькой на роман, к тому же урезанной. Сложно сказать, виноваты ли в этом Арагон и его жена, но Селин реагирует на это очень бурно: с Арагоном происходит разрыв. Видимо, как и со всей остальной богемой Парижа и Франции. Этот эпизод также становится одним из его излюбленных поводов для желчных пассажей в поздних романах.
В надежде получить деньги за издание романа в Советском Союзе, но, пожалуй, не только поэтому, он решает ехать туда самолично. Вместо официального приёма и оплаченных билетов и апартаментов в гостинице, Селин едет за свой счёт. Хотя, например, Андре Жид был официально приглашён советским правительством, путешествовал по всей стране в специально отведённом для него вагоне в сопровождении других писателей и даже стоял во время похорон Горького на трибуне Мавзолея в непосредственной близости от Сталина.
Селин же смог побывать только в Ленинграде. На единственной открытке, отправленной им во Францию, изображён штамп 4 сентября 1936 года. Он пишет: «Чёрт побери! Если это будущее, то нужно стараться наслаждаться нашими гнусными условиями жизни. Какой ужас! Мои бедные друзья. Даже жизнь в Гонесс (один из беднейших пригородов Парижа) в сравнении с этим приобретает некое очарование! Искренне ваш. Луи Ф.»
Пребывание Селина в СССР не имело никакого отклика в печати и, казалось, прошло и вовсе незамеченным. Маруся Климова написала об этой поездке в своей книге — «Селин в России». Так, помимо прочего, она в ходе работы над книгой, нашла интересный документ: «… во время пребывания в Ленинграде французского писателя Луи Селина, … с ним была проделана следующая манипуляция в гостинице „Европейская". Несмотря на то, что Селин уплатил за свою комнату до момента отъезда, в один прекрасный день, когда он отсутствовал среди дня, все его вещи были перенесены без его ведома и позволения в другой, худший номер… На его возмущённый вопрос, чем объяснить это переселение без его разрешения, да ещё в худшую комнату, последовал лаконичный ответ: „Комнаты нужны для фестиваля!"» (Вероятно, имеется в виду Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, проходивший осенью 1936 года).
Во время его пребывания в СССР, к Селину была представлена гид-переводчица, Натали, которая, несомненно, была обязана делать доносы. Среди документов, утраченных или засекреченных, может быть много другой интересной информации. Селин, решив ехать в СССР в одиночку, подвергал себя недвусмысленному риску: Натали посоветовала Селину скорее возвращаться в Францию, предупредив его о готовящемся аресте. Он сам собирался посетить ещё и Москву, но резко переменил планы. Возвращаясь, он пишет в одном из писем: «Россия — это чудовищная помойка, я ещё об этом расскажу»…
II
«Ничего против евреев я не писал… я лишь говорил, что евреи ведут нас к войне. Вот и всё. У них были проблемы с Гитлером и это нас не касалось, мы не должны были в это ввязываться. В течение двух тысяч лет евреи заставляли всех выслушивать бесконечные жалобы и теперь Гитлер заставил их слушать свои. Я против евреев ничего не имею… это просто нелогично хвалить или обвинять в
…Само собой, никаких денег Селин с собой из Союза не привёз. На пороге войны сорокапятилетний Селин оказывается в положении парии, живёт более чем скромно и до сих пор не видит на горизонте никаких следов признания, которое, казалось бы, он заслужил. Вместо этого там уже маячат знамёна СС.
Побывав в Союзе как частное лицо, он мог наблюдать неподдельную картину, и то, что он увидел, было далеко от идиллии.
Франсуа Жибо, утверждая, что Селин предчувствовал войну, и именно поэтому написал свои памфлеты, якобы с целью таким странным приёмом её отвратить, кажется, не упускает из вида личную симпатию к Селину.
Он прошёл войну, и, несмотря ни на что, не жаждет её повторения. Но так или иначе, это чёрное пятно из биографии писателя никак не вывести: его памфлеты, и без того провокационные, были восприняты совсем не так, как он, вероятно, рассчитывал. Если Селин опрометчиво поехал в СССР, то было бы вполне разумно предположить также, что ему и не пришло в голову, что его памфлеты будут восприняты настолько резко. Вряд ли это была глупость, Селин, кажется, действительно верил в то, что пишет их во благо. В этих текстах, кстати, до сих пор запрещённых к печати во Франции, он призывал избежать войны любым путём: заключить с немцами любое соглашение, а евреев, которые, по его мнению, толкали Францию к войне, должно было заставить вести себя более уступчиво.
Селин не из тех, кто говорит прямо то, что думает. Он сопровождает своё мнение целой кавалькадой эпитетов и смежных мыслей, среди которых и сам автор мог бы затерять главную нить. Вряд ли, послушайся евреи его гневных призывов, и отдайся они в руки Гитлера (что само по себе представить сложно), это могло бы отвратить Францию от войны. Как обычно у Селина: сочетание ряда обстоятельств превращают ситуацию в гротеск, который будто сам просится в реальность, чтобы после быть записанным его рукой.
Личная неприязнь к евреям, непредсказуемость политической ситуации в мире и не самые удачные слова. В те годы люди в одночасье просыпались либо с дулом у виска, либо в стане угнетателей. Селин был не из таких людей, в этом было его слабое место в начавшемся безрассудстве.
Какой именно смысл Селин вкладывал в свои слова, и на что рассчитывал, установить затруднительно. Возможно, больше света на эту нескончаемую полемику могли бы пролить его личные письма, которые, кстати, во Франции издал в качестве четвёртой книги собрания сочинений Селина Франсуа Жибо. Но многое из его переписки хранится у частных коллекционеров, и не только у них. Потому (как минимум временно) это вопрос личной позиции, как и вопрос о, собственно, ценности Селина как писателя: либо принятие, не смотря ни на что, либо презрение. И вряд ли какие-то новые нюансы могут изменить установившуюся уже давно ситуацию.
«Безделицы» и «Школа трупов» вызовут скандал, Селин будет вынужден уволиться из больницы, в которой работал.
В сентябре 1939 года он устраивается врачом на борт корабля, идущего в Марокко. В ночь с 5 на 6 января 1940, близ Гибралтара, судно столкнётся с английским военным кораблём. Селин выживет и окажет помощь остальным пострадавшим. Один из наиболее ярких фактов биографии, часто всплывающий в романах, рассказывает о том, как только что пережившие кораблекрушение Селин и Люсетт оказываются в Сартрувилле, где началась эвакуация.
Вместе с двумя грудными младенцами и пожилой женщиной, они находят машину скорой помощи и в спешке и суматохе уезжают прочь из города, подальше от надвигающихся немцев.
Что касается немцев, то к этому вопросу Франсуа Жибо также подошёл ответственно: он лично встречался с некоторыми из тех, кто был знаком с Селином. Среди них были директор Немецкого Института в Париже и полковник СС. Итогом его расследования стало полное отсутствие каких-либо документов, подтверждающих факт того, что Селин сотрудничал с немцами.
Напротив, он был одним из тех, кто отказался от турне французских писателей в нацистскую Германию. У него были среди немцев друзья, ещё со времён прошлой войны, и в Берлин он ездил, но по отдельному, личному поводу: чтобы передать на хранение ключ от банковской ячейки в Копенгагене.
Но в 1941 году он публикует ещё один памфлет, пышущий антисемитизмом, «Попали в переделку». Есть мнение, что в том же 1941-м году Сартр, поначалу оценивший талант Селина и даже взявший слова из его «Путешествия» для эпилога своей «Тошноты», прощупывал через него немецкую почву, ища возможности поставить свою пьесу «Мухи». Если задуматься на момент: Сартр, просящий Селина помочь ему в постановке своей пьесы силами нацистов в самый разгар оккупации…
Немного позднее Сартр был среди первых, кто обвинял Селина в предательстве. Не говоря уже о Камю, который книги Селина не считал литературой вовсе. Зато получил премию Нобеля по литературе, и всю жизнь метался по баррикадам, не в силах принять ни одну из сторон.
Селин стал козлом отпущения. Он считал, что нужно быть реалистами: что такое памфлеты, просто слова, когда настоящие предательства и убийства случаются на каждом шагу, и виноватые уходят от справедливого суда. Селин неустанно повторял: «Всюду злоба, клевета, подлость…» После начала войны у него стало ещё больше оснований так думать.
С другой стороны, было бы глупо считать, что Селин не предвидел того, что его письменные заявления будут восприняты неоднозначно. В своих романах Селин постоянно идёт на провокацию. Иные провокации обходятся слишком дорого. Однако, прежде чем перейти к хронике войны, стоит сказать, что травля Селина не была единодушной. Например, Альбер Парас, писатель из Аргентины, познакомившийся с Селином в 1934 году, выступал, правда, уже после войны, в его защиту, в частности, своей книгой «Торжество скотов», где опубликовал многие адресованные ему письма Селина.
Но всегда есть глас общественности и те, кому выгодно, чтобы он был именно таким, — не стоит забывать, что в оккупированной Франции разыгрывались серьёзные партии, с жизнями, полными благосостояния на одной стороне весов, и смертью или медленным умиранием на другой.
Предваряя всё, что будет сказано дальше о Селине, справедливо будет сказать, что ему досталось как раз последнее. Вернувшись однажды домой, Селин обнаруживает, что его дом разграблен и разрушен. Стащили деньги, вещи, рукописи, а что унести не смогли — сожгли. Будь он с Люсетт в тот момент дома, их бы, видимо, прикончили на месте. Останься он в Париже, его приговорили бы к трибуналу или просто убили партизаны. Его первого издателя, Роберта Деноэля, убьют в Париже, рядом с Площадью Инвалидов (!), это случится 2 декабря 1944 года. Нет нужды распространяться о том, что за отсутствием Селина случилось с правами на книги и его прочим интеллектуальным и финансовым имуществом.
Не долго думая, Селин, вместе с женой и котом Бебером, бежит прочь из Франции. И оказывается в Германии, где будет вынужден провести девять месяцев, которые станут материалом для его трилогии: «Из замка в замок», «Север», «Ригодон».
Снова, Селин там, где нет никого другого, чтобы запечатлеть это таким, каким оно есть на самом деле. Француз, оказавшийся в разгар войны в стране, которую ненавидит весь остальной мир. Судьбе присуща особая чуткость и ирония: кто другой, как не Селин, подошёл бы на такую роль?
Целью Селина является Дания, где у него в банковской ячейке хранится золото. В
Вопреки всем слухам, Селина вовсе не встречали в Германии как милого друга, и только знакомства с некоторыми персонами, по долгу медицинской службы, помогают ему не сгинуть в
Этому периоду соответствует первая книга Селина из т. н. северной трилогии, «Из замка в замок». Селин оказывается среди эвакуировавшихся сторонников режима Виши и прочих «коллабос», и будет вынужден выживать там четыре месяца. Ни здесь, ни в Цорнхофе их не спешат вешать и четвертовать, но кому там есть дело до французских беженцев? После этого они едут дальше на север, на искорёженных поездах, мимо разрушенных до основания городов, вместе с тысячами таких же несчастных как они, только все остальные, за редким исключением, — не французы. Все перипетии этого ужасающего турне описывать вслед за Селином нет нужды, всё, что нужно, он сказал сам. Вот пара эпизодов:
*Перрон вокзала, прибывает поезд. И вокзал, и поезд, и пути — всё разрушено, снова наспех собрано, и снова разрушено. Это поезд «Берлин-Росток». Он забит до отказа, его и поездом назвать тяжело: это гусеница войны, в которой сплелись вместе тела людей, живых и мёртвых, да так, что мертвецов невозможно вытащить
*Селину удаётся попасть на поезд, они едут на дребезжащем куске железа, голой покорёженной платформе, на них валит снег и копоть из локомотива, уголь хрустит на зубах. На пересадочном пункте его знакомят с Оберартцем Хауптом, решающим все вопросы своей службы как истинный ницшеанец — его методика заключается в том, чтобы вытащить всех из вагонов, сложить тела на лугу, «…прямо так… их оставляют там… на два… три дня… на холоде, в снегу, совсем голых… те, кто ещё в состоянии встать, пытаются это сделать… их сразу заметишь, даже одноногих… они идут в восточном направлении… тогда производится сортировка!… одних направляют в больницу, в хирургическое отделение… а других оставляют на земляные работы… рыть ямы… для мёртвых, для тех, кто не двигается уже два… три дня… естественный отбор!… сильные всё равно выживают! холод, снег, нагота только сделают их сильнее…»
Был ли на самом деле этот Оберартц Хаупт? Селин любит взять за основу настоящее событие и сплясать с ним свой танец смерти. Например, читая трилогию, вы можете решить, что вокруг Селина и его спутников постоянно царит нечто вроде дьявольской мясорубки: небо в саже и смоле, а земля гудит от взрывов день и ночь не переставая.
На деле практически всё это время настоящие боевые действия проходили на приличном расстоянии.
Ещё: Селин описывает Цорнхоф как
Селин не предоставляет нам хронологию и строгий перечень событий, он вплетает в одну сеть наиболее яркие сцены и склеивает их гиперболами. Вроде извлечения тела хозяина поместья из выгребной ямы. Хозяин этот был, ко всему прочему, безногим инвалидом и страдал от эпилепсии, в приступах хватался за ружьё и катался на спине русского пленного, который его в чан с отбросами и бросил умирать. Где здесь вымысел? Не имеет значения. Это — литература. И именно поэтому по соседству с этим парадом безумия — описание того, как под вспышки бомбардировок Берлина Лили (Люсетт) смотрит на семейство синиц, и тон Селина моментально меняется. Не даром «Ригодон» предваряет лаконичное: «Посвящается животным», которое может быть прочитано двояко. Кажется, именно в этой черте угадывается блеск его таланта.
Зверей Селин любил всю жизнь. В доме в Медоне, где он прожил остаток своей жизни, он был окружён собаками, которых содержал, впрочем, не только ради удовольствия, но и на случай, если явится какой-нибудь псих, чтобы претворить в жизнь свои угрозы. Чего стоит один кот Бебер, прошедший вместе с хозяином в саквояже через всю Германию и войну и умерший в возрасте двадцати лет в саду его дома.
Селин прекрасно всё помнит: «У нас есть время подумать… так подумаем! Только без стонов и слёз! Мне вовсе не хочется, чтобы меня оплакивали! Плевать на всех этих ноющих людишек… вздёрнуть бы их всех! Оп!… пусть прекратят проливать! крокодиловы слёзы!… мне просто нужны воспоминания…»
Все имена, которые есть возможность проверить, соответствуют действительности, либо легко угадываются (привет, Тартр!). Многое он благоразумно замалчивает, но точно никогда ничего не путает. Времени, чтобы всё вспомнить и привести в порядок у него было достаточно. Особенно в Дании.
«Ригодон» обрывается там, где начнётся Дания. Они с Лили стараются быть как можно осторожнее, но его арестовывают и сажают в тюрьму. Сначала его приговаривают к смертной казни, и он год сидит в яме в ожидании исполнения приговора.
Франсуа Жибо побывал в тюрьме, где держали Селина, и признаёт, что условия там были чудовищные. Из тюремной ямы Селин вышел уже с окончательно подорванным здоровьем.
В 1944 он пишет «Банду Гиньоля», находясь уже в своей квартире на улице Жирардон. Но на возвращении во Францию его мучения не закончились: ему постоянно угрожают, оставляя у дверей послания, например, в виде маленьких гробиков. Против него действительно готовилось покушение, буквально в квартире по соседству. Позднее они с Люсетт перебрались в Медон, пригород Парижа. Но и здесь до самой смерти он будет получать десятки писем, дышащих ненавистью. Примечателен рассказ Маруси Климовой, который ей поведала вдова писателя во время одного из визитов: однажды к ней пришла журналистка, которая под предлогом работы над статьёй о Селине, начала расспрашивать её о нём и обо всём прочем. Когда разговор подошёл к концу, журналистка достала из сумки пистолет и сказала, что пришла сюда, чтобы убить её, но теперь, услышав её историю, передумала.
После убийства Деноэля, Селин запрещает его наследникам публиковать свои работы и с большим трудом возвращает себе права на «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит».
В 1951 году он продаёт права на свои главные романы издателю Гастону Галлимару в обмен на аванс в 5 миллионов франков и 18% от продаж. Что, впрочем, не помешает Селину всячески поносить Галлимара: ненависть, склонность видеть в людях только ненависть, вызывать в них только это чувство — вот что стало главным багажом Селина к итогу его жизни.
Но в то же время он почти до самой смерти будет продолжать лечить больных. Новый виток славы придёт, когда его опубликуют в престижной серии «Плеяда». Тогда он начнёт давать интервью, в которых, впрочем, только упрочит свой статус одиночки и мизантропа.
На вершине оказались люди вроде Камю: как раз в 1957 году он получит Нобелевскую премию по литературе. Селина же обходят стороной, но не забывают время от времени проверять, жив ли ещё этот мерзавец. Он постоянно пишет, до последнего вздоха.
Франсуа Жибо, который расшифровывал рукопись последнего романа Селина, вышедшего в свет уже после его смерти, говорит, что это видно по последним страницам, по почерку. Селин завершил роман 30 июня 1961 года и умер на следующий день.
«Взгляни, какой прекрасный проспект… и прекрасный прежде всего потому, что на нём никого нет… стоит здесь появиться людям, как всё очарование развеется… люди сразу начинают суетиться… не могу сказать, чтобы они постоянно делали гадости, просто уж больно они все убогие… смерть действительно всё очищает…»
Теперь Селин включён в обязательную программу французских лицеев, хоть это только фрагменты из «Путешествия» (рукопись которой, кстати, была продана на аукционе за рекордные один миллион шестьсот тысяч долларов). А в этом году вышел первый художественный фильм о писателе, режиссёр — Эммануэль Бурдьё (сын того самого Пьера Бурдьё, известного, помимо прочего, анализом символического насилия).
Но в то же время, во всей Франции до сих пор нет ни одной таблички или памятника в его честь. Примечательно, что на углу улицы Жирардон, где Селин жил, напротив того самого дома висит большая мемориальная доска, где указано, что там жил Марсель Эме, французский писатель.
Были случаи, когда поклонники Селина пытались писать прямо на домах, где он жил, используя трафареты. Но все эти надписи вскоре закрашивали.
Селин написал десяток романов, и несколько памфлетов, и их как раз оказалось достаточно, чтобы травить его всю жизнь. Мало кто слышал о Селине, и если бы не Маруся Климова, которая помимо всего прочего, перевела на русский его книги, то сделать это было бы ещё сложнее. А он, кроме романов, писал балеты, пьесы, сценарии для фильмов. И только некоторые из них, при всех стараниях Селина, были поставлены. Речь не о том, чтобы выставить его этаким непризнанным гением, а скорее о поразительной прочности предрассудков.
«Я никогда и не предполагал, что нас будут так долго травить… сменилось уже два поколения!… родились почти сорок миллионов детей, молодых идиотов и идиоток… всё чертовски изменилось со времён Цезаря! „они порхают, веселятся, им остальное ни к чему!" здрасьте! они ведь ничего не забывают…»
Разве не кажется странным, что Селин, подвергшийся таким гонениям за свой антисемитизм, не очень впечатлял своих угнетателей своей ненавистью к человеку вообще? Разве не больше пассажей он посвятил очернению человеческой природы, чем еврейскому вопросу? И является ли этот самый еврейский вопрос таким уж большим и личным камнем преткновения для каждого из тех, кто писал ему гневные письма с оскорблениями и угрозами? Политическое искусство — ещё более грязное болото, чем искусство придворных. Наверное, тяжело найти в истории литературы более яркий пример двойственности стандартов: убил ли хоть кого-нибудь Селин лично за всю войну? Известно, что он продолжал работать врачом и в Зигмарингене, и в других местах во время войны. Означает ли заявление, что во время этой войны умирали и страдали не только евреи, что Селин — коллаборационист?
«…о том, как настрадались немцы во время войны — … — об этом никто не осмелился написать. Нет! Нет! Ни за что! Об этом не следует говорить! Тише! Тссс!… Об этом нельзя писать… тихо… тссс! Ведь так, только с одной стороны страдали… тссс!»
Как бы то ни было, в нацистской Германии его книги не публиковали.
«В конце концов, я знаю о гонениях очень хорошо. Будучи совсем ещё крошечным, я терпел их… Это сделало меня весьма ужасным… И я растратил свою жизнь на утончённость. По правде говоря, я чувствую, как всё становится скучным… Все наскучивают мне…»
Селин искренен, но это не означает, что он говорит только то, что было в реальности. Он говорит о том, какой он видел эту реальность. И если через каждый десяток-другой страниц вырывается новая тирада причитаний и обвинений, то уж на это он имел полное право.
На страницах романов он называл себя «скромным хроникёром» тех событий, о которых многие либо никогда не знали того, что лично наблюдал Селин, либо предпочли забыть. В таком смысле его романы — это уникальная документализация бытия в войне. Как барахлящая и временами съезжающая с катушек камера оператора с
«…но больше всего меня в этой истории смущает способность людей держать нос по ветру, когда я об этом думаю, меня так всего и передёргивает… если бы, к примеру, чаша весов склонилась в сторону Гитлера, ну хотя бы самую малость, вы бы сейчас сами увидели, как все превратились бы в его сторонников… начали бы соревноваться, кто повесил больше евреев, кто самый преданный нацист… кто первым выпустит кишки Черчиллю, вырвет из груди сердце Рузвельта, поклянётся в любви Герингу… стоит ситуации резко измениться в ту или другую сторону, как все сразу же, отталкивая друг друга, кидаются лизать зад победителям… о, с каким рвением сейчас бы все поддерживали Адольфа, уверяю вас, так тоже могло быть!…»
Понять Селина не легко, но сделать это, замечая только его презрение и ненависть, не получится. Каждый получает по заслугам, как говорят. Получил ли Селин сполна за то, что он сделал? Если мы, конечно, уговоримся, что он действительно сделал всё то, что ему вменяли или же выясним с объективной точностью, что именно он сделал, а что было пустым обвинением. Заслужил ли этот человек пожизненной травли за свои слова, когда многие и многие другие избежали наказания за реальные поступки? Вероятно, это вопрос морали для тех, кто этой травлей любит заниматься. А сам Селин не раскаивался ни в одном из своих текстов.
«…Я думаю, что я очень смелый, очень жертвенный. Я дал людям многое, и всё, что они вернули — гнилые поступки, это всё, что я от них видел. Чёрт возьми! Люди приходят ко мне спросить, а есть ли у меня комплексы, но я говорю, что те, кто имеет комплексы, — это люди, стоящие около меня. Но я не один из них. Я сделал для них всё, что мог. Я пытался предостеречь их от войны, и я попытался придумать это маленькое изобретение… в литературе… Счастлив ли я? Нет! Я несчастен, потому что я чувствую себя жертвой их гнилых уловок, всего этого. И это не ярмарка! Я говорю об этом! Я буду умирать, утверждая, что со мной несправедливо обошлись. Я был раздет, ограблен, сброшен, оскорблён теми, кто ничего не заслуживает. И я не имею тех низких качеств, тех комплексов, которые имеют другие. Я чувствую, что все виновны! Но не я! Вот что я думаю».
Селин предъявлял человеку такие требования, которым он никогда не сможет соответствовать. Себя же он ставит несколько в стороне от всего этого тотального смотра человеческого рода — он врач, который диагностирует. Селин имеет право очернять человечество на протяжении тысяч страниц, имеет право в разгар оккупации переиздать свои националистические памфлеты и призывать вешать направо и налево всякого, еврей он или нет, главное — что он не достаточно человек. Он имеет право переворачивать факты с ног на голову для нужд стиля и формы — потому что он писатель.
Это снимает с него всякое обвинение, не потому что он стоит выше морали, жизни и смерти, прав человека, а потому что Селин не убегал от ответа, и давно ответил. Из всего написанного им в этих набивших оскомину памфлетах, он сожалел лишь о том, что призывал на этих страницах вступать в ряды армии молодёжь.
«Позвольте-с мне облизать нож гильотины?!…» — бешеная псина истории, вся Европа была не в настроении слушать такие шутки в свой адрес. Селин был обречён стать тем, кем он стал. Но он уже давно мёртв, отмотал своё, оставив после себя свои книги. Думаю, с нас причитается. Он чист перед лицом универсальной морали. На войне Селин увидел чёрное солнце. Другое дело, когда эта мораль — только отражение этого чёрного солнца в луже крови и грязи.
Поль Рассинье:
1. Суд, который устроили над Селином, — мерзость.
2. Его обрекли на нечеловеческую жизнь.
3. И то и другое выгодно определённой группе, в частности тем, кто нарушил его авторские права, французскому государству, которое лишило его пенсии и конфисковало книги.
4. Судить надо тех, кто на этом деле греет руки.
«Для достижения успеха все средства хороши… при любых режимах… все государственные деятели заняты пустяками!… вывешивают указы!… затем отменяют!… опилки перемешаны с внутренностями: сальники, мозжечки… История идёт своим чередом… а где мы очутились? Прыжок в одну сторону!… и оп! сразу же в другую!… ригодон!… повсюду торчат колы! Чистки, вивисекции… дымятся содранные шкуры… а этим проклятым слабоумным вуайерам хочется начать всё сначала! Опять вырывать кишки руками! Чтобы всюду были слышны крики, хрипы…»
Использованы материалы из интервью Маруси Климовой с Франсуа Жибо, Анри Годаром, фрагменты книги Маруси Климовой «Селин в России» и другие публикации Климовой на эту тему, а также интервью Артура Парино с
