Фридрих Горенштейн — потаенный классик двадцатого века, эмигрант русской прозы, сценарист и писатель, до сих не прочитан и не оценен в России, как следует.

Его место в литературе XX века отчасти напоминает неудобное, отрешенное место Лескова, который из двух противоборствующих лагерей всегда выбирал третий и в итоге оставался «битым» с обеих сторон. То же и Горенштейн: ни сценаристы, ни писатели не считали его до конца своим. Первые болезненно переживали его успех в кинематографе. Вторые завидовали тому, что, зарабатывая на жизнь сценарным мастерством, он мог позволить себе писать повести и романы без оглядки на цензуру, пусть в стол — но с присущей ему, Горенштейну, писательской честностью и жестокостью.

Оба они, и Лесков, и Горенштейн, известны как непревзойденные стилисты, писатели, по изобразительной силе не имеющие равных себе в поколении, и в то же время как сложные, противоречивые люди. Горенштейн так же, как и Лесков, тихо цитируя Громова и Эйхенбаума, был «дитя своего времени» не меньше, чем другие, но отношения между ним и этим временем принимали несколько своеобразный характер. Горенштейну не раз приходилось чувствовать себя если не пасынком, то сиротой XX века — в прямом и переносном смыслах. Оставшись без родителей в возрасте одиннадцати лет, он жил в Украине, работая на стройке и в шахте, пока ему не исполнилось тридцать, после чего переехал в Москву и был принят вольнослушателем на Высшие сценарные курсы Госкино СССР.

Сегодня Горенштейн известен, в первую очередь, как сценарист фильмов «Солярис», «Андрей Рублев» (частично), «Раба любви», «Первый учитель». В этом контексте выход сборника «Улица Красных Зорь» — попытка реабилитировать Горенштейна в читательском сознании как знакового, несправедливо забытого писателя.

«Достоевскому равный, он прозёванный гений» — эти строчки Северянина вполне могли бы быть о Горенштейне — неудобном таланте, порожденном и отвергнутом XX веком. Мотив сиротства, обделенности так и останется главным нервом горенштейновской прозы. В повести «Улица Красных Зорь», давшей название всему сборнику, Горенштейн беспощадно честно скажет о самом больном, невыразимом, страшном горе — горе, когда некому заступиться, негде спрятаться, не у кого искать защиты. Это повесть о хрупкости человеческого счастья, рассказанная языком чистым, музыкальным, почти детским. История о том, как двое поселковых детей, Тоня и Давидка, с улицы Красных Зорь остались сиротами — их родителей зарезали, попавшие под амнистию, преступники:

«Тоне казалось, что в болотистых местах и прячется самое страшное слово для поселковых — амнистия. Поселок был последним пунктом, ближе которого ссыльных к Москве не пускали, и, когда случалась амнистия, начинались грабежи и убийства. Другое страшное слово — война — было далеко, на краю света, и могилы военные были далеко. Вместо убитого человека присылали бумажку, и взрослые эту бумажку оплакивали. А амнистия жила хоть и далеко от улицы Красных Зорь, однако в этой местности, в болотистой чаще, и жертв ее хоронили в сосновых и еловых гробах на поселковом кладбище у сосняка-брусничника».

Деревенские рассказы и «страшные истории» об амнистии, которых боятся поселковые дети, с начала повествования сообщают читателю внутреннюю напряженность, тяжелое предчувствие, которое жестоко сбывается в конце повести. Горенштейн выстраивает зеркальную композицию, в финале которой «чеховским ружьем» выстреливают читательские страхи и опасения.

«Сама Тоня, правда, амнистии не помнила, но слышала, как взрослые — Тонина мама Уля, и тетя Вера, и муж тети Веры дядя Никита — вспоминали про кассира с мочально-рогожной фабрики, которого нашли в Пижме без головы, и про семью Ануфриевых, которую зарезали и обокрали. Зарезали всех, кроме парализованной бабушки. С бабушки только сняли одеяло, вытащили из–под головы подушку, а из–под бабушкиного тела — простыню. Но когда амнистированных переловили, время стало спокойное, хоть и голодное».

Горенштейн по-лесковски неповторим, стилистика его текстов настолько разнообразна и пестра, что порой не верится: «В самом деле, автор “Улицы Красных Зорь” и «Ступеней» один и тот же человек?». (Помимо «Улицы Красных Зорь» и «Ступеней» в сборник вошли еще две повести: «Чок-чок» и «Муха у капли чая»).

Язык Горенштейна пластичен и непредсказуем, как и его герои. Так, например, в рассказе «Чок-чок» речь идет о двух началах любви: плотской и духовной. Горенштейновский герой, сын известного в городе гинеколога — Сережа Суковатых познает мир через удовлетворение либидо. Он чувствует влечение к восьмилетней Бэлочке Любарт, и на её предновогоднем дне рождения, в комнате, пропитанной запахом горячего яблочного пирога, качели их эротического интереса резко взлетают в унисон: «В знакомом уже Сереже темном коридоре, у знакомой, пухлой от одежды вешалки Бэлочка остановилась и, взяв Сережу за руку, потащила в узкую щель между вешалкой и стеной. Сережа шел, пригнувшись, спотыкаясь о связки старых газет, о какой-то старый ящик, еще какую-то старую рухлядь…»

«Чок-чок» — текст с почти прямыми отсылками к Фрейду , интересно, что Горенштейн иллюстрирует физиологию половой юношеской любви эротическими строчками из Пушкина. Чтение Горенштейна, как справедливо заметил Дмитрий Быков, процесс мучительный, но, вместе с тем, и целительный. Последние два текста сборника «Муха у капли чая» и «Ступени» ориентированы на искушенного, просвещенного читателя. И , как нам кажется, могут показаться чересчур сложными для восприятия при первом прочтении. Эти вещи заслуживают медленного вдумчивого осмысления, поэтому будьте готовы к сюрреализму горенштейновского слога, его беспощадности, остроте и жестокости взгляда. Франц Кафка однажды написал: «Одной из задач национальной литературы является очищающий показ национальных недостатков». Горенштейн следовал этому принципу всю свою жизнь, записывал все, что видел, а видел он подлинный, свирепый портрет XX века.

P. S. Рецензия была опубликована 23.10.2017 в литературном журнале It BOOK

Источник: https://itbook-project.ru/sindrom-«prozyovannogo-geniya».html

Автор: Яна Семёшкина