С одной стороны политика не слишком часто предлагает материал именно для психоаналитического комментария, с другой — зачастую воспринимается как область, которая заслуживает такой комментарий ничуть не меньше, чем семейная история субъекта или его любовные события. Ценность политического материала, несомненно, в его публичности и доступности, — в отличие от тех же аналитических кейсов, большая часть которых презентуется в закрытых сообществах или сокрыта от широкого зрителя в силу иных причин, связанных с эффектами внутри самого психоанализа.

Сегодня же в прямом эфире состоялась встреча двух достаточно известных на политической арене господ (в смысле уважительного обращения, не более), скандальный характер разговора между которыми стал не только поводом для мемов, но и достаточно точной наглядной иллюстрацией того, что регулярно описывается в психоаналитической литературе под лейблом истерического невроза. В этом смысле такой материал позволяет аналитику ссылаться на него как на знакомый публике случай, для подведения к которому не требуется длительного приготовления, обозначения нюансов семейной истории субъекта и прочих и прочих несомненно важных подробностей, которые делают такие примеры тяжеловесными и неудобными для использования за пределами аналитического сообщества.

Кроме того, ценность конкретно этого случая в качестве примера состоит прежде всего в том, что он способен наглядно продемонстрировать различие между обыденным представлением об "истеричке", — плотно засевшим в умах образом взбалмошной строптивой женщины, не дающей "спокойно жить", — и той истерией, с которой сегодня работают психоаналитики как с особой позицией субъекта по отношению к отцовской нехватке, позицией не без последствий.

Истерия, как мы знаем уже от Фрейда, характеризуется особой неуступчивостью и бескомпромиссным отстаиванием "своих интересов" (аналитическая реконструкция всегда показывает, что эти интересы не совсем "свои"), доводящим субъекта до исступления, в котором он считает необходимым показать, что пойдёт на что угодно, лишь бы добиться своего и не остановится ни перед чем, — и в особенности не пойдёт на такие "жалкие" с точки зрения этой возвышенной позиции жесты, как "компромисс" и "уступка".

Чем демонстративнее в поведении истерички проступает эта яростная неуступчивость, тем отчётливее заметен её провокационный характер: всё это делается на своего рода сцене, куда призывается зритель, чьё (по всей видимости) жестокое сердце истеризованный субъект всеми силами стремится растопить, дабы заручиться его (вероятно) основательной поддержкой, которая будучи перенесённой на вышеописанную сцену полностью всё изменит (далее: важное условие) в полном согласии с замыслом и чаяниями истерички.

В рамках встречи двух господ всё двигалось по описанному выше сценарию, за исключением его последнего важнейшего пункта: помощь, на которую рассчитывали, совершенно не совпала с тем, что в итоге было предложено, — отчего просящая сторона произвела несколько характерных скандальных жестов, по которым истерия как раз узнаётся и вне психоанализа. Жесты эти направлены на полную дискредитацию происходящего таким образом, чтобы все участники ситуации оказались (мягко говоря) "по уши в разочарованиях" и испытали нечто вроде чувства творящегося безобразия и позора, которое заставило бы всех покинуть сцену и исключить любое возможное её повторение.

Неслучайно сразу после этих вызывающих жестов среди участников встречи появились фразы о "неуважении" — именно крайней степенью презрения истеричка отвечает на предложения, по её мнению не соответствующие той высоте желания, на которой она расположила свои надежды. Однако у этого презрения есть обратная сторона, которая достаточно быстро оседает послевкусием в умах зрителей, — это, разумеется, осознание беспомощности и крайней степени уязвимости своей позиции, от которой, тем не менее, истеричка не собирается отступаться невзирая на любые обстоятельства, — и потому почти вынужденно, полуавтоматически отвечает презрением и "идёт на заклание", но не уступает.