Лера Нибиру: Тело. Это всё, что у меня есть. Там, где кончается тело — начинается внешний мир, событийная реальность, начинается время. Там, где кончается моё тело — начинается твоё тело. Твоё тело занимает весь остальной мир. Ты есть мир. Ты есть — остальное, всё помимо меня.

Как распознаю я границу между нами? Граница моего тела — это то, что отделяет «я» от «ты», то, что создает мир. Это то, где завершает ход связанная воедино клеточная структура моего физического. Где, соприкасаясь с разреженностью воздушной среды, протекает мой кожный покров. «Глубочайшее — кожа». Но моим кожным покровом не заканчивается моё «я». Его границы несколько шире. Они настолько шире, насколько могут повлиять на изменение моего физического, а так же — дальше — на изменения реальности, изменение тебя. Чтобы ты — постепенно, по крупице — становился мной. Я стремлюсь занять собой мир, я стремлюсь к исчезновению границы. Но в этом нет смысла: исчезает граница — исчезаешь ты, исчезаешь ты — заканчивается жизнь, все перестает быть. Поэтому я люблю свою границу, потому что люблю всё не моё, потустороннее, заграничное: тебя.

Митя Нестеров: Об исчезновении границы говорить невозможно, потому как границы не существует, и где кончается тело, не начинается иная, «внешняя» реальность, потому что тело не кончается. Я, ты, папа, мама, холодильник, чашка кофе, психоделические наркотики и ядерное оружие — всё едино. Всё объединяет некий физиологический жизненный принцип — неизменная бесконечная пульсация, определяющая программу всего живого, всего материала организма «Земля». В примордиальном супе всего живого никаких границ нет, всё слито, всё пульсирует, как супер-либидо. Всем управляет сложная цепь «молекулярных событий». Некогда андрогинов было больше, чем слитых существ других двух полов, они были беспокойными и гордыми и передвигались на всех восьми своих конечностях. Андрогины, у Платона объясняющие природу влечения, — это сросшиеся близнецы.

Но затем происходит что-то, мы называем разделением, или расщеплением — установление границы путём её называния (присваивания имени, не меняющегося в зависимости от контекста). При этом само по себе появление какой-то простейшей системы коммуникаций ничего не значит, история оптических медиа начинается, когда передачу изображений стали сочетать с попытками их сохранения. Язык начинается с установления монополии письма, с появления симулякра. Так Платон бессмертную душу уподобил восковой табличке. Именно возможность переносить с места на место священные свитки позволила евреям и потом арабам почитать одну богоданную книгу. Появление языка — это появление вируса сознания, и разделение — основной симптом болезни.

Сознание — это опасный вирус, внеположный пульсации физиологии, направленный на уничтожение генетической программы. Сознание — это власть, его основная функция — манипуляция. Сознание — это медиа, то внутреннее говорение, что мы называем «личностью» со всем набором отличительных черт и повадок. Я, ты, пространство, время, граница — всё это категории сознания, внеположные и враждебные нам как живым, как клеточкам единого планетарного организма, «большого взрыва».

Медиа вытесняют физиологию, обманывают восприятие. История оптических медиа от арабов с их камерой-обскурой до трюков Брунелески и Хольбейна, это так же история уплощения медиа, преследующего одну задачу упрощения манипулятивных процессов. Восковая табличка ещё трёхмерна, а пиксель, лишён измерений. Внутри цифрового пространста виртуальной реальности ничего не существует — реальное выпадает из процессов оптического восприятия. Нам ничего не известно о наших собственных чувствах, пока медиа не предоставят их модели или метафоры. Мы — функции медийного пространства.

Всепоглощающее сексуальное влечение, бездумная животная похоть в индустриальном мире материи была единственным актуальным способом выключения, кратковременной ремиссии, иллюзии свободы от гегемонии сознания. Чоран писал о совокуплении: невозможно совершить подвиг, думая о нём. Не совершая подвига, я не вижу в возлюбленной себя, той пульсации самопорождающейся «деметры», я не «возвращаюсь к природе».

Лера Нибиру: Ясность мысли, четкость понимания. Наконец-то я начинаю понимать свои желания. Обнаруживать их. Мое тело подает сигналы — и мозг не отвергает их, а что-то слушает, как-то начинает контактировать. Потихоньку расшифровывает сложные позывы, накопившиеся за годы отвергания. За годы чморения и аскезы. Видимо, мои сознание и тело играли все это время в «раб-господин», и рабом было тело, иссушеное от жажды приключений и ввергнутое в пустыню назиданий и устрашений. И главное — равнодушия. Мне плевать всегда было на тело, я отказывалась его видеть, я твердила о проблеме самоидентификации, потому что отказывала этому основному представителю реальности в хоть какой-нибудь важности. И вот, пройдя через перевал бессознательности, я получаю от тела экстаз, который воздействует на мое сознание. Причем в момент акта, преведшего к экстазу, сознание явно было отключено. И поэтому он получился таким ярким.

Митя Нестеров: Верно, вирус сознания работает на уничтожение адекватного, животного восприятия тела. Так устанавливается воображаемая языковая граница: «Я — не моё тело», так вирус сознания вмешивается в пульсацию генетической программы и нарушает её. «Тело без органов» существует как бы вне телесной реальности, последняя становится сферой медиа. Телу не нужны органы в том смысле, что они становятся взаимозаменяемыми, отсюда трансгендерные операции, сексуальные девиации, всё, что враждебно пульсации жизни. Нам нужно забыть язык и вернуться на до-письменный уровень физиологии. Другими словами, если мы разрабатываем культуру, любую, то должны отказаться от человеческого фактора.

Фрагмент беседы был записан 16 июня 2011 года в Москве и впоследствии включён в инсталляцию Марьи Дмитриевой «Граница / Поле боя» в пространстве Rizzordi в Санкт-Петербурге.