«Розенкранц и Гильденстерн» Дмитрия Волкострелова вроде бы очень мало оставляют от текста Стоппарда, какие-то крохи реплик, вместо Р и Г предлагая нам гроссмейстеров Каспарова и Карпова (или наоборот), продолжающих матч на первенство мира в течение полугода, вместо пространства шекспировского и экзистенциалистской подготовки к смерти — ввергая нас в состояние советского застоя. Тем не менее, это именно Стоппард, и это просто удивительно даже, насколько это Стоппард. Только тут не пьеса Стоппарда была первоначально — которую бы интерпретировали через осовременивание-контекстуализацию, — а наблюдение за миром и за нашей историей вызвало ассоциацию с этим текстом, Стоппард был увиден в нашем (пост)советском барахтании и кухонных разговорах, где диссидентство подчас неотличимо от эскапизма, этого последнего оставленного гражданам для политической жизни средства…

Совсем недавно на «Золотую Маску» привозили другой тюзовский спектакль Волкострелова по Беккету («Беккет. Пьесы»), где удивляло, как повседневность воспринималась, наперекор традиции понимания Беккета и вообще театра абсурда, в положительном, вдохновляющем свете. Репетитивность и размеренность — это вовсе не ужас для современного театра, напротив, в этом есть столь искомая структура, а в рутинности вообще кроется человечность. И вот вроде бы та же рутинность здесь — а не та же, совсем другие эмоции вызывает. В «Розенкранце и Гильденстерне» Волкострелов доходит до абсурдисткого эсхатологизма.

Может, даже не беккетовского, а кафкианского. «Что это за игра? И какие у нее правила?»

Когда политическая жизнь отрывается от интеллектуальной, мир воспринимается не как поле для деятельности, а как что-то из параллельной вселенной. Случается жизнь в вакууме.

Выдернутые из советского антуража (в буквальном смысле слова: кроме доски с шахматами и костюмов, ничего больше на сцене и не напоминает об их хронотопе. а, ну еще маркируются даты, число и год — но они в разговоре совершенно ничего не меняют, он тянется словно не прерываясь, так что в конце режиссер напишет в титре прямо: «любая другая дата»), помещенные в рамку абсурдизма герои из принадлежащих своему времени становятся прото-героями. Чтение советских газет и пуляние (анти)советскими же анекдотами, угадывание последующих слов в ситуации, когда все известно и нужно только время провести, убить как-то, — становятся мифологемой. Игра в вопросы при безразличии к ответам, их бессмысленности. Комбинации без содержания. Чтение политических сводок в полном отсутствии политической субъектности.

«Должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать — нет. Но мы как-то его упустили».

Советское давно переросло годы существования СССР, невольно думаешь, что не рифмы это находят все (в том числе сам Волкострелов — конечно, это еще и продолжение его работы "1968. Новый мир"), а просто никакого переворота и не было, так, приостановка — и снова остается только разыгрывать интеллектуальные междусобойчики-партии, оттягивать полное поражение.

Ничья длится вечность.