Дарья Сапрынская, Иван Соколовский. Воображаемые номады: конструирование образа кочевника в имперской и раннесоветской фотографии
В рамках проекта «Ташкент-Тбилиси» Дарья Сапрынская, научный сотрудник и аспирант Института стран Азии и Африки МГУ имени М.В. Ломоносова, и Иван Соколовский, аспирант Школы исторических наук НИУ ВШЭ, анализируют визуальную репрезентацию кочевника в дореволюционной и постреволюционной фотографии.
«Фотография — не просто индекс реальности. Еще активнее так называемой кинохроники она стремится участвовать в истории, как в публичной, так и в индивидуальной…»
Розалинд Краусс
Доминанта «визуального» в современной культуре все больше подталкивает нас к поиску иллюстраций нашего прошлого. Фотография как материальный источник, кажется, говорит ярче и больше об ушедшей эпохе, чем это делал бы текст. Обращаясь к «археологическому подходу» Мишеля Фуко [2], изображение позволяет исследователю вслед за фотографом интерпретировать конкретный пример реальности. А возможность репродукции фотографии делает её как источник доступным для понимания широкой публики, не требуя того, что требует текст от своего читателя.
Для исторических исследований, где основной источник о периоде — текст, поиск изображения можно считать определенным вызовом. С получения устойчивой фотографии в 1822 году Ньепсом начинается переход от «словоцентричности» к массовому «визуальному» обращению, ставшему возможным благодаря созданию более совершенных камер. Позднее последнее выражается в формировании целых «визуальных» архивов. Их появление связано с прикладной целью фотографии, использовании ее как инструмента документации, встроенного в широкий исторический контекст. По мнению одного из теоретиков фотографии, концептуалиста Аллана Секула, [3] наиболее ранние формы такого архива — различные хроники: криминалистические, медицинские и, что особенно важно в нашем контексте, этнографические каталоги.
Сегодня исследование «визуального» архива как воплощения памяти — одно из актуальных направлений в исторической науке, к нему обращаются и смежные дисциплины, как, например, визуальная антропология, социология и история искусств. Пространство такого архива, как и пространство текста, имеет свои законы и свою жанровость, оно определено не только автором, но и его зрителем.
Особенности архива согласуются с его культурной или же цивилизационной принадлежностью. Снятые в европейской традиции фотографии аборигенов демонстрируют не только их фенотип, костюм и окружающую среду, но и формируют взгляд представителя одной культуры на другую. Одним из первых, кто представил европейской публике «экзотичное» был Е. Тиссо. В 1845 году он сделал серию снимков людей, населявших территорию современного Мозамбика [4, C. 20]. А в конце XIX — начале XX в. происходит расцвет колониальной фотографии: альбомы путешественников, военных и исследователей формируют видение Востока, создают визуальный образ колониального пространства.
Другой пример, уже из российской истории, — Туркестанский альбом. Западный (Русский) Туркестан воспринимался как
Изменение визуальной репрезентации происходит вместе с развитием техники, по словам Надара, французского классика фотографии, бывшая некогда таинством, с 1900 года фотография превращается в «обыкновенную банальность» [5, C. 22]. Массовость и техническое совершенствование меняют мир фотографического. В российском историческом пространстве от представителей ВХУТЕМАСа до агитационных плакатов и фотографии периода ВОВ, и в целом в СССР — фотография отражение общих политизированных идеалов [6, C. 114-123].
Как эти два образа, колониального и социалистического, репрезентуют Восток? В этой работе мы попытаемся обратиться к опыту визуального и на примере образа «номада», а также окружающего его пространства, показать отличие в изображении и представлении кочевника двумя традициями.
Дореволюционный образ будет проанализирован на примере фотографий Гюго фон Краффта из его «A travers le Turkestan russe: ouvrage illustré de deux cent-soixante-cinq gravures d“après les clichés de l”auteur et contenant une carte en couleurs», а также фотографии из этнографической части Туркестанского альбома [7, 8]. Советский — фотоработами Дмитрия Поликарповича Багаева, представляющих сюжеты из жизни и быта казахского народа в начале XX века [9]. Безусловно, эти коллекции служат только примером в череде значительных работ по антропологическому и историческому анализу «визуального» архива, которые проводят такие исследователи как С. Горшенина, Т. Котюкова, H. Holzberger, М. Басханов и другие. Сейчас по инициативе Светланы Горшениной запущен замечательный фотоархив, к которому мы обращаем всех заинтересованных в визуальном представлении имперского и советского прошлого Туркестана.
Номады: от текстового образа к визуальному
Для понимания и анализа визуальной репрезентации в русской имперской (а позднее — советской) традиции пасторальных номадов и в целом «азиатцев» необходимо понять, какие ориенталистские тропы использовались при описании восточных «других» в этнографической письменной традиции. А далее перейти к их визуальному представлению.
Одним из выдающихся примеров творца русского колониального знания первой половины XIX века можно назвать Алексея Ираклиевича Левшина — автора труда «Описания Киргиз-Казачьих, или Киргиз-Кайсацких орд и степей», выпущенной в 1832 году [10]. Эта фундаментальная работа содержит ценные сведения о географии, истории, этнографии и антропологии. Она была основана на материалах, собранных Левшиным в 1820 — 1822 годах во время его службы в ОПК (Оренбургская пограничная комиссия). Это исследование, как попытка систематизации знания для удобства колониальной администрации, содержит в себе не только сведения дескриптивного характера, но и суждения о природе кочевого казахского общества. Оно созвучно колониальному фреймворку, который создается в 1822 году для управления подданными российской короны на «степных окраинах» — «Устав об управлении инородцев» [11, С. 394-416] и — в частности — «Устав о сибирских киргизах» [12]. Юридические акты и полевые исследования, таким образом, формулируют представления интеллектуальной европейской элиты в эпоху пост-просвещения — с ее идеями о поступательном и неизбежном прогрессе, о цивилизованных и «варварских» народах, стоящих на разных ступенях цивилизационной лестницы — о «примитивных» «азиатцах»:
«Хладнокровный путешественник видит в них [казахах] только полудиких и сравнивает их с Геродотвыми Скифами, Чингисовыми Монголами, Татарами, нынешними бедуинами…» [13, С. 19.]
Или же:
«Монтескьё, разделив Азию на две пояса на Северной и Южный, предположил, что она не имеет пояса умеренного, и заключил, что жители первой сильны, воинственны, храбры и деятельны; а жители второй слабы, изнежены, ленивы и робки; что первые любят свободу, а последние склонны к рабству, что первые родятся быть завоевателями, а другие рабами… Киргиз подходит к южному Азиатцу ленностью своею… Жёны и дочери составляют также одну из причин, поощеряющих его к ленности, освобождая от всех трудов по домашнему хозяйству… Таковая праздность рождает в Киргизе беспечность, сластолюбие и болтливость. Она же делает его до чрезмерности любопытным и даже надменным ко всяким новым слухам». [14, С. 70 — 71.]
Впечатление об «инородцах» или «азиатцах» в текстовом представлении Левшина — впечатление европейца, но европейца из российского исторического пространства. Антагонистическое обращение к Монтескьё или Руссо, которыми изобилует текст Левшина, как указательный знак, демонстрирует собственность научного представления. При этом и в текстовом описании, и в изображении номад — далекий ориентальный образ, близкий и понимающий природу, как не может этого сделать просвещённый европеец:
«Народ, о котором мы говорим, конечно не состоит из антропофагов или каннибалов; не приносит в жертву подобных себе, не находит забавы в убийстве или травле их зверями и даже имеет свои добрые качества. Но какой Европеец захочет обратиться в его состояние? Какой мечтатель позавидует обществу людей, которые не знакомы ни с наслаждениями нравственной природы, ни со средствами улучшить самое физическое состояние своё; которые, закоренев в грубости, боятся всего того, что могло бы их смягчить; которые думают, что величие состоит в одной жестокости и что храбрый должен вечно проливать кровь; которые, наконец, понимают только выгоды частные, не возносясь до тени понятия о пользе общей, о сем источнике величайших добродетелей, о сем единственном основании счастья всех и каждого?» [15, С. 69]
Так, текстовое описание «инородцев» воспроизводилось и множилось в последующих трудах этнографического характера, травелогах и художественных произведениях, зачастую черпавших вдохновение и сведения из opus magnum Левшина. Эти тропы — описанные и проанализированные еще Эдвардом Саидом — можно разделить на три подгруппы: тропы о «детях природы», о «кровожадных варварах» и о таинственном восточном «другом», зачастую эротизированном, последнее в первую очередь касается женщин [16]. Запечатленные вскоре на картинах, они неизбежно были репродуцированы и в виде фотографий.
В мае 1871 года Константин Петрович фон Кауфман, занимавший тогда пост генерал-губернатора Туркестанского края, издал приказ 87, суть которого сводилась к тому, что необходимо было составить альбом фотографий [17]. Его структура и идея очень походила на британские колониальные альбомы, речь о которых шла выше. Цель альбома — характеристика бытовой жизни оседлого и кочевого населения Туркестанского края. Нам интересна вторая часть альбома, составителем которого являлся А.Л. Кун, в которой запечатлены изображения этнографического характера. Сам альбом состоит из 447 картонов с 1262 раскрашенными рисунками и фотографическими снимками.
Большая часть фотографий, представленных в альбоме, являются постановочными. Иллюстрация бытности «азиатцев» как европейские «колониальные зоопарки» ставит перед собой задачу показать публике в западной части империи тех «аборигенов», которые обитают на её окраинах. В этом образе очевиден ориенталистский троп о таинственном, восточном «другом», или идея о том, что «аборигены», будучи «экзотическими», «странными» и «примитивными» стоят на более низкой ступени цивилизационного развития. Это делается для обоснования доминирующего положения колонизирующих над колонизируемыми, воспроизводя в данном случае грамшианскую дихотомию гегемон — субалтерн.
Серия фотографий, запечатлевшая обряд сватовства, показывает именно «экзотическую» сторону жизни номадов. Экзотизация — это довольно распространённый приём, позволяющий закрепить идею о культурной доминации.
Такую же задачу преследуют постановочные фотографии, запечатлевшие казахскую стоянку, равно как и фотографии юрты. Экзотизация через демонстрацию визуального колорита и визуальных различий между европейскими и «восточными», в особенности — номадными, культурами закрепляет идею культурной доминации.
Советский номад: манифестация труда и национального
Отдаленность образа «кочевника» и экзотизация его бытности с приходом советской власти никак не изменилась: для большинства — Средняя Азия представлялась окраиной. Но, став советской, она поменяла контекст: многонациональность, эмансипация «народов Востока», значение национальной культуры, стали необходимыми для конструирования этого пространства, выступили политическим лозунгом. Советский проект по
Обратимся к фотоработам Д.П. Багаева — фотографа и основателя Павлодарского краеведческого музея. Им представлены серии работ — хроник жизни казахского народа в начале XX в. Можно сказать, что его серии представляют собой обрзачик переходной фотографии: они еще не ушли от «колониального» представления, но и не перешли к советской политизированности. Исследователи и сотрудники музея Д.П. Багаева разделяют эту серию снимков по следующим темам: бытовые, детские игры, тяжелый труд, годы великого джута и павильонные фотопортреты [20]. Фотографии Багаева отражают «национальное», то есть, как и прочие работы и плакаты, например «Труженица Востока» [21], определяют этничность, демонстрируют границы разных культур региона.
Остается ли образ номада?
Он сохраняется как отражение национальной культуры: юрта, одежды, игры и обрядовость, ислам в работах Багаева еще включен в этот контекст, но скоро религиозное останется вне визуального представления о советском Востоке.
Труд, манифестация и общность станут новыми сюжетами съемки. Преодоление постановочной фотографии, фигурирование в альбомах репортажей станет набирать все большую популярность. И если в художественном смысле репортажная фотография лучше всего представлена в снимках уличного Парижа Эжена Атже, то советский репортаж изобилует манифестацией, в первую очередь труда — общего, коммунистического. В этот же образ встраивается уже оседающий номад. Седентеризация, которая охватит практически всех представителей пасторальных номадов на территории Центральной Азии, изменит и привычный быт и уберет образность кочевника — что видно и на снимках Багаева.
Расхождение в визуальном архиве как медиуме о номадах и в целом о народах Востока позволяет уловить представление о «другом», «восточном», попытаться рационализировать его образ. Будучи результатом колониального мифотворчества или же представления положительной деятельности российской миссии оно внедряется в общекультурное пространство. Цели и задачи, как и политические режимы, и эпохи, меняют главное — контекст визуального. Для колониальной имперской политики примитивный образ «азиатца» — одно из условий для обоснования колониальной экспансии, для советской власти — визуальное отражение значимости эмансипации. Цивилизационная миссия при этом обнаруживается и там, и там. Однако если для имперского периода эта миссия скорее наблюдательная, то для советской риторики важно соответствие марксистским представлениям о формациях, где пасторальный номад, не имеющий агентности, нуждается в направляющей руке.
Примечания
[1] Краусс Р. Фотографическое: опыт теории расхождений. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. — 304 с.
[2] Фуко М. Археология знания. — СПб. : Гуманитарная Академия, 2004. — 416 с.
[3] Секула А. «Об изобретении фотографического значения» (On the Invention of Photographic Meaning, 1982). Доступ по ссылке: https://syg.ma/@julia-altukhova/allan-siekula-ob-izobrietienii-fotoghrafichieskogho-znachieniia
[4] Штомпка П. Визуальная социология. Фотография как метод исследования: учебник/ пер. с польск. Н.В. Морозовой, авт. вступ. ст. Н.Е. Покровский. — М.: Логос, 2007. — 168 с. + 32 с. цв.ил.
[5] Краусс Р. Фотографическое: опыт теории расхождений. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. — 304 с.
[6] Вальран В. Советская фотография. 1917-1955: Лимбус пресс; СПб; 2016. — 349 с.
[7] Krafft H. A travers le Turkestan russe: ouvrage illustré de deux cent-soixante-cinq gravures d“après les clichés de l”auteur et contenant une carte en couleurs — Paris, 1902. — 419 p.
[8] А.Л. Кун Туркестанский альбом. Часть этнографическая (туземное население в русских владениях Средней Азии)– Лит. Военно-Топогр. Отдела Туркест. Воен. Округа. 1871-1872. — 87 с. с ил.
Изображения также доступны в цифровом архиве Кунсткамеры (Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого Российской академии наук (МАЭ РАН) http://collection.kunstkamera.ru/entity/OBJECT/105444?query=туркестанский%20альбом&index=23
[9] Каталог избранных фотографий / сост. Л.В. Артамонова. — Павлодарский краеведческий музей им. Потанина. Часть фоторабот взята из материалов: https://voxpopuli.kz/2329-khranitel-istorii-kazakhskogo-naroda/
[10] Левшин А.И., Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких орд и степей / соч. Алексея Левшина. — СПб. : Тип. Карла Крайя, 1832.
[11] Полное собрание законов Российской империи с 1849 г. Т. 38. № 29. 120
[12] Устав о сибирских киргизах, 1822 // Большая российская энциклопедия. Том 33. Москва, 2017, стр. 119
[13] Левшин А.И. Описание Киргиз-Казачьих или Киргиз-Кайсацких орд и степей. Часть третья: этнографические известия. — СПб.: Типография Карла Крайя, 1832;
[14] Левшин А.И. Описание Киргиз-Казачьих или Киргиз-Кайсацких орд и степей. Часть третья: этнографические известия. — СПб.: Типография Карла Крайя, 1832;
[15] Левшин А.И. Описание Киргиз-Казачьих или Киргиз-Кайсацких орд и степей. Часть третья: этнографические известия. — СПб.: Типография Карла Крайя, 1832;
[16] Orientalism: A Reader / ed. Alexander Lyon Macfie. New York: New York University Press, 2001.
[17] Туркестанские ведомости 1871 г. № 19;
[18] Hirsch F., Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union, Ithaca, 2005.
[19] Martin Terry. An Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923–1939. — Ithaca: Cornell University Press. 2001.
[20] Байжанова С. Ш., Итемгенова Б. У., Лики ушедшего времени (фотоработы Д.П. Багаева)// Известия Алтайского государственного университета. Т. 2-1(82)2014. С. 201-204.
[21] Пурецкий Б.Д. Казачка. — М.: Изд. Охрана материнства и младенчества НКЗ, 1928.
