В состоявшейся 27 июня 2018 года в Биркбекском университете встрече, посвященной теме полового различия и гражданских прав, профессор лингвистики Жан-Клод Мильнер выступал с основным докладом, ему оппонировал Славой Жижек, а после состоялся раунд вопросов из зала. Ключевой темой являлась тема политического значения движения MeToo, культуро-философским комментарием к которому доклад Мильнера, собственно, и являлся — по сути, в аудитории разворачивался академный аналог популярного публицистического жанра «комментарий эксперта к нашумевшему событию».

Лейтмотивом доклада является идея о том, что положение женщин в эпоху позднего капитализма можно охарактеризовать парадоксальным образом как «материально сильное, но структурно слабое» (“objectively strong, but structurally weak”) — есть подозрение, что, несмотря на формальное равенство в позициях правового статуса и обеспеченности ресурсами, существует какое-то более глубокое, возможно, коренящееся в символической репрезентации препятствие достижению подлинного, а не поставленного под условия равноправия. То, что под структурой подразумеваются не служебные отношения власти и подчинения, а медийные репрезентации (идеология), становится совсем очевидно, когда в ответ на вопрос из зала о том, как понимать искомую структуру применительно к целям настоящей дискуссии, Мильнер приводит пример с делом О. Джея Симпсона; вероятно, тем самым проводится намек на то, как необоснованные презумпции вины и некомпетентности как в отношении жены Симпсона, так и прокурора Марсии Кларк, женщин материально состоятельных и даже властных, были целиком затуманены довлеющей аурой расового конфликта, который как будто стоял у истоков судебного процесса.

Неомарксист по стезе, Мильнер подкрепляет каждое свое высказывание параллелью из марксистской теории. Две выделяемых им вначале концепции сексуального акта — секс как взаимное уничтожение (поглощение, война) и секс как эксплуатация (договор, перемирие) — оказываются гомологичны историческим стадиям, выделяемым Марксом, в частности, оформившейся на заре XIX века идее трудового контракта между работодателем и работником, который, обеспечивая формальное равенство сторон и их договорных позиций, является ничем иным, как формой прикрытия эксплуатации. Проблема дачи согласия становится ключевой — по мнению Мильнера, подобно тому, как работник, сам того не желая, вынужден давать согласие на эксплуатацию своей трудовой функции и экспроприацию прибавочного продукта, который является результатом его труда, так же и женщина, в силу господствующих в СМИ нарративов, вынуждена подчиняться своим партнерам для сохранения\продвижения карьеры. Единственный способ изменить положение вещей — порушить идеологические основания старого символического порядка, избавиться от несправедливых презумпций и ложных установок.

Жижек, кажется, чувствует слабость центрального аргумента Мильнера, который использует актуальность событий не столько для их объяснения, сколько для демонстрации эффективности собственного аналитического метода — едва ли первый или последний подобный случай в истории, за который можно упрекнуть публичных интеллектуалов. Поэтому он начинает строить свое высказывание по логике «Я, конечно, со всем этим согласен, но», исподволь критикуя MeToo в излишней абстрактности и сосредоточенности вокруг вопиющих сингулярных случаев насилия (в противовес насилию длящемуся, впитавшемуся в ткань самих отношений) по типу кейса Вайнштейна, который уже в силу задействованных фигур является вопиющим и потому привлекающим диспропорционально много внимания. На ожидаемый упрек из аудитории «Неужели вы приравниваете MeToo и Трампа, считая их двумя сторонами одной монеты?» Жижек ожидаемо увиливает от признания оговора, лишь подчеркивая, что, по его мнению, они друг друга стоят. Как это можно понять? Вероятно, речь идет о том, что и то, и другое явление являются порождениями веб-СМИ, порождениями социальных сетей и той культуры общения, которая там возникает. Начав с благородных целей (уничтожение институциональных условий, способствующих возникновению таких ситуаций дачи-согласия-против-своего-желания), движение постепенно разрастается, облекается новыми ассоциациями и неожиданными союзниками и в конечном счете начинает охотиться за теми, кто того не заслуживает, привлекать к ответственности тех, кто нуждается лишь в выговоре, создавая почву для собственной делегитимации. То, что при определенных обстоятельствах полярные противоположности могут начать обнаруживать в себе пугающие сходства друг с другом, далеко не новость, и, как верно отмечает Жижек, нас не должны удивлять ни комические проблески вульгарного коммунизма в отношении «справедливого распределения жен», которые демонстрируют во всем остальном весьма авторитарные участники сабреддита r/incel, ни стремления некоторых радикальных левых цензурировать язык и жестко регламентировать (по модели b2b) не-публичные по своему существу сферы флирта и романтического контакта.

В сущности, вся дискуссия крутится вокруг фабрикуемых масс-медийной машиной идеологических аргументов, которые пускают в ход члены противоположных политических лагерей, философское осмысление же их пост-фактум максимально ограниченно. Искать ли истоки проблемы в классовом конфликте (как делают те, кто считает любую позицию власти неотъемлемо мизогинной, приводя в пример письмо Катрин Денев), либо редуцировать его до психоаналитической проблематики, как делают сторонники лакановского крыла — так или иначе, философский дискурс вряд ли может предложить какой-либо иной путь дальнейших действий, который бы отличался от тех, которые уже были озвучены.

В целом, дискуссия оставляет впечатление расфокусированности и неудовлетворенности, словно что-то важное не выговаривается, или же все, что могло быть сказано, уже было сказано, и тогда не остается причин, по которым эти люди решили собраться в зале. Кажется, какой-то едва уловимый шажок к прорыву совершается в тот момент, когда Жижек заявляет, что нельзя просто так осуществить прыжок от природы к социальной власти, что неравноправие на уровне идеологии, связанное с конституированием и поддерживанием символической иерархии женского и мужского, не всегда значит неравноправие в других сферах; иными словами — усматривать в патриархальном порядке корень всех бед так же глупо, как усматривать его в классовом напряжении или расовом страхе перед другим. Значит ли эта невозможность прыжка наличие в политической сфере загвоздки с тем, что именно понимается под «природой»? Но этот момент далее не развивается.