«Джаз с Даниилом Крамером» это не концерт — это своеобразный формат, который каждый раз представляет жанр с новой стороны. Если жизнь — это коробка шоколадных конфет, то концерты под эгидой Крамера — ее своеобразный музыкальный эквивалент: никогда не знаешь, что именно тебя ожидает.

В минувший четверг помимо зачинателя на сцену вышли два его «гостя»: Алевтина Полякова (вокал, тромбон) и Макар Новиков (контрабас). Отсутствие барабана, как сказал Крамер, означает, что всем музыкантам придется хорошо «сесть на контрабас». Сам он выступил в традиционной для себя роли, заняв единственное на сцене сидячее место — за роялем.

В зале зазвучал джаз и автомобильные брелки: пока музыка увлекала слушателей в безмятежную даль, кто-то увлекал их машины на штрафстоянку. Да и ни к чему они им будут — счастливый человек принадлежит не земле, он парит над ней едва касаясь. Тем более джаз — это бесконечно звучащая музыка, которую от вечности отделяет лишь время работы Филармонии.

Шевелящиеся усы Крамера — это своеобразный предсказатель или даже предрекатель музыки, которой только-только предстоит прозвучать через мгновение. Вероятно, бормоча под ритм он «формулирует» следующую фразу. А ритм по бедру рояля он отхлопывает ладонями так, будто в его мозг «ворвались тувинцы и оставили отпечатки копыт» — это безумно увлекательно. В этот раз к отбиваемому месту был приставлен отдельный микрофон.

Но акцент следует расставлять не над этим, хотя бы потому, что это Крамер приглашает джаз на эту сцену, а не наоборот. Про Алевтину Полякову я могу выразиться словами из истории Юрия Мишкова об одной виниловой пластинке из далекого прошлого: "…человек, похожий на Челентано, поет и аккомпанирует себе на саксофоне". С Molleggiato ее вроде бы ничего не роднит, но череда смен вокала и игры на тромбоне (саксофон, однако, единожды тоже промелькнул) в рамках одной композиции имела место быть.

Начали без лишних слов: с безмолвного дуэта усатых клавиш и пиджачных струн. Затем привычные “My happy hour” и “Bye-bye, my black bird”. Но чем дальше, тем больше вплеталось русского романса и русскоязычного фольклора, которые с трудом складывались в общую картину. А апофеозом моего непонимания была песня Добрый Жук («встаньте дети встаньте в круг»). Нет, конечно, один из вариантов перевода изначального слова “Jazz” — «мешанина», но я оказался не настолько в нем искушен, что проникнуться этим экспериментом или кому-то привычной практикой. Джаз и без того довольно насыщен и зачастую ходит по лезвию, отделяющему музыку от суеты, а частая смена ролей, инструментов, жанров, языков и тем, увы, только усугубляет сложность его положения. Но в том и состоит искусство.

Что я снова для себя осознаю: не так я ценю в джазе вокал, как его неповторимую музыкальную манеру. Возможно, именно он в большинстве композиций делает джаз рваным и резким. Он как-то надменно заигрывает см музыкой, подчеркивает перепады — голосовые импровизации мне не так близки, как инструментальные. Вокал накладывает на произведение дополнительные рамки: из песни слов не выкинешь (а из произведения ноты — еще как). Его интуитивно не поддерживаешь аплодисментами, чтобы не мешать исполнителю. Из–за этого чувствуешь меньшую сопричастность. Вот саксофон — лучше слов.