Талия Мэй Беттчер — профессорка философии в Университете штата Калифорния, где преподаёт курсы “Введение в трансгендерные исследования”, “Введение в транс/феминизм”, “Философия “Я””, “Философия Джорджа Беркли” и проч. Авторка книг “Беркли: гид для запутавшихся”, “За пределами личностности: эссе о транс-философии”. Предлагая свой, подчас очень личный, ответ на вопрос, что же такое транс-философия, Беттчер вводит в философский язык такие неожиданные, но обоснованные понятия, как WTF (What the Fuck), проект озарения, заземлённая философия, поместность и др. Данный перевод выполнен по сокращённому варианту статьи, опубликованному в сборнике “Транс-философия” (2024), полный вариант одноимённой статьи впервые опубликован в феминистском научном журнале “Гипатия” (2019). Для перевода выражения WTF гендерированным и обсценным вариантам переводчица предпочла сравнительно нейтральное ЧЗБ (Что за бред).

^{Я могу говорить только за себя. Но то, что я пишу и как я пишу, призвано спасти мою жизнь.}

^{Барбара Кристиан, “В погоне за теорией” (Barbara Christian, “The Race for Theory”).}

В некотором важном смысле всего, пожалуй, десять лет назад транс-философии вовсе не существовало. [1] В ту пору я бы описала свои собственные исследования как расположенные на пересечениях дисциплинарной феминистской философии и меж- и мультидисциплинарной области транс-исследований. Выражения “транс-философия” в ходу ещё не было, или во всяком случае оно ни о чём особо не сообщало. Наверное, сегодня это кажется удивительным. 

Продолжительное время лишь малое число транс-людей в профессии занимались транс-проблематикой. В 1990-х гг. появились работы первопроходцев Си Джейкоба Хэйла (C. Jacob Hale), Микки Алисии Гилберт (Miqqi Alicia Gilbert) и Джейми Линдеманн Нельсон (Jamie Lindemann Nelson). Лорен Кэннон (Loren Cannon), Си Райли Снортон (C. Riley Snorton) и я начали писать в первое десятилетие 2000-х гг. Однако транс-философ: ини встречались очень и очень редко. Стоит признать, что антология по вопросам транс-проблематики и личностной идентичности, как и специализированный выпуск журнала “Гипатия”, посвящённый философии феминизма и транс-проблематике, вышли уже в 2009 году. [2] Но обе эти вехи лишь наглядно показали, как сложно было найти публикующихся транс-философ: инь в целом и тем более публикующихся на ниве профессии. 

Сегодня, однако, наблюдается заметный поколенческий сдвиг — целая волна транс- и небинарных исследователь: ниц, уже начавших публиковаться или готовящихся к публикации в области — среди прочих, такие философ: ини, как Мэган Бёрк (Megan Burke), Робин Демброфф (Robin Dembroff), Грэйсон Хант (Grayson Hunt), Стефани Капуста (Stephanie Kapusta), Тамсин Кимото (Tamsin  Kimoto), Эйми Марвин (Amy Marvin), Рэйчел МакКиннон (Rachel McKinnon), Андреа Джей Питтс (Andrea J. Pitts) и Перри Зёрн (Perry Zurn).

Поворотный момент ознаменовался первой в истории конференцией по транс-философии — “Транс*опыт в философии” — прошедшей в Университете Орегона в 2016 году при поддержке “Гипатии”. С тех пор “Гипатия” спонсирует Транс-философский Проект (Trans Philosophy Project). [3] Проект не только обеспечил в 2018 году финансирование второй конференции по транс-философии — “Транс-мысль // Мыслить трансно” (Trans Thinking // Thinking Trans) — но и включает в себя ресурсную инициативу по составлению библиографии по транс-философии, а также педагогические материалы по тому, как её преподавать и как сформировать свод наилучших практик для философских организаций, желающих поддержать транс-философ: инь и транс-философию. 

Нельзя сказать, однако, что обошлось без кое-каких недавних болезней роста — если под “болезнями роста” иметь в виду “взрывоопасные споры”. Несколько лет назад широко обсуждался так называемый гендерно-критический феминизм философини Кэтлин Сток (Kathleen Stock), публиковавшейся онлайн. [4] Её работа была представлена в мейнстримных философских блогах Leiter Reports и Daily Nous. [5] И была с энтузиазмом встречена многими философ: инями, совершенно незнакомыми с транс-проблематикой и транс-наукой, которые приняли её за разоблачение политкорректной транс-повестки, лишённой особых интеллектуальных достоинств. Одновременно с этим ряд транс-учёных и в основном феминистские союзни: цы выразили недовольство тем, что в дискуссии игнорировалось существование транс-исследований в целом и транс-философии в частности. 

Наиболее заметная полемика, однако, была связана с самой “Гипатией” и конкретно с эссе о трансгендерных людях и так называемой трансрасовости, опубликованным весной 2017 года. Последовала негативная реакция сообщества, особенно в социальных сетях, по поводу того, что в эссе отсутствует опора на существующую литературу о критической расовой теории и транс-исследования, что в нём не прояснена политическая позиция касательно расы и трансности, и, копая глубже, как вообще оказалась возможна подобная публикация. Спор разгорелся настолько, что получил освещение в New York Times, и к тому моменту, как он утих, “Гипатия” уже не была прежней. [6] Что бы кто ни думал об этом скандале, явным (ну, по крайней мере лично мне) стало одно — транс-философия вступила (или вступает) в период своего взросления.

Вопрос “Что есть транс-философия?”, следовательно, актуален. В этом эссе я рассматриваю его с позиции своей давней вовлечённости в тему, через наблюдения за тем, как что-то меняется, а что-то остаётся неизменным. Это эссе чувствительно как к историческим, так и к практико-политическим вопросам. Я наблюдаю, как транс-философия и сопутствующая волна этих юных, новых транс- и гендерно неконформных учёных получают всё большую видимость в профессиональной области, и я более чем обеспокоена тем, в каком климате это происходит. [7] 

Для меня это также глубоко личный вопрос. Нащупывая ответы, я исхожу, прежде всего, из собственных опытов и попыток заниматься “транс-философией”. Многое из того, что я скажу, является осмыслением того, что я пыталась делать многие годы, и того, что я собираюсь делать отныне. У меня нет цели дать ответ ответов, я просто хочу пролить немного света на вопрос. Или, другими словами, есть много способов ответить на этот вопрос, и я предлагаю здесь один из них.

Однако, несмотря на своеобразие этого эссе, оно является не более чем переизобретением колеса. Многое из того, что я скажу, напомнит прежние идеи философ: инь, так или иначе маргинализированных в профессии — в основном, пожалуй, посредством расизма и этноцентризма, но также способами, которые ещё не были учтены, такими, как эйблизм, и способами уже принятыми во внимание, как сексизм. Тем не менее, транс-философия в известной мере отличается от прочих форм “философии различия”. Например, транс-люди находятся в довольно непростых отношениях с теоретическими работами, которые были написаны о нас не транс-людьми, и результат такой авторско-тематической расстановки влияет на наши жизни. Впрочем, я не собираюсь разбираться, что специфически относится к транс-философии, а что нет. Подобный проект основывался бы на некоторых довольно проблематичных взглядах, которые мы рассмотрим в своё время. Я же надеюсь, что эта статья станет “относительно новой” аранжировкой довольно старой песни. 

Предварительные сведения.

Метафилософский вопрос “Что такое транс-философия?” можно рассматривать как всего лишь отдельный случай общего вопроса “Что такое философия?”. В таком случае единственной его отличительной чертой будет предмет. Но ничего особенно интересного о транс-философии нам это не скажет; и это точно не позволит транс-философии сказать что-то важное о философии в целом. И самое главное, так мы просто упустим суть.

Я равняюсь на транс-исследования — мульти- и междисциплинарную область исследований, зародившуюся в начале 1990-х гг. Я начинаю с вопросов, поставленных Сэнди Стоун (Sandy Stone) в новаторском эссе “Империя наносит ответный удар: Посттранссексуальный манифест”: “Чья эта история, однако?” и “Если бы транссексуал заговорил, что бы он/а сказал/а?”. [8] Стоун пишет: “Кто лишён слова в этом теоретизировании, так это сами транссексуалы… И транссексуалы тому решительно соучастники из-за своей неспособности разработать эффективный контр-дискурс”. [9] Также я опираюсь на существенное различие, проведённое Сюзан Страйкер (Susan Stryker), между просто изучением транс-феномена и собственно областью транс-исследований: “Трансгендерные исследования рассматривают отелесненный опыт говорящего субъекта, заявляющего констативное знание в референтной теме, в качестве истинного — даже неотъемлемого — компонента анализа трансгендерного феномена”. [10] Как я понимаю, Страйкер противопоставляет, с одной стороны, традиционные теории о транс-феномене и, с другой стороны, транс-теории, которые артикулируют более развёрнутые ответы на прозвучавшие выше вопросы Стоун или делают вклад в означенный “контр-дискурс”. 

Скажу так: мы, транс-люди, живём под постоянным теоретическим гнётом. Теории парят в вышине, следя за каждым нашим шагом, подвергая сомнению наши мотивы, ограничивая или расширяя наши возможности. Некоторые из этих теорий враждебны по отношению к нам; они как нависшее над нами оружие, палящее по нам, пока мы пытаемся заниматься своими делами. Другие более дружелюбны; они насыщают наши жизни. Мы пользуемся ими, чтобы объяснять себя другим или чтобы осмыслять собственные жизни. Мы дышим этими теориями, пытаемся проживать их своими телами. Иногда просто пытаемся разобраться во всём сами. Мы и теория находимся в интимных отношениях. Она прилипает к нашим телам. Одна из причин, почему транс-люди находятся под теоретическим прессом, заключается именно в том, что мы не соответствуем повседневным ожиданиям — нас считают аномальными. Но, находясь по ту сторону теории, мы, “аномалии”, хотим знать, что же происходит. Для нас сама наша связь с теорией должна стать предметом исследования. Это важный вопрос: что значит философствовать из-под теории, находясь по другую сторону теории? [11] 

Особо подчеркнём, что, хотя транс-исследования часто касаются транс-людей и транс-проблематики, они также гораздо шире. Когда мы переосмысливаем то, что считалось само собой разумеющимся, когда мы помещаем в центр внимания “транс-перспективу” в широком понимании, возникают общие и зачастую глубокие вопросы. Как нам следует понимать сам гендер? Что насчёт сексуальной ориентации и шире — сексуальности? Какое отношение гендер имеет к личностности? Когда мы распознаём существование транс- угнетения/сопротивления, какое влияние это оказывает на наше понимание множественных форм угнетения? Что если гендерное угнетение не сводимо к сексистскому угнетению? Как это влияет на понимание важной концепции интерсекциональности? Список можно продолжать.

Если понимать транс-философию в свете этого, тогда становится очевидно, что она не может быть определена одним только своим предметом. Браться за неё, скорее, следует, с высшей целью выявить и противодействовать транс-угнетению, обнаружить и осуществить своего рода транс-сопротивление. А иначе какой смысл? В свою очередь, это сильно влияет на философский подход — на методологию.

Чтобы добиться этих методологических эффектов, я рассматриваю в данном эссе три взаимосвязанных вопроса. Во-первых, что есть философского в транс-философии? Во-вторых, на чём основывается транс-философия? И, в-третьих, в какой связи находится транс-философия с “литературой”? 

Что может предложить транс-философия?

Философское замешательство и ЧЗБ.

Споря одновременно с Людвигом Витгенштейном и Ричардом Рорти, их описаниями философии, Грэм Прист пишет: “Философия — это именно такое интеллектуальное исследование, в котором всё открыто для критического оспаривания и пристального внимания. По крайней мере, этим объясняются многие из её характерных черт. Философия субверсивна. Вновь и вновь философы целятся в религии, политические системы, общественные нравы. Они поступают так, потому что готовы бросать вызов вещам, которые остальные принимают как само собой разумеющиеся, или отказ от которых большинство людей не одобряет.” [12]

Как увлекательно! Конечно, цитата вызывает уместные вопросы, такие как: “Что случилось с философией? Почему она так феерично провалила эту миссию?” и “Как транс-философия могла бы добиться большего?”. Тем не менее, Прист ухватил смысл того, чем является философия (или чем она должна быть), то, что привлекает к ней как философов, так и нефилософов. 

Согласно Присту, у философии есть как негативная, так и позитивная стороны. Первичной является негативная сторона (та, что критикует другие теории, та, что неустанно задаёт острые вопросы). Позитивная сторона (та, что снабжает теорией, отвечает на вопросы) хоть и важна, но вторична по отношению к первой и подчинена ей. Одна из главных ценностей позитивной теории заключается именно в том, что она придает дополнительный вес критике, направленной против оспариваемых теорий. То есть конструктивная философия в конечном итоге подпадает под критический аспект философии. Философию отличает, прежде всего, то, что всё может быть подвергнуто критике. Нет никаких дисциплинарных или методологических ограничений. 

“Именно это, как мне представляется, выделяет философию среди других интеллектуальных исследований. В области религии категорически не допускается подвергать сомнению определённые вещи. В области истории нельзя подвергать сомнению мнение о разумности других историков. В области науки предполагается критика новых идей и результатов, но сомнения по поводу устоявшихся и общепризнанных частей научного корпуса не поощряются.” [13]  

Уточню, что Прист не требует, чтобы всякая философия была в первую очередь критической. Он признаёт разнообразие философских подходов: кто-то главным образом критик, в то время как другие — строители, а в ком-то есть и то, и другое. Скорее, он утверждает, что позитивные теоретические построения в конечном счете паразитируют на необузданном философском критицизме. Последний лучше всего отражает дух философии, её отличительную черту. 

Я этим, однако, не удовлетворена. Я не считаю, что мои философские проекты служат прежде всего критическому проекту; я считаю, что они служат, главным образом, проекту озарения. И я подозреваю, что мой отход от позиции Приста связан с фундаментальным несогласием касательно природы самой философии, несогласием, касающимся отношений между философией и повседневным миром здравого смысла, на чём стоит остановиться подробнее.

Философия пользуется дурной славой: это дело без особого результата, с битьём головой о стену неразрешимых проблем, с провалами в зыбучие пески. Понятие “философское замешательство” — давняя философская тема, которая восходит, по крайней мере, к философам Нового времени: что с философией не так (или так), что она не может добиться очевидного научного прогресса? Существует много объяснений, откуда происходит это замешательство. Согласно одному из них, предмет изучения настолько необычайно сложен, что легко совершить катастрофическую ошибку, сделать неверный выбор, который может увести в ложном направлении на сотни лет. Согласно другому объяснению, многие из вопросов, которыми занимается философия, просто находятся за пределами человеческого понимания; наши умы не созданы для того, чтобы дать ответы на некоторые из них, так что нет ничего удивительного в путанице и отсутствии прогресса. Есть также и мнение, что философия сама создаёт проблемы и неразбериху, и всё было вполне сносно, пока она не взялась за своё. 

Как бы то ни было, многие сходятся на том, что философия играет важную роль в подведении нас к подобному замешательству, подталкивая нас думать над трудными вопросами, подталкивая нас искать ещё глубже. Даже если философия сама по себе не является источником замешательства, она, безусловно, наш проводник — практика, позволяющая обнаружить за связной на вид реальностью здравого смысла бурлящий котёл путаницы, и возможным это становится, если задавать множество критических вопросов.   

В этом взгляде есть что-то интуитивно притягательное; он даёт глубокое понимание того, что есть философия. Бертран Рассел объяснял это следующий образом: “И наоборот, как только мы начинаем философствовать, мы сейчас же обнаруживаем… что даже самые обычные вещи порождают проблемы, на которые можно дать очень неполные ответы.” [перевод: А. Ф. Грязнова — прим. пер.] [14] На мой взгляд, однако, такое понимание философии основывается на весьма спорном допущении, а именно: для “дофилософского человека” “мир представляется очевидным” и “обычные объекты не вызывают никаких вопросов”, и что это человек “скованный предрассудками, проистекающими из здравого смысла”. [перевод: А. Ф. Грязнова — прим. пер.] [15] Коротко говоря, это означает, что все было хорошо и благополучно до того, как на сцену вышла философия: наш здравый смысл, наше повседневное понимание мира были хоть и поверхностными, но счастливо безмятежными. Иными словами, это предполагает близкое соответствие между людьми и их “повседневностью”. 

Это допущение необоснованно. [16] Его безосновательность очевидна тем из нас, кому эта повседневность представляется чрезвычайно туманной — часто враждебной. Трудно разобраться в себе, когда вы транс-человек. Признаться самим себе и совершить переход — это порой настоящий кошмар. Между нами и так называемой повседневностью и любым здравым смыслом, который к ней прилагается, согласия нет, в лучшем случае они нас дезориентируют, в худшем — подвергают насилию. Они пронизаны вопросами. 

Я спрашивала себя: в чём смысл высказывания “я женщина”? И почему от этого, похоже, так многое зависит? Как мне, например, уразуметь, что кто-то, желающий доказать, что я на самом деле мужчина, насилует меня посреди бульвара Санта-Моника? [17] Почему люди хотят нас убить? ЧЗБ? [WTF/What the fuck = ЧЗБ/Что за бред — прим. пер.]

Нет, серьёзно — ЧЗБ?

Мы, транс-люди, живём в “повседневности”, пронизанной замешательством, испещрённой ЧЗБ-вопросами. Мы живём внутри ЧЗБ. Нам не нужна была философия, чтобы обнаружить это замешательство. Оно было там изначально. Если философия и может нам что-то дать, то лучше бы это были ответы или хотя бы какое-то частичное, временное озарение. В противном случае, она не сможет нам помочь. С этой точки зрения, следовательно, я не рассматриваю главную функцию транс-философии как негативную или критическую. Я понимаю её, прежде всего, как конструктивную, позитивную, разъясняющую и ориентирующую. Я действительно считаю, что по сравнению, скажем, с психологией, социологией и антропологией, философия находится в особом положении, чтобы разбираться с ЧЗБ — именно потому, что ЧЗБ настолько всеобъемлющее, столь личное, поистине столь экзистенциальное по своей природе. Или, другими словами, я считаю, что любая попытка пролить свет на эти ЧЗБ-вопросы будет непременно философской. 

Особо подчеркну, я не утверждаю, что цель этого конструктивного подхода — дать ответы на все вопросы, как будто такое вообще возможно. При попытке разъяснить то, что приводит в недоумение, неизменно возникают новые вопросы — вопросы, на которые нет готового ответа. И конечно же, это выявление новых вопросов является неотъемлемой частью философской деятельности. Однако, эти новые вопросы служат хлебными крошками на пути к ответам на те первичные вопросы, с которых мы начали — вопросы, существовавшие до того, как мы начали философствовать.  

Ключевой момент: для философии, которую я буду называть “заземлённой”, замешательство философично не потому, что оно выявляется посредством философской критики, а скорее потому, что оно взывает к философскому озарению. В таком случае, одна из проблем взгляда Грэма Приста, определяющего философию как “интеллектуальное исследование, в котором всё открыто для критического оспаривания и пристального внимания”, заключается в том, что он признаёт только то, что можно назвать “чистой философией” — философией, приводящей нас в состояние замешательства посредством самой философской практики, в то время как “дофилософское” было, прежде всего, счастливо безмятежным. [18] Впрочем, это не столько промах Приста, сколько отражение преобладающей, глубинной концепции философии. Оспаривая эту концепцию, мы открываемся возможности того, что отношения между замешательством, философией и повседневностью не являются однородными. 

Принимая во внимание как чистую, так и заземлённую философии, мы делаем первый шаг к постижению разницы между транс-философией и философствованием о транс-людях. В последнем случае можно ожидать, что транс-феномен окажется темой или, возможно, средством для некоего критико-философского вмешательства (intervention). Чего неизменно не будет в таком подходе, так это даже малейшего намёка на попытку прояснить транс-опыт в ЧЗБ. И причина этого, конечно, в том, что заранее предполагается определённая концепция философии. 

Вниз по кроличьей норе.

Критическое вмешательство встроено непосредственно в проект прояснения ЧЗБ. Говоря конкретнее, очевидно, что потребуется критически оценить и, возможно, отклонить преобладающие теоретические модели, политические фреймы, принимаемые на веру предположения — всё то, что препятствует нашей способности проливать свет на ЧЗБ. Действительно, если смотреть с этой точки зрения, сама неспособность какого-нибудь позитивного объяснения обеспечить адекватное прояснение представляет собой серьезный философский вызов. 

Однако это не отменяет того, что в транс-философию непосредственно заложены свои исходные позиции. Необходимой отправной точкой я считаю принятие транс-самоидентификации, по крайней мере как предположительно валидной. Например, если транс-мужчина говорит, что он мужчина, значит, он действительно мужчина, и это нужно принимать как данность. Поскольку я не допускаю, чтобы всё было открыто для обсуждения, это делает меня мишенью для обвинений в “догматизме” и, по сути, “не философском подходе”. Важно понять, почему это не так.

Транс-философия во многом схожа с квир-теорией, теорией и философией феминизма, и критической расовой теорией и философией. У них есть определённые предпосылки, то есть исходные позиции. Например, было бы странно, окажись в квир-теории актуальным вопрос “Является ли гомосексуальность безнравственной?”. И не менее странно было бы, окажись в центре философско-феминистских дискуссий вопрос “Должны ли женщины подчиняться власти мужчин?”. Аналогичным образом, вопрос о том, являются ли транс-люди теми, кем мы себя считаем, не должен быть центральным в транс-философии. Уточню, что ничто из сказанного мной не выводит эти допущения за рамки философии в целом (позже я к этому вернусь). Сейчас я утверждаю только то, что если некая особа берётся оспаривать истинность этих допущений, эта особа занимается вовсе не квир-, феминистской или транс-философией; эта особа занимается чем-то другим. По крайней мере на первый взгляд, это “что-то другое” выглядит частично как попытка поставить под сомнение состоятельность самих этих областей исследования. Если бы как-то, каким-то образом, вне всякого сомнения удалось установить, что мужчины должны править женщинами, тогда феминистских философских исследований больше бы не было.    

Конечно, кто-то может возразить, что принятие отправных точек во всех этих примерах противоречит духу философского расследования. Феминистская, антирасистская, квир- и транс-философии — все догматичны. Но было бы ошибкой считать, что в философии вовсе не должно быть никаких отправных точек. Практикам философии должно быть очевидно, что мы неизбежно полагаемся на исходные позиции для того, чтобы провести своё исследование. Без них невозможно заниматься философией. 

Возьмём, например, поиски озарения в ЧЗБ. Как транс-женщина, я хочу понять, как так выходит, что я являюсь женщиной в мире, который это отрицает. Допущение, что моя идентичность валидна, едва ли отвечает на этот вопрос. То есть, даже имея на руках допущение, мы пока не знаем, каким должен быть универсум, в котором такое оказывается возможно. Разумеется, мы хотели бы это выяснить. Это, как мне представляется, уместный вопрос. И в самом деле, это вопрос глубокого философского значения, который может быть — и должен быть — включён в пределы транс-философских изысканий. 

На чём основан наш вклад?

Пока у нас не появится чего-то вроде прочного априорного знания о мире (а у нас его нет), философам, по-видимому, придётся исходить из позиции вовлечённости в мирские дела. Мы едим, читаем, спим. Мы гуляем. Мы беседуем с людьми. Возможно, покупаем молоко. Мы живём в некой повседневности и обладаем мировосприятием, которое, как я полагаю, включает в себя не только наш жизненный опыт, но и наше знание локального здравого смысла, а также ознакомленность с социальными практиками, которые формируют опыт и которым присущ “здравый смысл”. 

Безусловно, любой философский проект, тематически сосредоточенный на каком-то аспекте повседневности — либо как очевидном, либо как приводящем в замешательство — ipso facto задействует мировосприятие. Чтобы критиковать “религии, политические системы, общественные нравы”, необходимо их мирское постижение. Но даже в философских проектах, не фокусирующихся на посведневном, всё равно приходится задействовать мировосприятие в философских суждениях (независимо от того, насколько они абстрактные и утончённые) касательно того, что представляется неправильным/правильным, неправдоподобным/правдоподобным и неважным/важным. 

В каком-то смысле, возможно, все дисциплины в некоторой степени зависят от мировосприятия. Но в той мере, в какой философия

не основана на данных и даже, как правило, не явно эмпирична, это мировосприятие, безусловно, играет решающую методологическую роль — отдаём мы себе в этом отчёт или нет. Как ни неловко, но приходится признаться, что восприятие мира отдельным человеком, по-видимому, играет довольно неоднозначную методологическую роль во многом из того, что выдаётся за философские исследования.

Конечно, одно из решений — отвергать любую философию, которая не имеет в качестве прочной основы эмпирических данных. Другое решение — просто принять то, что есть, хотя бы в какой-то мере. Что можно сказать о втором варианте?

У него есть свои преимущества. Когда мы полагаемся на своё мировосприятие, а не на какой-то набор данных, наш контакт с миром, направляющий рефлексию, оказывается ориентирован на практику. Мир раскрывается через длящееся взаимодействие с ним. Можно даже сказать, что мировосприятие производит “данные”, организованные в форме жизни — жизни, имеющей как историю, так и будущее. В этом смысле в мировосприятии есть нечто изначально от-первого-лица, привязывающее философское размышление к чему-то иному, кроме её собственной литературы. На мой взгляд, полезно иметь подобные дисциплины. Такой подход, похоже, особенно годится для рассмотрения ЧЗБ-вопросов, зачастую носящих столь глубоко личный характер. Сделаем здесь также намёк на недоработанный критический вывод, а именно: философствование, которое находится во всё более слабеющей связи с мировосприятием из-за повторяющегося взаимодействия исключительно с литературой (неформальное название — “кустарщина”), с большей вероятностью произведёт затемнение, нежели озарение.   

Как ни печально, но когда между вами и повседневностью сильное напряжение, когда преобладающий здравый смысл едва ли одобряет ваше существование, когда из земли, на которой вы силитесь устоять, произрастают сложнейшие вопросы — задолго до того, как вы даже приступите к философствованию, вам непременно понадобится альтернативное мировосприятие и, следовательно, альтернативная форма социальности. Хотя озадачивающий характер повседневности может стать хорошей отправной точкой для поисков озарения, всё же трудно использовать главный источник собственного замешательства в качестве основы для своих философских суждений о том, что представляется неправильным/правильным, неправдоподобным/правдоподобным и неважным/важным. Транс-философии нужно исходить из дотеоретических социальных связей между транс-людьми — какую бы форму они ни принимали — объединённых сопротивлением господствующему мейнстримному миру ЧЗБ. На что же ещё опереться, чтобы обрести мировосприятие, требующееся для жизнеутверждающих, а не суицидальных, философских озарений? 

Однако, если принимать как центральность мировосприятия в философском методе, так и гетерогенный характер социального, тогда нам нужно честно признаться в ограниченности философских исследований. Очевидно, что мировосприятие философ: инь формируется и ограничивается их социальной средой; они культурно, географически и темпорально проиндексированы. Я пишу, исходя из своих личных опытов, полученных в различных транс-субкультурах Лос-Анджелеса в период с середины 1990-х гг. по настоящий момент. Сказать об этом важно. Для того, чтобы уточнить область охвата и границы. Но это в неменьшей степени касается философ: инь, не способных указать свою поместность (locatedness) — философ: инь, способных притворяться, что их мировосприятие универсально. Разумеется, локальное философствование кажется почти оксюмороном в свете долгой истории великих устремлений философии. Это, конечно, серьёзное понижение. Но это также гораздо философичнее, раз уж мы полагаем, что философия имеет хоть какое-то отношение к истине. 

Чтобы понять, что я имею в виду, рассмотрим применение философских интуиций в концептуальном анализе. Возьмём вопрос “Что такое женщина?”, который следует воспринимать как вопрос о понятии “женщина”. Предположим, что кто-то обладает интуициями, что транс-женщины относительного данного понятия являются, в лучшем случае, “трудным случаем”. [19] То есть, в зависимости от конкретных фактов о любой конкретной транс-женщине, её в конечном итоге будут считать случаем либо маргинальным, либо “промежуточным”, либо вовсе не станут учитывать. 

Проблема в том, что у меня совершенно иные интуиции. Согласно моим интуициям, транс-женщины являются женщинами, и, сверх того, мы не просто маргинальный случай женщин. Кроме того, согласно моим интуициям, это таково вне зависимости от того, есть ли у транс-женщины пенис или вагина. Действительно, я думаю, что вопрос гениталий и даже хромосом не существенен для вопроса о женстве (womanhood).

Разумеется, мои интуиции могут быть немедленно отвергнуты. Но в сущности они основываются на моей вовлечённости в транс-субкультуры, в том числе на моём близком знакомстве с их трансовыми дискурсивными и недискурсивными практиками. Это указывает на то, как транс-философия подкрепляется не только своими методологическими обязательствами, но и альтернативными формами повседневности, направляющими философское суждение.

Если это верно, то становится ясно, что в целом философии как дисциплине необходимо признать поместность мировосприятия. Если мировосприятие играет такую ключевую методологическую роль, тогда то, что Мария Лугонес называет “путешествиями-по-мирам” (world-travelling), становится неотъемлемой частью философии. [20] Это содействует формированию двойного мировосприятия; прививается способность быть “бикультурными” в отношении к “повседневностям”, в которых мы укоренены. Конечно, идея двойного мировосприятия отнюдь не нова. [21] Но важно отметить, что посредством неё становится возможен более глубокий анализ социальных обыденностей (поскольку теперь их множество). Когда вы занимаете лиминальное пространство между альтернативными формами социальной обыденности, мировосприятие как двойное восприятие делает возможным более глубокое, более беспощадное изучение повседневности засчёт того, что вы начинаете смотреть на повседневность с точки зрения другого. [22]

Можно сказать, что любой заземлённый философский метод, включая транс-философию, исходит из двойного мировосприятия — восприятия как транс-социальных форм сопротивления, так и господствующих форм. Это необходимое условие его существования. Таким образом, заземлённые методы особенно хорошо подходят для того, чтобы подвергать сомнению “здравый смысл”, который мы обнаруживаем у Приста и Рассела. 

Тем не менее, такое двойное восприятие локально и, следовательно, ограничено. Оно может утаивать властные дисбалансы даже внутри формы социальности, оказывающей сопротивление. Хорошее философствование требует умения распознавать подобные гегемонии и стирания, и невозможно добиться этого, если вы остаётесь в статичном положении. Путешествия-по-мирам хоть и не совершенный метод, но императивный для любой зазёмлённой философии — он добавляет всё большей глубины вашей исходной позиции, жизненному опыту и маневренности во множестве повседневностей. Таким образом, то, как вы живёте свою жизнь, и то, с кем у вас складываются социальные связи и близкие отношения, становится неотъемлемой частью философской методологии. А это, в свою очередь, служит намётками для ответа на вопрос, каким образом нетранс-философ: ини могли бы сделать значительный вклад в транс-философию. 

С кем нам следует говорить? Работа философии.

Вернёмся к тому, как чистая философия подходит к вопросу, являются ли транс-женщины женщинами. Предположим, например, что мы хотели бы выдвинуть проблему философского замешательства вокруг понятия “женщина” и думаем, что тут пригодится апеллирование к транс-женщинам. Что здесь происходит?

В таком случае, скорее всего, вовсе не удастся распознать существование заземлённой философии. Говоря конкретнее, любая попытка придать ясности транс-жизням в ЧЗБ вряд ли покажется особо важной в ярком свете интригующего концептуального вопроса “Что такое женщина?”. Вряд ли в поле вашего зрения возникнет вопрос “Почему люди хотят нас убить?”. Скорее всего, мы столкнёмся со стиранием транс-субкультурных миров или, по крайней мере, с устойчивым мнением, что они не релевантны для вопроса (в отличие от транс-философии, где они играют методологически ключевую роль). Вопрос о том, какие интуиции имеют значение и почему, без сомнения будет неактуален. 

Какую работу выполняет подобный подход? Он может иметь последствия с точки зрения того, как к транс-исследователям в действительности будут относиться в профессии. Он может посылать сообщение, что транс-идентичности открыты для обсуждения “в реальном мире”. Он может стирать транс-философию как обоснованный подход — он может утверждать, что в философии нет места для транс-людей, чтобы осмыслять трансфобный мир.

Осознав это, мы будем готовы лучше понять разные виды работы, которые производит сама транс-философия. Для тех из нас, кто живёт под теоретическим давлением, философская критика не всегда исходит из некой философской склонности задавать вопросы. Когда “литература” начинает оказывать материальное влияние на наши жизни, это уже становится вопросом жизни и смерти. Речь идёт откровенно о выживании. Речь о том, чтобы освободить для себя пространство.    

Есть несколько способов, как это сделать. Один, очевидный способ — педагогический. Представляется необходимым довести философ: инь до того уровня, когда они будут готовы участвовать в более продвинутых формах исследования. На низшем уровне бакалавриата я могу очень осторожно поставить вопрос “Является ли гомосексуальность безнравственной?” и таким образом показать, что нет никаких веских аргументов в пользу того, что это так. Однако, я бы даже не подумала ставить подобный вопрос на продвинутом курсе ЛГБТ-философии — как минимум потому, что такая постановка вопроса отдаёт гетеросексизмом. Я делаю — и открыто проблематизирую — свою уступку на младшем курсе по педагогическим соображениям.    

Второй способ касается того, как отвечать философу, который ворвался в помещение полное транс-исследователь: ниц с требованием, чтобы кто-нибудь доказал подлинность транс-идентичностей. В этом случае для критического вмешательства может потребоваться ответ на языке понятий подобных же философ: инь. Это значит, что, скорее всего, у вас не будет возможности бережно оформить свой ответ педагогическим способом, описанным выше. Следовательно, отвечая так, вы рискуете стать соучастни: цами централизации чистой философии и стирания транс-философии. 

Другим ответом может стать участие в этой проблематизирующей работе — собственно метафилософия. В то время как первые два подхода требуют принять чужие исходные позиции и интуиции, данный способ заключается в обнажении самого этого факта. Конечно, здесь есть риск, что ваша работа будет просто неправильно понята. В сущности, вы доказываете, что прежде чем рассматривать вопрос о P, нужно сначала рассмотреть вопрос о Q, и получаете лишь гневный ответ, что вы только что привели довольно неубедительный аргумент в пользу P. Так вы увидите интересную работу, производимую подобным ответом — а именно то, что он препятствует самому обсуждению Q. Посредством него настаивают, что единственный важный вопрос — это P. Как отмечает Эми Марвин (Amy Marvin): 

“Когда мы просим людей, которые хотят проводить критические изыскания в этой теме, прежде “изучить литературу”, эта просьба, кажется, часто отбрасывается почти как ad hominem или воспринимается как тактика некритического игнорирования и избегания дискуссии (и, значит, как интеллектуально пустое)… Меня беспокоит, что вся сложность разговора о том, являются ли транс-женщины женщинами (кстати, не могу не отметить, что в фокусе внимания снова транс-женщины, а не транс-мужчины), сводится к предложению исключить из него наши научные и личные голоса, и продолжать представлять нас как людей, о ком науке следует говорить, нежели как тех, вместе с кем она говорит.” [23] 

Заметьте, что во всех трёх случаях мы занимаем защитную позицию. Хотя это философия, но без сомнения не философия-как-озарение; это критика. Но в то же время это не критика, свойственная чистой философии. Я не претендую на то, чтобы назвать общую черту транс-философии; и вот одна из причин. Транс-философия может выполнять много задач; озарение в ЧЗБ лишь одна из них.

Защитные ответы важны и требуют философской проницательности; однако, они не предполагают той философской глубины, которую даёт свет, проливаемый на ЧЗБ. С другой стороны, озарение, по-видимому, может давать направление этим защитным ответам. Хорошо иметь более чёткое представление о происходящем перед тем, как отвечать. И, конечно, озарение само по себе богатый источник для выживания. К сожалению, осуществлять прояснение необходимо с некоторой осторожностью. Даже браться за это опасно (или, по крайней мере, делать это публично), поскольку то, что мы говорим, в том числе может быть использовано против нас. В действительности одна из функций этой угрозы состоит как раз в том, чтобы препятствовать самопониманию, озарению. Когда нас выводят из равновесия бесплодными баталиями и затем угрожают использовать нашу же собственную самокритику против нас, тогда философская рефлексия становится практически невозможной, поскольку мы оказываемся загнаны в угол. Но это также говорит о том, как важно пытаться делать именно то, что мы делаем. 

Суть, так или иначе, в том, что как только мы осознаём, что философия выполняет различные виды работы, наше понимание философии становится более глубоким. Мы должны беспокоиться не только о том, что философия говорит, но и о том, что она делает. Нам нужно философствовать с широко открытыми глазами: чьим интересам это служит? с какой целью? какую работу это выполняет?

На мой взгляд, размышление о различных видах работы, выполняемой философским произведением, является определяющим для занятия философией вообще. Это очевидно каждому, кто занимается заземлённой философией. Но и практикам чистой философии стоило бы это принять. Зачастую “работа философии” не более, чем дебаты между сторонами в стиле Приста, но это не значит, что философию используют исключительно для такой деятельности. Разумеется, в свете того, что я сказала, нельзя ставить знак равенства между сугубо чистым подходом к транс-проблематике и чистым подходом к метафизике времени. В первом случае выполняется работа, которой нет во втором. Тот, кто не понимает этого, терпит неудачу как философ. Вам не только не удаётся осмыслить, как другие используют философию, но и не удаётся осознать свои собственные философские действия. По сути, вы не знаете, что вы делаете. Если уделять всё внимание исключительно словесным баталиям чистой философии, неосмысленным остаётся то, что происходит на самом деле. 

Как только мы открываем свой разум тому, что происходит на самом деле, тотчас же в поле зрения возникают вопросы, связанные с философской практикой и её этикой. Что мы скажем о философе, который понимает, что транс-философ: ини пытаются разобраться в проблемах для своего блага, кто признаёт важность заземлённой философии, кто понимает, какое влияние теории оказывают на наши жизни, но кто, тем не менее, продолжает поднимать вопросы чистой философии о том, являются ли транс-люди теми, кем мы себя считаем? Налицо упрямое невежество, явное пренебрежение, которые безусловно должны стать предметом тщательного этического разбора: почему ты себя так ведёшь? На мой взгляд, такие дискуссии об этике философской практики крайне важны, однако сейчас не время бросаться в этот омут с головой. Вместо этого я вернусь к мысли Приста о том, что в философии любое предположение открыто для обсуждения. Это верно. Однако я подчеркиваю, что из этого всё равно не следует, что не будут возникать важные этические соображения. Эти вопросы важны и для практики транс-философии. В частности, мы можем спросить, какую работу нам следует выполнять.

Другой философии?

В завершение я хотела бы обратиться к эссе Джудит Батлер “Может ли “Другой” в философии говорить?”. [24] Батлер указывают на работы философского характера, опирающиеся на философские традиции, и которые, тем не менее, существуют вне сферы профессиональной философии, а в рамках гораздо более широких междисциплинарных теоретических дискуссий. Этот “Другой” возникает во многом в результате слишком обсессивных усилий профессиональной философии навязать собственные дисциплинарные границы. Что, в свою очередь, повышает пугающую вероятность того, что философия потеряла себя в том, что она сама исключила. 

Другой значим, поскольку с самого начала большая часть теоретических работ по транс-исследованиям формировалась за пределами границ дисциплинарной философии. Ключевой вопрос, таким образом, в следующем: поскольку дисциплинарная транс-философия начала обретать собственный голос, на что именно она притязает, когда называет себя “философией”? Как это понимать в связи с философским Другим, из которого выросли сами транс-исследования? Должны ли мы игнорировать все подходящие транс-философские работы, которые не были написаны учёными философских факультетов? Как же тогда быть с крайне важным вкладом Гейл Саламон (Gayle Salamon)? [25] Как же быть с прорывными работами Си Райли Снортон? [26] Или дисциплинарной транс-философии следует просто “затеряться” в Другом? В конце концов, упор на проведение границы между “реальной” философией и “другой” непременно воспроизводит проблему. Может быть. Но если так, мы всё равно не можем игнорировать недавнее появление транс-философии в рамках дисциплины, как минимум потому, что таким образом мы бы проигнорировали особые проблемы, с которыми сталкиваются транс- и небинарные философ: ини, кое-как перебивающиеся в этой области. 

Из текста Батлер создаётся впечатление, что никто не работает на “окраинах” профессиональной философии. [27] Батлер, например, высказывают предположение, что все феминистские философ: ини ушли из профессии. Но это не так. Существует множество заземлённых философ: инь, работающих на границах. Работа на границах профессии часто оказывается работой в лиминальном пространстве между философией и её Другим — пространстве, которое Батлер, похоже, не распознают. 

Исходя из этого, есть разные способы, как схематически отобразить занимающую нас топографию. Различие между чистой и заземлённой философиями, пожалуй, важнее, чем различие между философией и её Другим, поскольку мы обнаруживаем оба подхода как внутри, так и за пределами профессиональной философии. В конце концов, важно не забывать, что транс-учёные критиковали работы Батлер и в целом квир-теорию как раз за использование транс-феномена в целях проведения более абстрактных исследований гендера. [28] Эти обвинения можно понимать отчасти как претензию, что в подобных исследованиях не учтены существование транс-опыта в ЧЗБ и попытки транс-людей найти озарение в ЧЗБ. 

Наиболее важны, однако, фрагментация этих заземлённых исследований, присущие им ограничения и искажения, упомянутые выше, и, как следствие, возможность взаимного непонимания и искажённой репрезентации друг друга в наших философских работах. Работы Батлер едва ли можно отнести к чистой философии. Их ранняя, основополагающая квир-теория происходила из конкретной локации в квир-пространстве — из проблемы искажённого толкования бутч/фем отношений как всего-навсего копирующих гетеросексуальность. [29] Это указывает на важность коммуникации и взаимодействия между различными заземлёнными философиями. Такое взаимодействие — ещё один вид важной работы, которую может выполнять философия. Но здесь требуется осторожность. Если то, что я говорю, верно, тогда эта работа не может быть осуществлена через попытки чистой философии стать арбитром в конфликте, равно как она невозможна, если заземлённая философия будет выдавать себя за чистую, чтобы обеспечить себе статус арбитра. 

Напротив, как только мы сосредотачиваемся на этом коммуникационном вызове, вопрос “К какой литературе нам следует обращаться и почему?” приобретает иное звучание. Если такая практика, как путешествия по мирам, играет важную роль в расширении нашего опыта — опыта, направляющего наше философское суждение — то, возможно, и путешествия по литературе имеют такое же решающее значение. 

Это, конечно, в равной степени относится и к самой транс-философии. Нам следует долго и упорно размышлять над литературой, к которой мы обращаемся, в особенности если нас вообще интересует ключевой проект коммуникации между заземлёнными философиями. Является ли взаимодействие с чистой философией наиболее важным? Или важнее всего опираться на и делать вклад в Другого философии? Должна ли транс-философия основываться, например, на “постмодернистской” литературе? Или вместо этого ей стоило бы двигаться в направлении к более деколониальному феминизму? [30] С кем мы философствуем и почему?

Такие вопросы имеют значение отчасти потому, что наш изначальный вопрос “Что такое транс-философия?” не является сугубо традиционным, аисторичным, тем, который может быть поставлен единственно в рамках философской дисциплины. Скорее, вопрос этот живой и современный, отчасти основанный на упомянутом удвоении философии. Такая социально-историческая постановка вопроса требует не просто выведения хорошо продуманных аргументов, но и смелого творчества и реализации новых возможностей. Если это и метафилософский вопрос, это тем не менее также вопрос праксиса: он ориентирован на будущее. Без сомнения, вопрос в конечном итоге заключается не только в том, что такое транс-философия, но и в том, чем она может быть.