Данная статья была написана Жаком Деррида для Le Monde 20 ноября 1997 года по поводу вышедшей всего за месяц до этого резонансной книги А. Сокала и Ж. Брикмона «Интеллектуальные уловки».

Все это позволяет думать, что они не читали того, что следовало бы почитать, чтобы оценить эти сложности. Несомненно, они были на это неспособны. В любом случае, они этого не сделали.

Le Monde спрашивает меня, какой комментарию я сделаю о книге Алена Сокала и Жана Брикмона «Интеллектуальные уловки», считая, что я в меньшей степени попал под обстрел, нежели другие французские мыслители. Мой ответ: все это прискорбно, вы не находите? Для бедного Сокала, в первую очередь. Его имя остается связанным с подлогом [supercherie] (« the Sokal’s hoax », « мистификация [canular] Сокала », как говорят в США), а не с его научными работами. Прискорбно также и потому, что шанс для серьезной рефлексии кажется упущенным, по меньшей мере в широком публичном пространстве, которое заслуживает большего.

Было бы интересно скрупулезно изучить упомянутые научные метафоры, их роль, их статус, их эффекты в дискурсах, которым вменяется вина. Не только у «французов»! И не только у этих французов! Это потребовало бы прочтения столь многих сложных дискурсов в их теоретической стратегии и в их внутреннем теоретическом устройстве. Этого не было сделано.

Что касается моего скромного «случая», это еще более забавно, если не сказать экстравагантно. В начале обмана, в Соединенных Штатах, после отосланного Сокалом розыгрыша [canular] в «Social texte», я был поначалу одной из предпочитаемых мишеней, в частности, в журналах (мне было бы что здесь сказать). Ибо нужно было сделать все, любой ценой, чтобы на месте дискредитировать признанный чрезмерным и громоздким «кредит» одного иностранного профессора. Однако, вся процедура [обмана] опиралась тогда на несколько слов импровизированного ответа на коллоквиуме — это было 30 лет назад (в 1966) — во время которого я позаимствовал термины из вопроса Жана Ипполита [1]. Ничего больше, абсолютно ничего! Вдобавок, мой ответ не был так уж уязвим.

Это было припомнено многими учеными в публикациях, доступных в США. И, кажется сами Сокал и Брикмон, не без гримас, признают это сегодня в своей французской версии книги [2]. Была ли та короткая ремарка дискуссионной — то, что я бы легко принял для рассмотрения — все–таки стоило это наглядно продемонстрировать и обсудить последствия в моей речи. Этого не было сделано.

Я всегда сдержан и благоразумен в использовании научных отсылок, и я более одного раза обращался к этой проблеме. Эксплицитно. Многочисленные места, где я в самом деле и при том точно говорю о неразрешимом, к примеру, даже о теореме Гёделя, не были ни локализованы, ни посещены цензорами. Все это позволяет думать, что они не читали того, что следовало бы почитать, чтобы оценить эти сложности. Несомненно, они были на это неспособны. В любом случае, они этого не сделали.

Одна из фальсификаций, которая шокировала меня больше всего, состояла в том, чтобы сказать сегодня, что они никогда не имели ничего против меня (Libération от 19 октября: « Флёри и Лимэ упрекают нас в несправедливой атаке на Деррида. Но такой атаки не существует»). Они спешно помещают меня в список убереженных авторов («Знаменитые мыслители, такие как Альтюссер, Барт, Деррида и Фуко по сути отсутствуют в нашей книге»). Однако, эта статья Libération переводила [другую] статью из Times Literary Supplement, откуда мое имя было своевременно исключено, только оно, из того же самого списка. Более того, это единственная разница между двумя версиями. Сокал и Брикмон, таким образом, прибавили мое имя во Франции к списку почтенных философов в последний момент, чтобы ответить на неудобные возражения: контекст и тактика вынуждают! Снова оппортунизм! Эти люди несерьезны.

Что касается «релятивизма», который, говорят, смутил бы их, ну, там, где это слово имеет строгий философский смысл, то у меня от него нет и следа. Ни критики Разума и Просвещения. Как раз наоборот. То, что я принимаю всерьез, напротив, это самый широкий контекст — американский и политический — что я не могу затронуть здесь, в этих [стесненных] рамках; и это тоже теоретические проблемы, которые были так плохо разработаны.

Эти дебаты имеют сложную историю: целые библиотеки эпистемологических работ! Прежде чем противопоставлять «ученых» [3] и остальных, они делят научное поле само по себе. И поле философской мысли. Иногда, забавляясь этим, я принимаю также всерьез симптомы кампании, даже охоты, где плохо обученные всадники иногда с трудом опознают зверя [4]. А поначалу и поле.

Каков интерес тех, кто инициировал этот процесс в определенной университетской среде и в зачастую близким к ней издательстве или прессе? Еженедельник опубликовал два моих изображения (фото и карикатуру), чтобы проиллюстрировать все «досье», где мое имя фигурировало всего один раз! Это серьезно? Это честно? У кого был интерес ввергнуться в фарс вместо того, чтобы поучаствовать в работе [по разоблачению], которую он [фарс] провел так прискорбно? Начатая с давних пор, эта работа продолжится в другом месте и, я надеюсь, иначе, достойно: на высоте задачи.

__________________________________________________________________________________

Примечания:

[1] Речь идет о дружеской дискуссии Жака Деррида с его бывшим учителем Жаном Ипполитом после выступления первого с докладом «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» на конференции в Балтиморе в 1966, куда по приглашению поехали многие видные французские интеллектуалы. Текст этого доклада был впоследствии включен (без текста самой дискуссии) в сборник «Письмо и различие». В этом диалоге Ипполит пытался уточнить у Деррида, как тот понимает структуру без центра, и проводит аналогии с точными науками. Импровизированный ответ Деррида затрагивал среди прочего теорию относительности Эйнштейна (подробнее см.: Derrida, Jacques. 1970. “Structure, sign and play in the discourse of the human sciences”. Dans: The Languages of Criticism and the Sciences of Man: The Structuralist Controversy. Édité par Richard Macksey et Eugenio Donato. Baltimore: © The Johns Hopkins University Press, 1970. P. 265-268.).
В свою очередь, в знаменитой статье Сокала, той самой, где он проводит свою мистификацию, выдавая абсурдную с точки зрения специалиста статью за «модный» текст на стыке french theory и точных наук, приведен отрывок этой дискуссии, который так и раздосадовал Деррида. Приведем конкретный фрагмент статьи Сокала, чтобы был понятен контекст, о котором упоминает Деррида выше:

«…К примеру, на знаменитом симпозиуме о «Критических языках и гуманитарных науках», состоявшемся тридцать лет назад, Жан Ипполит задал ключевой вопрос касательно теории Жака Деррида о структуре и знаке в научном дискурсе:

«Когда я беру, к примеру, структуру некоторых алгебраических множеств, где здесь будет центр? Будет ли им знание общих правил, которое каким-то образом позволяет нам понять игру элементов между собой? Или же центром являются определенные элементы, которые пользуются определенной привилегией внутри множества? {…} Вместе с Эйнштейном, например, мы оказываемся у конца определенной привилегированной формы эмпирического доказательства. А в соотношении с этим мы видим, как появляется константа, оказывающаяся совмещением пространства-времени, которая не принадлежит ни одному из экспериментаторов, проживающих опыт, но которая определенным образом управляет всей конструкцией; так является ли центром это понятие константы?»

Проницательный ответ Деррида попадает в самое сердце классической теории относительности:

«Эйнштейновская константа — это не константа и не центр. Это само понятие изменчивости, то есть, в конечном счете, понятие игры. Иначе говоря, это не понятие некоей вещи — некоего центра, исходя из которого наблюдатель мог бы овладеть всем полем — а само понятие игры{…}»

Но весь этот отдел — не более, чем способ мягко ввести первую существенную нелепость статьи, а именно, комментарий Деррида на теорию относительности. Очевидно, что этот текст лишен всякого смысла, но мы не будем на этом настаивать. Последний абзац характеризуется увеличением степени абсурдности. Математическая константа вроде p не меняется, даже если идея, которую мы о ней имеем, может измениться…». (Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика философии постмодерна / Перев. с англ. Анны Костиковой и Дмитрия Кралечкина. Предисловие С.П. Капицы — М.: «Дом интеллектуальной книги», 2002. — 248 с. Источник).

[2] Сокал и Брикмон упоминают Деррида в своей книге с большой осторожностью: «Тем не менее следует подчеркнуть, что следует различать отношение названных выше авторов к науке и важность той роли, которую они отводят ей. В самом деле, наше исследование может способствовать объединению столь разных взглядов этих авторов и мы хотим предупредить читателя о возможности такой интерпретации. Например, цитата из Деррида, какой бы забавной она ни была, кажется, единственная в его трудах; поэтому мы не включили в нашу книгу главу, посвященную Деррида». (Источник)

[3] В оригинале используется слово «savant», которое является устаревшим на данный момент. Так называли ученых в Новое время. Приблизительным аналогом на русском с таким же режущим ухо звучанием было бы что-то вроде «ученый муж». Сейчас в отношении ученых используется только слово «scientifique». То есть, назвать словом «savant» можно Фонтенеля или Декарта, но никак, например, не Алана Сокала, и это явная стилизация «под старину». Поэтому слово в тексте взято в кавычки намеренно: Деррида явно язвит, намекая на демонстрируемое высокомерие одной из сторон спора.

[4] Здесь используется слово «bête», которое может быть понято двояко и, кажется, Деррида играет на этой омонимии. Дело в том, что во французском слово «зверь» («bête»), как и в русском, близко связано с понятием неразумности, что, например, заметно в крылатых выражениях вроде «будить зверя». Во французском эта связь еще более характерна, потому что слово «зверь» является однокоренным со словом «глупость» («bêtise»). Поэтому, в данном случае, для французского уха это звучит еще как «дурак» или «глупец». То есть, к отвлеченной метафоре охоты на зверей примешивается еще один смысл, уточняемый контекстом: плохо обученные всадники (ученые, претендующие на строгость собственной мысли) с трудом опознают на охоте зверя (мнительного глупца, выдающего себя за интеллектуала).