В этот раз я настиг «новую постановку» “Наташина мечта”. Что я увидел? Теперь у «сцены» появилась площадка, вошедшие люди, которые сели вокруг места действия стали живой декорацией, а некоторые из нас и вовсе живыми актерами. Наталья Оболенская aka Наташа распределяла вошедших по режиссерскому замыслу, и по удобству прилагаемого к спектаклю инвентаря, дабы никто из нас не усидел не на том стуле, — вдруг он часть действа? В сфере располагались Наташины воспоминания, подвешенные в воздухе: женская туфля, фата, фотографии, газета «Шишкина искра», зеркальце, помада, плюшевый заяц… Все это влекло нас в путешествие по событиям в жизни — от: когда Наташа поняла, что есть любовь, что она бывает, и даже может задеть своим крылом, от детдомовских дурачеств и дур-подруг, от зажиманий и поцелуйчиков с мальчиком; до: безумств женской крови и жажды крови другой женщины — сучки, которая вешается на шею Валере, до краев переполненной злобой, страстью, печалью, ненавистью и кулька змей-чувств, пронизывающих Наташу. Сама Наталья в истертой белой пижаме, являлась единственным актером сцены, не считая пары тройки зрителей-декораций.

Земфира поет «Небо, море, облака», «Хочешь?», «Искала» и я окунаюсь в эту вакханалию переполняющих чувств молодой девушки и пою:

«Ты совсем как во сне,

Совсем как в альбомах,

Где я рисовала тебя гуашью».

 — Валера тот?

 — Да. — Отвечает она своему сердцу. И обманывается.

Наталья стремительно мчится по кругу. Я веду ее взглядом. Она кружится, а я слежу неотрывно.

Наташа плачет, вглядываясь в «мамкины» фотографии, отождествляя себя с ней, заливается слезами, они капают на пол, мужчина с фотографии — может быть это мы с Валерой, — думается ей. Она ищет мать, несколько зрительниц отыгрывают эту роль. Валера — N лицо сам порадовался внезапному слиянию с режиссерской задумкой: ты N — будешь Валерой, такая интеграция позволит зрителю, не просто наслаждаться и созерцать, но эй, почему бы ему не сыграть? И да — мы играли: кто-то был матерью, кто-то Светкой-подругой, кто-то Валерой, а все мы — «миром», судилищем, чистилищем маленькой девчонки.

Наталья надевает «венчальное» платье, фату — выступает мертвой невестой — во мне все убили: во мне убили будущую невесту, жену, любимую, но не меня, осталась едкая черная злость на ту самую. И на пороге смерти? Нет? Убийства? Нет? Лишь побоев с отягчающими? Мы видим последний суд Наташи, и ее апологию. И она продолжает жизнь, она понимает, что для конца нужно большее, чем девичья мечта о нем, необходимо, чтобы вселенная не умещалась в тебя, вот тогда да — это конец. На такой веселой ноте заканчивается спектакль, Наташин рассказ, и бег в себя Натальи. Моно — это все себе и для себя, но не нынче вечером на окропленной из чайника площадке.