Сегодня многие задаются вопросом, христиане ли они на самом деле. Другие хотят вновь обрести веру и ищут пути к ней. Курт Флаш (род. 1930) — специалист по античной и средневековой философии — аргументированно объясняет, почему он — не христианин. Критика обращена к христианскому вероучению, а не к состоянию Церквей. Опираясь на источники, Флаш анализирует католический и протестантский варианты христианского вероучения и поясняет, почему не может использовать их в дальнейшем. Извлечь пользу из этой книги смогут как верующие, так и неверующие.

Глава III. Пророчества и чудеса

Часть 2. Чудеса

Христианство на протяжении почти 1300 лет обходилось без разграничения «естественного» и «сверхъестественного». Древний мир его не знал. Пока универсум считался упорядоченным многообразием «знаков», чудо не нуждалось в более подробных теоретических обоснованиях. Только после появления Аристотелевой натурфилософии и арабской науки о природе Фома Аквинский смог создать понятие сверхъестественного и тем самым обозначил в качестве самой важной характеристики чуда его «сверхъестественное» происхождение. Он определял чудо как нечто полностью выходящее за пределы возможностей природы [107]. Но разве кто-то знает все возможности природы? Фома Аквинский идентифицировал некий процесс как чудо, опираясь исключительно на уровень знаний своего времени. Не исключено, что это чудо найдет свое объяснение завтра. Если же чудеса призваны подтверждать христианскую истину, то есть служить апологетике, тогда скепсис неизбежен.

Не буду углубляться в детали: не надо быть естествоиспытателем, чтобы оставить надежду на то, что вода превратится в вино или что некто оживет, хотя тело его уже тронуто тлением. Такие события очевидно находятся за пределами привычного хода вещей в природе и поэтому в высшей степени невероятны. Некоторые церковные авторы, среди них Евсевий Кесарийский [108] и ранний Августин, предлагали признавать чудеса только периода раннего христианства. По их мнению, чудеса свершались, чтобы поддержать распространение веры, а теперь они больше не нужны. Кант заметил, что даже набожные люди, в теории подтверждающие способность Господа творить чудеса, в повседневной жизни исходят из того, что таких чудес не бывает. В теории они не хотят отказываться от веры в чудеса, но в жизни практической она себе места не находит: «Что касается теории, то они верят, что такое бывает, но в повседневных делах чудес не ожидают» [109].

Шлейермахер [110] обошел эту проблему, нивелировав ее; он заявил: «Для меня все есть чудо». Шотландский католик Брюс Маршалл [111] высказывал предположение, что если в спальне епископа произойдет чудо, прелат сделает все возможное, чтобы его скрыть.

Я читаю рассказы о чудесных деяниях Господа как повествования, не нуждающиеся в проверке. Иудаизм и ислам также заявляют о подтверждении чудес, обожествление римлянами императора обосновывалось точно так же.

Сомнения в чудесах столь же стары, как сами чудеса. Начиная с XIII века чудеса оборачиваются философскими проблемами, о чем свидетельствуют тезисы 100 и 147 папских постановлений 1277 года [112]. Современное понятие природы с механической абсолютностью ее законов — достояние Нового времени, которое с самого начала создало почву для непреодолимых сомнений. Кое-кто из теологов заявлял в ответ, что Господь, создавая самый первый эскиз мироздания, предусмотрел чудеса, так что никакие законы природы не сокрушил. Реформаторы были склонны переносить чудеса в сферу умозрительного. При этом мы помним их прежнее утверждение, согласно которому именно в зримом внешнем мире утверждает себя Божественная истина. Теперь, цитируя святого Бернара, они утверждали, что величайшим чудом является сама вера. Опора на зримые чудеса таила в себе нечто непредвиденное и неупорядоченное. Стражи веры видели в них опасность для церковного порядка.

Данте насмехался над буйной фантазией проповедников, расписывавших чудеса; Боккаччо разоблачал таких мастеров слова как похотливых и жадных эгоистов. От чудес остались только чудесные истории, да и они теперь подверглись историко-критическому рассмотрению.

Новое время занялось проблемой чуда как в философском, так и в богословском аспектах. Классическую формулировку философских сомнений дал Дэвид Юм в десятой главе книги «Исследование о человеческом разумении». Чудеса, писал он, это нечто невероятное, и тем тщательнее нужно проверять их достоверность. В Новое время чудеса стали исчезать, но не до конца, не во всех географических регионах. Паскаль почитал чудеса Святого Шипа [113]. Со времен Бенедикта XIV (1740–1758) перед каждым причислением к лику святых курия требует чудес; и они происходят. Но вплоть до раннего Нового времени чудеса ни в Иерусалиме, ни в Афинах или Риме не требовали особого теоретического оправдания. Мир был полон чудес. Там и сям с вами рядом были боги, или же Яхве твердо держал зримый мир в своих руках и время от времени великими делами доказывал свое всесилие, поощряя или же наказывая.

Однако это не означает, что люди этих культур, поскольку они не обладали современной «картиной мира» или строгим ньютоновским представлением о законах природы, не умели различать чудеса и обычный ход вещей. Если во время сражения останавливалось солнце, потому что Иошуа [114] так ему приказал, или если израильтяне прошагали по дну Красного моря меж двух стен воды, это и им бросалось в глаза. Они удивлялись и считали тогда, что рука Господа — на их стороне. Воскресение из мертвых и для них было исключением; зачастую чудо, демонстрируя всесилие Божье, подтверждало речи тех, кто пользовался чудом как инструментом Божьим. Иногда какой-нибудь преследуемый праведник жаловался, что Господь не совершает больше чудес и обрек своих последователей на мученичество.

Впрочем, и дьявол, и его черти, и священники других религий использовали чудеса. У фараона были маги, которые, в точности как Моисей и Аарон, могли превращать свои деревянные посохи в змей [115], но только израильские змеи были крупнее и пожирали египетских (Исх 7, 8–13).

Чтобы правильно истолковать чудеса, требовались особые силы. Главное заключалось в их системности. Поэтому не было никакого строгого определения понятия «чудо». Наш объединяющий все варианты перевод слова «чудо», которое подразумевает все, что кажется невозможным по законам природы, включает многочисленные и многообразные события и слова прежних времен, такие как «знак», «деяние» или «знаки и чудеса». Были чудеса божественные и сатанинские; наряду с этим признавалась магия в качестве конкурирующего искусства, в ограниченном смысле признавал ее и Фома Аквинский, склонявшийся к тому, что «истинные чудеса» всегда являются творением Господа и его посланцев. Были магические исцеления больных и действенные, смертельные проклятия; чудеса оправдывали пророков или же побуждали медведя разорвать детей, которые высмеивали пророка из–за того, что он был лысым.

«Чудесами» называлось все, что чуднó, поскольку в повседневном опыте это не встречается или встречается редко. Чудесами были массовые кормления людей несколькими хлебами или манна небесная в пустыне, дождем льющаяся с неба; беременность пожилых дам, приказное управление бурей и хождение по глубоким водам. Чудом обрушились от звука израильских труб стены Иерихона, которых, согласно данным археологов, вообще никогда не существовало. По приказу Иошуа солнце остановилось, пока израильтяне не выиграли сражение. Все чудеса происходили в видимом мире.

Многие слушали чудесные истории с удовольствием, и простые люди, и люди образованные; эти истории побуждали к тому, чтобы увеличивалось их количество, повышался градус чудесного в них и возникали все новые истории. Августин дал довольно непритязательное описание того, что он понимает под «чудом»: «Чудом я называю то, что в качестве чего-то сложного и непривычного выходит за рамки того, что некто, удивляющийся этому, ожидает с надеждой или сам может породить» (Dе utilitate credendi 16, 34). Теоретически это выглядело слишком скромно, поэтому последующие теологи соорудили более совершенные с технической точки зрения определения. Но того, что Августин набросал, было достаточно в мире, который и собственную военную победу, и выдающийся урожай праздновал как «свершение Господа». Иногда внешнее событие порождало чудесную историю; в другой раз история порождала событие.

По-гречески любой рассказ называется «миф», и рекомендуемое мною поэтическое понятие истины призывает к тому, чтобы употреблять понятие «миф» без дремучего глубокомыслия и тяжеловесности, которыми его одарили философы мифа начиная со времен романтизма. Каждый рассказ о чуде — «миф». Это не означает, что он лжив с точки зрения объективистского понятия истины. Это повествование о странном случае, по поводу которого контроль фактом оказывается невозможным, поскольку воздействие Господа как таковое мы идентифицировать не можем.

Это не все, что можно сказать на тему «мифа». Вот только необходимо умерить тот высокопарный романтический стиль, который практиковал в 1807 году Йозеф Гёррес [116], как будто старый миф содержит всю историю народа in nuce [117]. Мифы являются неисчерпаемой темой для историков; философы видели в мифах «главные силы мира, верховенство природы и духа» (Гегель), но только это — не тема моей книги. Я просто объясняю слова, которыми пользуюсь: слово «мифы» я употребляю, когда речь идет об историях, в основном про богов, где «реалистический» вопрос относительно «фактов» неприличен.

Ни Яхве, ни Иисус не обходились без чудес. Иисус не ограничивался проповедью любви к Господу и к ближнему. Он перечислял «знамения», которые творил и которые доказывают, что Царство Божие настает: слепые видят, хромые ходят, мертвые встают из гроба, бедные получают землю, демоны изгнаны. В Новом Завете сообщается, что Иисус разбудил троих мертвых, восьмерых одержимых освободил от одержимости, исцелил пятнадцать больных. Но Иисус демонстрирует дистанцию по отношению к совершению чудес: чудо он творит не всегда, когда его ждут и выпрашивают. В пустыне дьявол побуждает его сотворить чудо; он отказывается. Своим умением творить чудеса он не защищает себя от заключения и распятия.

Еще буквально одно слово о связи чудес с рациональным началом. Случайное и необъяснимое есть в каждом мгновении развития знания, на каждом его этапе. Я не знаю ни одного «рационалиста», который утверждал бы, что мир полностью прозрачен. К тому же люди, начиная с Крестового похода детей [118] и заканчивая Первой мировой войной, в избытке добавляли непостижимого к загадкам природы. Необъяснимое и ужасающее, накатывая волнами, то и дело выдвигалось в искусстве и поэзии на первый план: магическое и безумное. Кино создало новые возможности для изображения иррационального, фантастического и чудесного. С помощью правил орденов и культуры совести религии создали дисциплину повседневности. Макс Вебер [119] пошел в развенчании чудес так далеко, что смог поверить, будто протестантская этика породила капиталистический настрой в экономике. С другой стороны, тоже историческими волнами, накатывали основатели религий и реформаторы со своими чудесами, войсками ангелов, сатанинскими отродьями и ведьмами. С определенной периодичностью страсти по чудесам и предрассудки, возня с тайнами и арканные культы, эзотерика и «мистика» поглощали привычный этический настрой. Это, разумеется, вызывало протест религиозных людей; XV столетие к северу от Альп, похоже, как раз и было таким временем. Так или иначе, кардинал Николай Кузанский воспринял это именно так и потребовал отрезвления. Но христианской религии без чудес не бывает. Ее рациональность — связка произвольно скоординированных историй. Оттого, что их упрощают, они правдивее не становятся. Они должны быть такими, какие есть, или их вообще не должно быть. Они порвали с повседневной уверенностью, а в каких-то случаях побудили к тому, чтобы быть начеку, и подтолкнули к новым исследованиям. Они создали дистанцию по отношению к прозе повседневности. Эта инаковость мира чудес чуть было не заставила Августина провалиться сквозь землю, когда он написал: если Господь творит чудо в природе, то это происходит не против природы (De civitate Dei 21, 8, 2). При этом Августин в основу кладет всесилие Творца, который каждую вещь может наделить той природой, которой пожелает. Прежде всего Господь распоряжается природой вещей. Ему не нужно почитать им же некогда установленные варианты природы. Он независимо определяет, чтó должно стать природой вещи. Фома Аквинский, за которым закрепилась слава автора более строгой концепции природы, в этом вопросе мыслил в унисон с Августином, которого цитировал, подчеркнуто утверждая: Бог — владыка природы; она — его инструмент, и все, что Он для нее установит, — и есть ее настоящая природа, даже если это выходит за границы нормального природного процесса [120].

Никто из друзей поэзии не желал бы утратить иррациональность историй о чудесах; однако ведь существовали земные, реальные интересы тех, кто все это рассказывал. В апостольские времена они агитировали за христианскую веру; они отграничивали ее от языческого политеизма и от ересей. До тех пор, пока христианство находилось в конкуренции с античными культами, ему требовались истории о чудесах, чтобы завоевать новых сторонников. Языческие оракулы одновременно с ними привлекали людей на свою сторону. В Средние века некоторые монастыри поправляли с помощью чудесных историй свое экономическое положение, провоцировали паломничества и получали латифундии в качестве подарка. Чудеса подтверждали стратегии веры и претензии на земли, прежние истории и дарения (подтверждающие чудеса); они обосновывали властные полномочия и привилегии. В античности и средневековье неотъемлемой частью истории чудес было лукавое недоверие к благочестивому вранью. Люди слышали много чудесного; слушали, веря, скорее всего, только наполовину. И тогда тоже были люди, которые спрашивали, с какой целью рассказываются легенды. Такие люди никогда не принадлежали к миру одной только фантазии, миру новелл и романов.

Историки читают чудесные истории молча, соблюдая условия поэтической концепции истины. В споры об их «историческом ядре» они не ввязываются. Они избегают философских или богословских преувеличений — того разряда, избрать который советует один современный богослов, рекомендуя рассматривать чудеса в рамках некоего «мистического космоса», а воскресение как «эсхатологическое событие». Говоря о чудесах, легко попасть впросак. Так, например, один проповедник утверждает, что чудесные истории из Библии могут быть понят ны только как примечания к истории о воскресении Иисуса. Как будто превращение воды в вино объясняется пробуждением из мертвых.

Примечания:

107 Thomas von Aquino, Summa contra Gentiles III 101, Editio Leonina III p. 313: proprie miracula dicenda sunt quae divinitus fi unt praeter ordinem communiter observatum in rebus. Примеч. автора.

108 Евсевий Кесарийский (около 263–340) — римский историк. До создания его «Церковной истории» сочинение на подобную тему составил Гегесипп, но от него сохранилось только название. Жил в Кесарии.

109 I. Kant, Die Religion innerhalb der Grenzen der bloßen Vernunft, Zweyte vermehrte Aufl age, Königsberg bei Friedrich Nicolovius 1794, S. 118. Слово ожидать, «statuieren» означало во времена Канта предполагать, утверждать; мы можем также видеть это слово в выражении «представим на примере…». Примеч. автора. Ср. также в русском переводе А. Столярова: «А это означает лишь, что хотя они, поскольку дело касается теории, и веруют, что чудеса бывают, но в делах не признают никаких чудес» (И. Кант. Религия в пределах только разума. Трактаты. СПб., 1996. С. 325. — Т. Л.).

110 Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768–1834) — немецкий философ, теолог и проповедник.

111 Брюс Маршалл (1899–1987) — шотландский военный и писатель, публиковавший художественные и научно-популярные книги, отличавшиеся широтой тем и жанров.

112 Латинский текст постановления 1277 г. и мой немецкий перевод: Kurt Flasch. Aufklärung im Mittelalter? Die Verurteilung von 1277, Mainz 1989, bes. S. 182 und 214. Примеч. автора.

113 История, получившая название «чудотворный шип», была рассказана Расином. В монастыре Пор-Рояля жила воспитанница 10–11 лет — мадемуазель Перье, дочь советника в Клермоне и племянница Паскаля. Три с половиной года она страдала от опухоли у левого глаза, которая, разрастаясь, покрыла носовую кость, щеки, ноздри. В Париже был в то время знатный господин де ла Потери, с большой любовью собиравший реликвии, среди которых была колючка, как он уверял, из тернового венца Господа нашего. 24 марта 1656 г. реликвия, по просьбе монахинь, оказалась в Пор-Рояле, где ее поместили в церкви на маленьком алтаре. После всенощной монахини по очереди целовали шип: сначала наставницы, потом послушницы и воспитанницы. Когда маленькая Перье после ритуала вернулась, никто не поверил своим глазам: болезнь отступила перед колючкой из тернового венца.

114 Иошуа — израильский военачальник, преемник Моисея.

115 «…А твой брат Аарон пусть скажет фараону… чтобы каждый бросил свой посох, и те превратились в змей…» (Исх 7).

116 Йозеф Гёррес (1776–1848) — немецкий католический мыслитель, писатель, журналист.

117 В двух словах (лат.).

118 Крестовый поход детей — принятое в историографии название народного движения 1212 г. В его рядах насчитывалось около двадцати пяти тысяч детей и подростков, направлявшихся в Италию, чтобы оттуда по морю достигнуть Палестины.

119 Максимилиан Карл Эмиль Вебер (1864–1920), известный как Макс Вебер — немецкий социолог, философ, историк, политический экономист. Идеи Вебера оказали значительное влияние на развитие общественных наук, в особенности — социологии. Наряду с Эмилем Дюркгеймом и Карлом Марксом, Вебер считается одним из основоположников социологической науки.

120 Thomas von Aquino, Summa contra Gentiles III 100, Editio Leonina III p. 311 b: Neque est contra naturam si Deus in rebus naturalibus aliquid operetur aliter quam consuetus cursus naturae habet. Hinc est quod Augustinus dicit… Примеч. автора.