Привет. Мой дед годами травил классные байки, а потом собрался с силами и обратил их в удобочитаемые рассказы. Когда их крепко спаяли кудесники из системы Ridero, оказалось, что диких историй из дедовской жизни набралось на 374 страницы (ЛитРес говорит — 400, но мы знаем лучше). На той неделе мы с ним пили чай и постановили: часть рассказов выпустим отдельно — потому что можем.

Истории собраны в циклы: «Детские зарисовки», «Завод», «Солдатские байки», «ОКБ», «ВНИИТЭ» и прочая. Тематический круг широк, объединяет их лишь главный герой — Валерий Владимирович Тимофеев, неугомонный турист, дизайнер, инженер-испытатель, дипломированный спасатель, предприимчивый бизнесмен и хитрый рассказчик, чьей мальчишеской страсти к хвастовству не умерило время.

«Дядя Петя» — рассказ из цикла «Детские зарисовки», история об архетипическом Хитром Русском Мужике, странным образом поучаствовавшем в воспитании деда.

И сослали все–таки меня опять на все лето в старинный уральский городок Ревду, где на берегу испоганенной промышленными стоками речки стоял старый дом старшей сестры моей мамы — тетки Зины, затюканной беспросветной возней по хозяйству, всему этому огромному огороду, постоянно жующим что-то козам и овечкам и разбегающимся из–под ног дурам курам. Да еще трое детей, постоянно хотевших жрать, и сам глава семейства дядя Петя, невысокого росточка колченогий мастер на все руки, лучший печник в округе и беспросветный пьяница.

Почему-то лег я ему на душу, и вечерами, когда неожиданно он бывал трезвехонек, сиживали с ним на крылечке, ведя мудрые философические беседы в клубах вонючего табачного дыма от самокрутки «козья ножка», снаряженной ядреным самосадом, которую он практически не выпускал изо рта. А официально трудился он путеобходчиком и все это лето брал меня на работу, благо что от сего он имел огромный гешефт.

Значится, так, нацепив на себя свою рабочую сбрую и отойдя от будки пару сотен метров, он вытаскивал из сумки алюминиевую миску, выливал в нее пол-литра красноголовой водочки и любовно крошил туда же мелкие кусочки старого черного хлеба, торопливо швыркал столовой ложкой всю эту баланду и заваливался дрыхнуть в близлежащие кустики. Натянув на уши железнодорожную фуражку, поясом с флажками и петардами, ухватив здоровенный гаечный ключ и специальный узкорылый молоток на длиннющей рукоятке, начинал я за него «обход» почти до самого туннеля под горой Волчихой, подколачивая выпяченные костыли, подкручивая ослабевшие гайки и определяя на звук отсутствие трещин у рельсов. А когда появлялся пыхтящий паром локомотив, шустро вытаскивал из чехла свернутый желтый флажок и гордо выпячивал его перед собой, заставляя очумело таращить зенки высунувшегося из окна паровозной будки машиниста, с отпавшей челюстью разглядывающего постепенно уменьшающуюся фигурку новоявленного труженика шпал и рельсов.

В конце рабочего дня чудненько отоспавшийся дядя, лихо опростав заныканную чекушку, отправлялся класть очередную печку, так как завсегда отбоя от заказчиков у него не было. Особливо удавались ему «голландки», хотя и в других печах был он большой дока и вполне мог уж больно жмотистому хозяину запендюрить такую «подлянку», что тот опосля на коленках ползал, чтобы упросить мастера укротить невесть откуда появляющийся в самый неподходящий момент едкий густой дым. А по окончании работ хозяин должон был накрыть поляну и обязательно проводить на волю вконец надрызгавшегося мастера, но только через широко распахнутые ворота, миновав которые тот и шастал до ближайшей канавы, куда и заваливался спать, даже не подозревая, что в соседней уже долгонько томились в засаде мы с с братом Рудяшкой, с полученным от тетки Зины указом — любой ценой сохранить доставшиеся за работу деньги. Ведь не единожды она с ужасом и отчаянными воплями выволакивала изо рта облезлой козы Машки заныканные супругом и попрятанные в укромистых щелях «стайки», свернутые в тугой комок разномастные купюры.

Но уж когда он был трезвехонек… Не было дела, которое он не умел бы делать, особливо по столярному, а уж как он рассказывал про лес! От него узнал я все о грибах, всяких там моховичках, чесночниках, грибе «баране» и «бабьем ухе»; о ягодах всяческих, полезных и ядовитых, как то глаз вороний и волчье лыко; а про травы, так это отдельная песня, знавал он их все — и как пользовать, заваривать, куда прикладывать и подкладывать кому и для чего, когда их собирать и как хранить. А ежели разговор заходил о рыбе! Рыбак он был отменный и меня сблатовал на это дело сразу же. Хаживали с ним на его хитрые «лабазы» под гору Маслиху на Волчихинском водохранилище лещей «выворачивать», а попадались иногда «лапти» килограмма на четыре! Вот уж тащить-то их надобно было с умом — дать хлебануть ему воздуху и, пока он не очухался, валить на бок и так, плашмя, и тягать к берегу. Но самое забавное было по зиме, когда я попадал к нему на зимние каникулы. Снаряжались мы с ним с вечера: пешня, шабалки да самодельные самотрясы, а поутру, еще в темень, таща за собой рыбацкий ящик на полозках, уходили в заветное место, там, где «ходовая» была у Чусовой речки до затопления. Уже на льду, оглядевшись вокруг и сориентировавшись, командовал он: «Коли лунку тута!» — и очень редко мазал. И ежели поклевка была с ходу, бил я, пыхтя от тяжести пешни, рядышком вторую, присаживался на корточки и, достав из–под щеки теплого мормыша, осторожненько опускал леску в черную дырку с болтающимися в ней льдинками. Окунь же шел ровнячком, грамм по триста архаровцы, все как на подбор, уже горбатенькие, с расшарашенными плавниками, дюже упорные при таскании, и замерзали-то они в таких шкодных позах! Ящичек наш обычно где-то за пару часов до верху набивался, килограммов под пять набегало, и, тщательно заровняв лунки и подсыпав снега, шастали мы развесело ходом до дому, к теплой печке и картошке в мундире.

Только потом узнал я, что в былые времена затащил туда дядя сруб три на три и затопил по весне, запустив опосля в него то ли мормыша, а то ли малинку, так что окунек там завсегда табунком держался. Ныряя лет через двадцать в этих местах с аквалангом, не смог отыскать сие заветное место, а жаль. А еще более было жалко дядю Петю, сгинул он по-глупому — по пьяни потащился к своей полюбовнице в деревню Барановку, что подле Ревды, да и не уступил по лихости дорогу паровозу. Господь ему судья…

Все рассказы в одной книге — «Вопреки всему», В.В. Тимофеев.

Следующий рассказ — через неделю.