Умерла Катя Алленова, лучший редактор текстов об искусстве в России. Она заболела ковидом в декабре, лечилась, начались осложнения, врачи не смогли поставить диагноз. В ту субботу прощались с ней в церкви Третьяковых на Малом Толмачевском.

Мне посчастливилось работать с ней сначала в Арт-Хронике, потом в Арт-Гиде. Она полностью перевернула мои дилетантские представления о том, что такое редактор как профессия. Редактор в инкарнации Алленовой — это человек, который знает, что ты еще не сказал того, что хотел сказать. Есть великие переводчики: Голышев, Рита Райт-Ковалева. О Райт-Ковалевой говорили, что Курт Воннегут в ее переводе лучше, чем в оригинале (это правда). Думаю, не только мои тексты в оригинале существенно хуже, чем в версии Кати. Свои тексты она писала с неменьшей требовательностью. Причем любые: я сейчас перечитываю наши чаты в гугл-токе за десять с лишним лет, все реплики Кати идеальны.

Ученики её папы повсюду, а я во многом её ученик. Все недостатки на моей совести, конечно: видит бог, Катя старалась. Было бы здорово сорганизоваться и назвать ее именем институт, чтения, библиотеку, что-то, связанное с дотошностью работы слова. Да, это кажется идеей рубежа веков, чем-то вроде Института Варбурга. Но Катя и была человеком позднего XIX века. То есть, абсолютно современным. Ведь наша повестка все еще глубоко реалистическая: посмотри на улицу, там выясняют, тварь ли я дрожащая или право имею. Или слышат, что «на Святой Руси петухи поют» и видят, что «скоро будет день на Святой Руси». Краткий эпизод модернизма с 1917 по 1991 не воспитал почти ни в ком расщепленного сознания, не оставил запасов привилегий, которыми можно было бы с блеском поступиться. Тоска по внятной личности тревожит нас так же настойчиво, как в 1881 или 1905.

Получается, что знаний о той эпохе достаточно, чтобы досконально понимать эту. И Катя тому лучшее подтверждение. До знакомства с Катей мне казалось, что есть фундаментально окопавшиеся в прошлом историки искусства, с уютными кабинетами, а есть мы, на передовой, следим орлиным взором за тем, что происходит в искусстве сегодня, и гордимся иногда, что преодолели стереотипы и барьеры отставаний. У Кати разрыва между условной традицией и современностью не просматривалось. Катя, специалист по передвижникам и глубокий знаток Европы Нового времени, с лета снимала все значения с любых вещей, какими бы новыми они ни были, и еще скромно спрашивала временами, не ошиблась ли в трактовках. Но в основном спрашивал я — про Италию, Францию, Сурикова, Иванова, глубины моего невежества были и остаются бездонными. А Катя отвечала, да еще и уходила в какие-нибудь дополнительные виражи о том, о сем.

На прощании Трегулова вспомнила, что Катя любила просвещать насчет оперы друзей, от нее отдаленных. От Кати Трегулова узнала про «Симона Бокканегра» Верди. Если у нас с Зельфирой Исмаиловной есть что-то общее, так это любовь к малоизвестной работе Верди, которую нам индуцировала Катя. Я слушал Трегулову, и прямо нахлынуло, как мы с Катей обсуждали структуру «Симона». Действие происходит в Венеции, и все герои благородны в таком классицистическом смысле, не мечутся, как Катин любимый Дон Карлос или Риголетто. Протагонисты и антагонисты статичны и замкнуты, как шахматные фигуры, и вся опера тоже напоминает шахматную партию. Вот, кажется, любимое исполнение Кати, с Каррерасом, Миреллой Френи и Гяуровым. (Этой записи нет в Spotify, Spotify sucks!).

Почему-то в скорбной атмосфере храма вспоминались самые легкомысленные вещи. Катя могла бы, если б захотела, стать Салтыковым-Щедриным нашего мирка. Помню ее текст в жанре объяснительной записки, эпохи поздней Арт-Хроники, где она рассказывала, почему не выполнила редакционное задание. Ее отправили в командировку на одно российское событие, которое и тогда, и сейчас нельзя не воспринимать как маловажное не то, что с точки зрения вечности, но и с высоты Катиной личности. Организаторы отличились высокомерием и путаностью (эти два качества часто развиваются в симбиозе), дали не тот адрес и неправильный бейдж, и все эти перипетии Катя описывала с дотошностью, скажем, Золя. Контраст высокого литературного стиля и описываемого Катей копошения каких-то простейших с деньгами был настолько уморительным, что записку эту стоило бы придать гласности. Попробую найти в почте.

Шопенгауэр писал, что люди как дикобразы, никак не подберутся друг к другу. А мне кажется, что мы больше похожи на коронавирус. Окружены оболочкой гликопротеинов S, внедряющихся в клетки близких. И когда близкие уходят, эти связи отмирают. Чем большим количеством гликопротеинов мы друг в друга погрузились, тем сильнее фантомные боли. После Кати у меня остается много таких пустот, много вопросов, наблюдений и тем, которыми не с кем больше делиться.