Публикуем введение к книге Мануэля Деланды «Новая философия общества. Теория ассамбляжей и социальная сложность», в которой автор предлагает свой вариант «плоской онтологии» общества. Для этого он обращается к теории ассамбляжей, концептуальный аппарат которой «рассеян» по произведениям Ж. Делёза и Ф. Гваттари. Ассамбляжи — это конструкции, или динамические отношения, существующие в виде автономных целостностей, которые состоят из гетерогенных частей любой природы, в свою очередь, также являющихся ассамбляжами. Будучи ассамбляжами, части и целостности обладают равной реальностью, и это налагает запрет как на сведение целого к сумме частей, так и на выведение частей из целого: любое отношение между ассамбляжами или «внутри» ассамбляжей — отношение внешнее. Применительно к обществу это позволяет Деланде избежать трех видов редукционизма: микроредукционизма, представляющего общество как совокупность атомизированных индивидов; макроредукционизма, утверждающего производность индивидов от стоящих над ними социальных структур; мезоредукционизма, допускающего существование промежуточного уровня, например праксиса, который определяет и индивидов, и структуры.

Введение

Цель данной книги — обозначить новый подход к онтологии общества. Как и любое онтологическое исследование, эта книга касается следующего вопроса: за существование какого рода сущностей (entities)[1] мы можем законно поручиться? Принятую здесь онтологическую позицию традиционно называют «реалистической». Такая позиция определяется через признание существующей независимо от сознания реальности. В случае онтологии общества, однако, это определение придется немного ослабить, потому что, как только исчезнет человеческое сознание, большинство социальных сущностей — от маленьких сообществ до крупных национальных государств — тоже перестанут существовать. В этом смысле социальные сущности определенно не являются независимыми от сознания. Поэтому реалистический подход к онтологии общества должен утверждать независимость социальных сущностей от наших концепций о них. Сказать, что социальные сущности обладают реальностью, независимой от концепций о них, — значит всего-навсего утверждать, что теории, модели и классификации, которые мы используем для их изучения, могут быть объективно ошибочными, то есть, что они могут не зафиксировать реальную историю и внутреннюю динамику этих сущностей или зафиксировать ее неверно.

Однако нам известны примеры, когда используемые социологами модели и классификации сами оказывали влияние на поведение изучаемых сущностей. Политические или медицинские классификации, где используются такие термины, как «мигрантка» или «гиперактивный ребенок», могут вступить во взаимодействие с классифицируемыми таким образом людьми, когда они узнают, что их классифицировали именно так. В первом случае женщина, бегущая от невыносимых условий своей страны, может узнать о критериях, по которым в стране, куда она хочет мигрировать, классифицируют «мигранток», и изменить свое поведение так, чтобы подойти под эти критерии. Здесь довольно сложно сохранить онтологическую привязанность к референту термина «мигрантка», так как каждое конкретное употребление термина может породить собственные референты. С другой стороны, принятие того, что референты некоторых общих терминов могут быть движущимися мишенями, не подрывает социальный реализм: для объяснения случая мигранток, помимо знания значения термина «мигрантка», нужно допустить объективное существование целого ряда институтов (судов, миграционных служб, аэропортов и морских портов, следственных изоляторов), институциональных норм, объектов (законов, обязательных к исполнению решений суда, паспортов) и институциональных практик (задержаний, осуществления контроля, допросов), образующих контекст, в котором происходит взаимодействие между категориями и их референтами. Иными словами, проблема для реалистической онтологии общества возникает здесь не потому, что значения всех общих терминов определяют то, как именно социологи воспринимают свои референты (что замыкало бы цепочку в порочный круг), а лишь в некоторых случаях и в контексте институтов и практик, несводимых к значениям. Как пишет философ Ян Хакинг,

я не имею в виду, что гиперактивные дети как индивиды сами по себе узнают о том, к какому классу их отнесли и тем самым реагируют на классификацию. Разумеется, так могло случиться, но взаимодействие возникает в более сложной матрице институтов и практик, окружающих эту классификацию. Были времена, когда детей, классифицированных как гиперактивных, помещали в классы, где внешние стимулы были минимизированы, чтобы не давать поводов для излишней активности. Парты поодаль друг от друга. Голые стены. Окна завешены плотными шторами. Учителя одеты в однотонную черную одежду без каких-либо рисунков. Стены обладают минимальным звукоотражением. Классификация «гиперактивный» взаимодействовала с ребенком не просто потому, что он услышал это слово применительно к себе и изменился в соответствии с этой классификацией. Взаимодействие классификации с теми, кто был так классифицирован, происходит в институтах и практиках, основанных на факте классификации детей таким образом[2].

Короче говоря, даже если мы признаем существование проблемных случаев, когда значения слов оказывают влияние на свои референты, это не ставит под угрозу реалистический подход к институтам и практикам. Наоборот, правильное решение этой проблемы, кажется, требует такой онтологии, в которой существование институтов, межличностных сетей и многих других социальных сущностей принимается как независимое от восприятия. Такое реалистическое решение диаметрально противоположно идеалистическому, которого придерживаются феноменологически ориентированные социологи — так называемые «социальные конструктивисты». В действительности, как отмечает Хакинг, эти социологи используют термин «конструирование» в чисто метафорическом смысле, игнорируя «его буквальное значение, строительство или сборку из частей»[3]. В противоположность этому, реалистическая социальная онтология, представляемая в этой книге, говорит об объективных процессах сборки (assembly): множество социальных сущностей — от конкретных людей до национальных государств — будут рассмотрены как ассамбляжи[4], сконструированные в ходе конкретного исторического процесса, в котором язык играет важную, но не решающую роль.

Теория ассамбляжей и процессов, которые создали и стабилизировали свои исторические идентичности, была создана философом Жилем Делёзом в последние десятилетия XX века. Предполагалось, что эта теория будет приложима к широкому спектру целостностей, сконструированных из гетерогенных частей. Различные сущности — от атомов и молекул до биологических организмов, видов и экосистем — могут рассматриваться как ассамбляжи, то есть продукты исторических процессов, и такое рассмотрение может оказаться продуктивным. Разумеется, подразумевается, что за термином «исторический» стоит не только история человечества, но и космологическая и эволюционная теория. Теория ассамбляжей может применяться к социальным сущностям, но сам факт того, что она преодолевает разделение природа-культура, свидетельствует о состоятельности этой теории именно как реалистической. Однако можно возразить, что относительно немногочисленные страницы в работах Делёза (многие из которых написаны вместе с Феликсом Гваттари), посвященные теории ассамбляжей, едва ли тянут на полноценную теорию[5]. Это и в самом деле справедливое замечание. Но концепты, при помощи которых на этих страницах определяются характеристики ассамбляжей (такие концепты, как «выражение» и «территоризация»), разрабатывались в тесной связке с другими концептами, разбросанными по работам Делёза. Принимая во внимание всю сеть идей, в рамках которой концепт «ассамбляжа» демонстрирует свои концептуальные обязательства, мы имеем дело как минимум с зачатками теории. Но это, в свою очередь, создает другую проблему. Определения концептов, задействованных в описании ассамбляжей, рассредоточены по всему корпусу работ Делёза: частично определение может быть представлено в одной книге, затем получить развитие в другой, а свое применение найти в каком-нибудь малоизвестном и туманном эссе. Даже в тех случаях, когда концептуальные определения локализованы компактнее, они обычно даны в виде, который не допускает прямолинейной интерпретации. Кажется, книга о теории ассамбляжей обречена посвятить львиную долю своих страниц занятиям герменевтикой.

В другой своей работе, чтобы избежать этого, я реконструировал делёзовскую онтологию как нечто цельное — включая те ее части, что напрямую связаны с теорией ассамбляжей, — в ясной аналитической манере, которая делает предварительное знакомство с тем, что Делёз «реально подразумевал», излишним[6]. В этой книге я прибегну к схожей стратегии: я дам всем техническим терминам мои собственные определения, использую собственные аргументы для их обоснования и задействую всецело разнородные теоретические ресурсы для их развития. Этот маневр не сможет в полной мере устранить необходимость обращения к интерпретации Делёза, но позволит выполнить данную часть работы посредством сносок. Читатели, которые решат, что предложенная здесь теория не строго соответствует теории Делёза, вполне могут назвать ее «новой теорией ассамбляжей», «теорией ассамбляжей 2.0» или как-нибудь еще.

В первых двух главах книги представлены фундаментальные идеи подобной реконструкции теории ассамбляжей. Прежде всего в данной теории должен рассматриваться синтез свойств целого, несводимого к своим частям. Относительно этой синтетической функции у теории ассамбляжей есть гораздо более старые соперники, например гегелевская диалектика. Таким образом, важной задачей первой главы является противопоставление ассамбляжей гегелевским тотальностям. Ключевое различие между ними заключается в том, что в теории ассамбляжей то обстоятельство, что целое обладает синтетическими и эмерджентными[7] свойствами, не препятствует возможности анализа. Иными словами, в отличие от органических целостностей, части ассамбляжа не образуют бесшовного монолитного целого. Во второй главе я покажу, что, коль скоро исторические процессы используются для объяснения синтеза неорганических, органических и социальных ассамбляжей, то для понимания устойчивости их идентичностей больше не требуется прибегать к эссенциализму. Это позволяет теории ассамбляжей избежать одного из важнейших недостатков иных форм социального реализма — онтологической приверженности наличию Сущностей (essences).

После изложения ключевых идей следующие три главы будут посвящены приложению теории ассамбляжей к изучению конкретных случаев — проблеме связи между микро- и макроуровнями социальной реальности. Традиционно эта проблема рассматривалась в редукционистских терминах. Редукционизм в общественных науках часто иллюстрируется характеристикой микроэкономики как методологического индивидуализма, для которого имеют значения лишь рациональные решения, принимаемые изолированными друг от друга индивидами. Но феноменологический индивидуализм социального конструктивизма также является редукционистским, несмотря на то, что его понятие микроуровня имеет в своей основе не рациональность индивида, но рутинные действия и категории, структурирующие индивидуальный опыт. Ни одна из этих версий индивидуализма не опровергает существования (в дополнение к рациональности или опыту) чего-то вроде «общества как целого». Но подобная сущность концептуализируется как простой агрегат, то есть целое, не имеющее свойств, которые могли бы быть чем-то большим, чем просто сумма его частей. По этой причине мы можем обращаться к этим решениям проблемы «микро-макро» как к «микроредукционизму».

Другая позиция в рамках проблемы соотношения микро- и макроуровней предполагает реальное существование общественных структур; отдельные люди при таком подходе оказываются просто продуктами общества, в котором они родились. Ранний Дюркгейм, поздний Маркс и функционалисты вроде Толкотта Парсонса придерживались таких взглядов. Эти авторы не отрицают существования отдельных индивидов, но предполагают, что как только индивиды оказываются социализированы семьей или школой, они усваивают ценности общества или социального класса, которым сами принадлежат, так что их принадлежность определенному социальному порядку можно воспринимать как нечто данное. В силу этого микроуровень стремится стать простым эпифеноменом, и потому этот взгляд можно назвать «макроредукционистским». Существует множество других позиций в социальных науках по отношению к проблеме артикуляции микро и макро, включая создание такого промежуточного уровня, как праксис, — настоящего ядра социальной реальности, в которой в качестве побочного продукта этого фундаментального уровня имеется и индивидуальная деятельность, и социальная структура. Это похоже на взгляд, которого придерживается известный современный социолог Энтони Гидденс; его можно назвать «мезоредукционистским»[8].

Разумеется, эти три редукционистские позиции не исчерпывают всех возможностей. Работы многих социологов фокусируются на социальных сущностях, которые не относятся ни к микро-, ни к макроуровням: работа Эрвина Гофмана о разговорах и социальных встречах, работа Макса Вебера об институциональных организациях, Чарльза Тилли о стремлении к справедливости, не говоря уже о большом количестве социологических работ по теории социальных сетей или географах, изучающих города и регионы. Работы этих авторов раскрывают большое количество промежуточных уровней между микро- и макроуровнями, онтологический статус которых до сих пор должным образом не концептуализирован. Теория ассамбляжей предлагает рамку, при помощи которой можно должным образом расположить и разъяснить отношения между этими и другими авторами (включая тех, кто придерживается редукционистских взглядов). Это связано с тем, что ассамбляжи, будучи целостностями, чьи свойства возникают из взаимодействия частей, можно использовать в целях образования этих промежуточных сущностей: межличностные сети и институциональные организации являются ассамбляжами людей; движения социальной справедливости — это ассамбляжи сети из нескольких сообществ; центральные правительства — это ассамбляжи нескольких организаций; города — это ассамбляжи людей, сетей, организаций, равно как и ряда инфраструктурных компонентов: от зданий и улиц до трубопроводов для потоков материи и энергии; государства — это ассамбляжи городов, географических регионов, образованных городами, и провинций, сформированных несколькими подобными регионами.

Третья, четвертая и пятая главы увлекают читателя в путешествие, которое, начинаясь на личном (и даже субличном) уровне, поднимается ступень за ступенью к территориальному государству и выше. Лишь пережив это восходящее движение — движение, которое в действительности порождает все эти эмерджентные целостности, — читатель сможет получить ощущение нередуцируемой социальной сложности, характерной для современного мира. Это не значит, что предлагаемая здесь онтологическая схема не может быть применима к более простым или ранее существовавшим обществам: она может быть использована в усеченной форме применительно к обществам без городов или без больших централизованных правительств. С другой стороны, я не прилагаю специальных усилий, чтобы сделать свой подход мультикультурным: все мои примеры заимствованы либо из Европы, либо из США. Это попросту отражает мою веру в то, что некоторые свойства, например, таких социальных ассамбляжей, как межличностные сети или институциональные организации, остаются практически неизменными в разных культурах. Но даже иллюстрации из [истории] западных народов зачастую схематичны, и (за исключением пятой главы) исторический аспект моих примеров недостаточно исследуется. Этот недостаток оправдан тем, что история и историческая динамика обсуждались в моих предыдущих публикациях, и в этой книге я интересуюсь исключительно прояснением онтологического статуса сущностей, которые были акторами моих более ранних исторических повествований[9]. Краткость исторических примеров также призвана сократить время, затрачиваемое читателем при каждом последующем изменении масштаба, тем самым увеличив скорость [его] восхождения, так как для этой книги наибольшее значение имеет опыт читателя на пути от микро- к макроуровню. Я надеюсь, что как только сложность этой забытой территории между микро и макро окажется схвачена на интуитивном уровне, легче будет отбросить прочь привычку отдавать предпочтение одной из этих крайностей.

С другой стороны, решение проблемы «микро-макро» с точки зрения множественности социальных сущностей, работающих на промежуточных уровнях шкалы, требует нескольких слов для прояснения значения выражения «крупномасштабный» (larger-scale)[10]. Его обычное значение относится к области геометрии, когда говорят, что улица самая длинная в городе или что одно государство занимает бо́льшую территорию, чем другое. Но есть также и физическое значение данного выражения, выходящее за пределы геометрии. В физике, например, длина, площадь и объем классифицируются как экстенсивные свойства — то есть посредством категории, под которую подпадает также количество энергии и число компонентов. И именно в этом последнем смысле экстенсивности, а не только в геометрическом, я использую выражение «крупномасштабный». Две межличностные сети, например, будут сравниваться в масштабе по числу членов, которых они содержат, а не по протяженности занимаемого ими географического пространства. Поэтому структурирующая местное сообщество сеть будет считаться большей, чем та, что связывает географически разрозненных друзей, если у нее больше членов, несмотря на то, что последняя может простираться по всей планете. Также здесь нужно обсудить свойство быть бо́льшим лишь по одному из параметров, различающих социальные сущности. Существует много других свойств (таких как плотность связей в сети или степень централизованности власти в организации), не экстенсивных, а интенсивных и при этом столь же значимых. Наконец, социальные сущности будут характеризоваться в этой книге не только посредством их свойств, но также посредством их способностей (capacities), то есть посредством того, что они способны сделать, вступая во взаимодействие с другими социальными сущностями.

Тем читателям, которые могут быть разочарованы недостаточностью межкультурных сопоставлений, или отсутствием скрупулезных разборов социальных механизмов, или бедностью исторических зарисовок, могу лишь сказать, что ни одна из этих достойных задач не может быть реализована в рамках скудной онтологической схемы. Когда социальные теоретики притворяются, что могут выполнить эти задания, не имея онтологической базы, они обычно используют имплицитную и потому некритично принимаемую онтологию. Из этой дилеммы попросту нет иного выхода. Таким образом, хотя философы не могут и не должны притворяться, что способны выполнить работу социальных теоретиков за них, они могут сделать большой вклад в работу по прояснению онтологии. Эту задачу и пытается выполнить данная книга.

Мануэль Деланда

Нью-Йорк, 2005

Перевод с английского Ксении Майоровой

_________________________

[1] Английский термин «entit (y/ies)» — обозначающий здесь относительно автономные образования, или единицы сущего, любое из которых, независимо от «размера», обладает тем же онтологическим статусом, что и любое другое образование, — переводится здесь и далее как «сущност (ь/и)». Чтобы отличить такие сущности от обычно переводимого на русский язык тем же словом термина «essenc (e/es)» (противопоставление крайне важное для антиэссенциалистской логики автора), означающего «сущность чего-либо», последний термин будет переводиться словом с прописной буквы, то есть как «Сущност (ь/и)». — Прим. редактора.

[2] Ian Hackiing, The Social Construction of What? (Cambridge, MA: Harward University Press, 1999). p. 103.

[3] Ibid,. p. 49

[4] При переводе текстов Делёза и Гваттари на английский язык закрепилась практика передавать французское слово «agencement», означающее расположение, компоновку, расстановку, устройство и т. д., словом «assemblage», которое встречается и в английском, и во французском языке, означая соединение или собирание чего-либо вместе либо же результат такого соединения или собирания, и которое также фигурирует в оригинальных текстах Делёза и Гваттари, но играет там техническую, а не концептуальную роль. В свою очередь, в переводах на русский язык за словом «agencement» закрепилось слово «сборка», во многом аналогичное слову «assemblage». При переводе настоящего текста для передачи английского существительного «assemblage» было решено использовать кальку «ассамбляж», а для передачи глагола «assemble» — слово «сборка». Калькирование слова «assemblage», несмотря на то, что его соответствие французскому «agencement» проблематично, оправдано в той мере, в которой сам автор предлагает рассматривать свою теорию ассамбляжей, «теорию ассамбляжей 2.0», как результат продуктивного дистанцирования от текстов Делёза и Гваттари и от их (так до конца и не разработанной, по мнению автора) теории ассамбляжей, «теории ассамбляжей 1.0». Другими словами, такая передача термина «assemblage» с бо́льшей легкостью позволит читателю удержать концептуальные отличия данного текста от текстов Делёза и Гваттари — как в их оригинальном виде, так и в виде уже существующих переводов на русский язык. При этом для придания настоящему тексту бо́льшей терминологической связности в цитатах из русских переводов Делёза и Гваттари термин «сборка» заменен на термин «ассамбляж». — Прим. редактора.

[5] Фрагменты теории ассамбляжей можно найти в: Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато : Капитализм и шизофрения / пер. с фр. Я.И. Свирского. Екб. : У-Фактория ; М. : Астрель, 2010. С. 118–119, 146–153, 538–563, 855–858.

[6] Manuel DeLanda, Intensive Science and Virtual Philosophy (London: Continuum, 2002).

[7] При переводе группы терминов, производных от английского глагола «emerge» — обозначающего в данном тексте процесс возникновения, в ходе взаимодействия частей, чего-то нового, в этих частях не содержащегося и к ним не сводимого, — здесь и далее мы будем руководствоваться следующим: если речь идет о самом процессе, то «emerge» будет переводится словом «возникать» и производными от него, а «emergence» как «возникновение»; если же речь идет о результатах такого процесса или о феномене возникновения в целом, то, чтобы подчеркнуть его концептуальное своеобразие, будет сохраняться английская основа — эмерджентные свойства, эмерджентность, эмердженция. — Прим. редактора.

[8] Margaret Archer, Realist Social Theory. The Morphogenetic Approach (Cambridge: Cambridge University Press, 1995). Арчер осуществляет схожую критику социологической теории, но говорит скорее о «слиянии» (conflation), чем о «редукции». Мои микроредукционизм, макроредукционизм и мезоредукционизм у нее называются «нисходящим слиянием», «восходящим слиянием» и «центровым слиянием».

[9] Деланда М. Война в эпоху разумных машин / пер. с англ. Д. Кралечкина. Екб. : Кабинетный ученый ; М. : Институт общегуманитарных исследований, 2015.

[10] К последующему разъяснению автором значения термина «крупномасштабный» следует добавить, что масштаб не понимается здесь в картографическом смысле, когда, например, карта бо́льшего масштаба изображает реальный объект крупнее, чем карта такого же размера, но меньшего масштаба. Напротив, термин «крупномасштабный» изначально берется здесь в своем обыденном словоупотреблении, когда под ним понимается нечто большое, значительное по объему, масштабное и т. п. — Прим. редактора.