Кажется, что любую ситуацию, насколько неразрешимой она бы не казалась, люди всегда могут решить между собой. Как человек с человеком. Человек с человеком — имя с именем. Я имею в виду — без примеси посторонних сил, таких как закон или общество. Неспособность разрешения проблемы таким образом, хорошо высвечивается, пусть и не до конца истинным, однако глубоко симптоматичным наблюдением, что почти все русские фильмы или сериалы с трудом обходятся без сил полиции или попросту говоря «ментов». Привлечение «ментов» — результат некой неспособности движения мысли, некой импотенции относительно разрешения проблемной ситуации. Но есть еще один момент. Момент касающийся самой структуры. Как мы доходим до того, что оказываемся в ситуации, когда её разрешением является либо вызов «ментов», либо столь сложная коммуникация имени с именем, что она, так или иначе, преисполнена страданием? Более того, разве не мы сами являемся сценаристами? Как занимательно то, что, говоря о хорошем, неминуемо возникает обратное ему. Обратное порождает лицевое. Лицо ребенка впервые возникает там, где у матери располагается изнанка. Это означает лишь то, что мы не говорим о диалектике. Мы говорим об «извращенной» последовательности. Но что возникает там, где эта последовательность открывает своё лицо? Давайте дадим ему имя. Это лицо — чистая потенция. Его имя — Сильвия. Сильвия Кристель. Вы, те, чью грудь не переполняет волнение от этого имени, видимо просто были лишены возможности встречи. Прекрасной встречи, что не только «лучше», чем встреча с «ментами», но еще и радикально трансцендентней её. Место встречи — «Эммануэль». «Эммануэль» — не просто фильм снятый Жюстом Жакеном в 1974 году, «Эммануэль» — это радикальный вызов современности. Сегодня творчество, построенное не на травме, и попросту лишенное конфликтных ситуаций, а «Эммануэль» — именно такой фильм — большая редкость, если не невозможность. Территория эксплуатации, то есть того кино, в котором происходящее подчиняется только внешнему желанию творящего, совершенно игнорируя желание соответствовать законам реальности, так или иначе, сегодня на стороне насилия. Если это и не так, то, то кино, которое исповедует «позитивную» эксплуатацию и отсутствие драматического конфликта не способно становиться событием. Мы о нем не слышим, мы его не видим. Но «Эммануэль» способна оставаться событием и сейчас — 45 лет спустя. «Эммануэль» — кино абсолютной свободы даже сегодня, когда, как кажется, человечество превзошло почти все сексуальные комплексы. Дело в том, что свобода «Эммануэль» не в её эротичности, а в её умении решать ситуацию минуя «ментов». И минуя саму ситуацию. Муж Эммануэль совершенно не против того, чтобы она спала с другими. И даже то, что происходит с ней в опиумном салоне, вовсе не воспринимается, как элемент деструкции, а там она подвергается легитимному изнасилованию. Это изнасилование скорее воспринимается как благая жертва, как та жертва, которую совершил Иуда, дав возможность Христу переродиться. Так и Эммануэль. Она воскрешается и становиться «королевой». Королевой, узнавшей до конца, что же такое эротика.

Чувство абсолютного восторга, абсолютной любви и абсолютной возможности окутывает существо, когда оно проникает в бесконечный мир, лишенный драмы, необходимости и конфликта, в мир настоящей «эротики». Эммануэль, Сильвия — я люблю тебя. И ничто не противостоит твоей любви ко мне. Хочется верить, что и в нашем настоящем «эротика» сможет победить нависающий груз «танатологии». Танатологии, как принятия рока, и преклонения коленей перед гибелью.