Проучившись десять лет в среднестатистической российской школе, и не имея филологического или педагогического образования, говорить о несостоятельности современной образовательной системы не можно, но нужно. Практически каждый ученик чувствует давление со стороны родителей и учителей, целью которого является лишь получение сухих результатов в виде оценок, заучивание и последующее оценивание умения репрезентировать заученное. Часть этого хаоса выпадает на предмет школьной литературы, малое количество преподавателей которой способны заинтересовать или не отбить желание читать у своих учеников. Более же всего удручает, что конкретные проблемы можно выделить, структурировать, а затем и решить, чего пока не наблюдается.

Будучи низшим звеном некой школьной иерархии, в которой над тобой стоят сначала педагоги, а за ними и администрация с последующей прокуратурой и ФГОСами, может показаться, что на учителях пробелы системы как начинаются, так и заканчиваются, и стоит лишь заменить преподавателей на более компетентных, однако, это лишь симптомы, бороться с которыми можно, но бесполезно, и нужно зреть в корень болезни.

Обратиться к личному опыту жизни в девяностых я не имею возможности за отсутствием такового, но могу прислушаться к чужому и выстроить некую картину на его основе. Так и получается, что наравне с бандитизмом и повсеместной бедностью существовала не только настоящая свобода слова, но и отсутствие строгих норм и контроля над образовательной системой. Это выливалось в свободу творчества и разнообразия подходов педагогов к обучению, что положительно сказывалось на процессе. При всём же моём желании чуть гиперболизировать существующую проблему, будет нечестно упускать из виду остатки этой былой роскоши и, тем более, зарождающийся слой молодых и предприимчивых преподавателей.

К сожалению, добиться каких-то реформ от Минобрнауки, помимо ежегодного изменения ЕГЭ ради продажи сборников для подготовки, пока не представляется возможным, что, к счастью, не препятствует моим размышлениям об улучшении школьной программы по литературе.

Любому ученику, погружающемуся в историю предмета самостоятельно, уже в начале пути становится понятно, что, помимо условного Толстоевского и других портретных бородатых мужчин, существует и мировая классика, которая не ограничивается Шекспиром и Оруэллом. Как выражалась Екатерина Михайловна Шульман, школьная программа рассказывает о наших писателях, исключая мировой контекст: так, будто Державин с Чернышевским и Пастернаком стоят в ряд, где каждый подталкивает вперёд последующего. Но без мировой литературы русской не существует, как, в частности, не существует Льва Толстого без Энтони Троллопа. Писатель любого масштаба, имевший доступ к зарубежным текстам, использовал их в качестве референсов, а многие сюжеты довольно прямолинейно, что не умаляет их художественной ценности, повторяют сюжеты европейских, более ранних, авторов. В школе вы, если и услышите о каком-то внешнем влиянии на процесс написания, то вскользь, ибо даже биография писателя изучается отдельно от его творчества. Не услышите вы и, что мать Тургенева была той ещё сукой, а Дантес, предположительно, геем.

Всё, что проходят на уроках, считается каноном русской литературы, существование которого глупо отрицать, только вот за окном XXI век, и давно существует Гарри Поттер. Так почему же мне должен быть интересен условный Раскольников? Почему бы не разбавлять классику, которую должен знать каждый, чем-то актуальным для подростков? Я не прошу разбирать произведения современных авторов, достаточно было бы их упоминать и советовать на внеклассное чтение вместо дурацкого списка, произведения из которого всё равно надо будет перечитывать в течение года. Один раз на уроке русского языка в моей школе разговор всё-таки зашёл о нынеживущих авторах, и даже здесь мой учитель смог назвать лишь роман «Дом, в котором…» Марьям Петросян. Моя претензия нарисовалась сама собой — с каких пор восьмидесятые годы прошлого столетия стали сегодняшним днём?!

Казалось бы, на то у нас и век информационных технологий, дети сами могут искать актуальную для себя литературу, с чем даже сложно не согласится. Ведь на то школьная программа и существует, чтобы дать общий базис и контекст для учеников конкретной страны, дабы, когда заговорите с незнакомцем на улице, вы могли быть уверены хоть на какой-то процент, что он поймёт ваши, пусть непреднамеренные, отсылки на Пушкина, остаточные воспоминания о котором у вас есть из детства.

Возвращаясь к последовательности изучения авторов и их произведений, странно будет спорить, что проходить их очень даже логично в хронологическом порядке. Но так ли это на самом деле? Пусть Сэр Вальтер Скотт и считается ныне детским автором, но на это есть причина — отсутствие в текстах тех времён глубинных смыслов и подтекстов. «Тарас Бульба» же многие годы издаётся в повсеместных сериях «школьная/детская библиотека/литература» явно ошибочно, ведь понять здешних героев дано не каждому взрослому человеку. Затычка для этой бочки сама материализуется в моей руке — разделение не по векам и эпохам, но по смыслам и стилям, ибо, пусть в некоторые времена и прослеживается пик условного романтизма, таковые произведения можно найти практически в любом историческом периоде. Стоит лишь переставить авторов местами, и ученики уже с большей вероятностью смогут находить в их произведениях нечто, откликающееся в их душе, и ассоциировать себя с героями. Может показаться, что тогда школьники запутаются в историческом таймлайне, но с каких пор человек перестал быть способным на реверсивное восприятие информации, особенно в условиях современного кинематографа с его множествами приквелов и сиквелов.

Поэзия. Сколько же стихов задают учить в школе… На самом деле, немного, но сколько из них остаётся в головах у детей? «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». А вспомнит ли кто-нибудь из моих одноклассников любую другую строчку того же Пушкина? Сомневаюсь. Удивительно, но на это в моей черепной энциклопедии тоже нашёлся ответ — никто не спрашивает личного отношения учеников к стихам Мандельштама и Цветаевой, их просто заставляют учить, чтобы после поставить оценку. Ребята же забывают всё в следующую секунду после оглашения своего приговора. Как они забывают, так и не задумываются над личным для них смыслом стихотворения, они именно прочитывают его, не читают. А корни-то растут из одного банального, глупого учительского вопроса «что хотел сказать автор?». Услышав эти четыре слова, ученик понимает, что сейчас из него будут пытаться вытянуть нечто похожее на «кладбище с церковью в пейзаже во сне Раскольникова символизирует всё бесовство, овладевшее Родионом Романовичем, ведь не иначе как по подсказке дьявола главный герой убивает старуху». Обобщая слова учителя литературы Джона Китинга из кинофильма «Общество мёртвых поэтов», замечу, что глупо пытаться объективно оценить поэзию, её нужно чувствовать. Из этого явно следует, что никакого «что хотел сказать автор» попросту не существует.

Последняя по списку, но не по важности, заметная при беглом обзоре школьного круса, проблема — женщины, а точнее, их отсутствие. Кто-то может недоумевать и пытаться вспомнить хоть одну немужскую персону, но я очень сомневаюсь, что, помимо Цветаевой и Ахматовой, этот человек вспомнит Ольгу Берггольц, которая триумфально завершает феминный список школьной литературной программы. Понятно, что историю пишут белые привилегированные мужчины. Понятно, что «месяцы чёрных писателей» звучат странно, но мы живём в обществе, в котором слово «дайвёрсити» стало для русского языка не иностранным, а просто англицизмом. И чем заниматься пустым перечислением, про кого бы всё-таки стоило посмотреть презентацию на уроке, можно лишь пожелать и всячески продвигать идеи не отхождения от канонов, но их расширения и углубления. Ведь и Виктор Олегович Пелевин уже, считайте, классик.

Эссе это или публицистика, попытка создать что-то стоящее или переиначивание клишированного школьного сочинения: на эти и другие вопросы я бы очень хотел ответить, пользуясь знаниями, данными мне школьными учителями на уроках той же литературы. Жаль только, не выходит…