I hear the Shadowy Horses, their long manes a-shake,
Their hoofs heavy with tumult, their eyes glimmering white;
The North unfolds above them clinging, creeping night,
The East her hidden joy before the morning break,
The West weeps in pale dew and sighs passing away,
The South is pouring down roses of crimson fire (1)

14 октября исчезло 2% населения планеты Земля — около 140 млн. человек. В одно мгновение по неизвестным причинам они просто исчезли — испарились без следа. Так начинается американский телесериал «Оставленные» (The Leftovers), снятый по книге Тома Перротты «Остатки». Далее действие сериала разворачивается через три года после таинственного исчезновения, которое сравнимо с мировой катастрофой, но спустя три года ни духовные лидеры мировых религий, ни научное сообщество так и не смогли прийти к однозначному ответу, что же произошло 14 октября и куда делись люди.

За это время на государственном уровне проблему решили, придав исчезнувшим статус «отбывших», а их родственникам выплатив приличную денежную компенсацию. Всеми этими вопросами, а также исследованием самого исчезновения, заведует «Департамент внезапного отбытия». Для этого близкие «отбывших» подвергаются анкетированию, во время которого они должны ответить на вопросы о последних, чтобы выявить какие-то закономерности в их одновременном исчезновении. Вопросы касаются национальности, семейного анамнеза, привычек, наклонностей, социального статуса, религиозной принадлежности. Ведь среди «отбывших» сам Папа Римский, а также Дженнифер Лопес и Гэри Бьюзи. Но церковь не признает отбытие вознесением, так как среди «отбывших» далеко не все являются праведниками — один убийца-педофил исчез прямо из тюремной камеры. Департаментом также исследуются вопросы, касающиеся географии мест, откуда произошло отбытие. Все, что угодно, кроме того, что тщательно скрывается, но, как это обычно и бывает, являет себя на другом плане.

Действия первого сезона происходят в маленьком городке Мейплтон, из которого 14 октября исчезло сто человек, и его жители теперь пытаются наладить прежнюю жизнь. Центральными персонажами становится семья шефа полиции Мейплтона — Кевина Гарви. Нарратив выстроен таким образом, что в центре внимания стоит не проблема с исчезновением, а проблема того, как складывается жизнь после происшествия, а сам по себе вопрос об исчезновении не расследуется. Мы знаем об этом только вскользь, но все, что происходит, так или иначе, замыкается на него.

Минобороны объявило 14 октября государственным Днем памяти и «отбывших» назвали героями. «Мы пройдем с парадом, порыдаем и будем жить дальше — пора уже» — но со словами нового мэра не все согласны, особенно повинные. Это секта, члены которой считают своим долгом напоминать людям об исчезновении. Они отрекаются от семейной жизни, дают обет молчания, общаются редко и только письменно, носят белые одежды, постоянно курят, устраивают акции «напоминания» и преследуют других для вербовки в свои ряды. В День памяти они вышли с плакатами «Stop wasting your breath» («хватит тратить вашу жизнь»). В основном местное население настроено враждебно по отношению к повинным, в конфликте они и с представителями церкви.

Глава повинных — Пэтти Левин — бывшая пациентка жены Кевина Гарви, Лори, которая проходила у нее курс психотерапии. Мы видим ее на сеансе за день до катастрофы в тяжелом тревожном состоянии, ее мучило предчувствие, что должно произойти что-то ужасное. Интервенции психотерапевта были в сторону отношений с супругом Нилом, который выставил ее из дома. В основном в повинные уходят те, чьи близкие отбыли, но у Пэтти причина была иной — она как будто ждала какого-то события, чтобы смочь обосновать тревогу, которая не сводилась к проблеме семейных отношений. Тем не менее, один из тезисов повинных гласит, что «семьи не существует».

То, что произошло с ушедшими, обращает к проблеме различения «двух смертей». Лакан рассматривал такое различие между реальной биологической смертью и ее символизацией — исполнением символического предначертания. Отбывшие не умерли — никто не был свидетелем разрушения и умерщвления их тел, никто их не хоронил, но с ними невозможно взаимодействовать как с живыми — их просто нет, и чего от них ждать — непонятно. Эта брешь в Символическом, прорывание Реального, которое в фильме показано не только исчезновением, но и природными катаклизмами (землетрясение, трещины в земле, взрывание коммуникационных шахт, странное поведение животных и психозы людей), чревата тем, что в этом промежутке может возникнуть как нечто возвышенное, так и появиться чудовищные монстры. То ли ушедшие обрели возвышенное тело и вознеслись, то ли превратились в нечто, неотступно преследующее оставленных. Кстати, во втором сезоне, когда Кевин Гарви попадает в мир мертвых, ни одного отбывшего там не встречает.

Этот промежуток «между двумя смертями» — место das Ding, место реального травматического ядра в самой основе символического порядка. Это топос, символизация которого происходит только ретроактивно. Как только действительность символизируется по ходу придавания явлению названия и статуса — это сразу закрывает пустое место Вещи. В «Оставленных» показано, как повинные занимают это место Вещи, не позволяя символизации осуществиться. Они сами идентифицируются с ушедшими (хотя, термин идентификации тут не совсем подходит). Немая Вещь без различений в цвете и возможности отразиться (все окна и зеркальные поверхности они красят в белый цвет), которая держит весь город в напряженной тревоге.

Эта соотнесенность с пустым местом Вещи позволяет постигнуть возможность полной, тотальной аннигиляции системы означающих. Повинные своим присутствием лишь напоминают о том, что произошло, не давая никакой возможности прожить утрату, и никакой обычный сценарий почитания памяти ушедших их не удовлетворит.

Пэтти Левин: — Ты думаешь про 14 октября? Великое исчезновение, внезапное отбытие — геморрой нашего времени. Когда ты последний раз думал об этом?

Кевин Гарви: — Никогда.

Пэтти Левин: — А я об этом думаю каждую долбанную секунду, серьезно. А о чем еще можно думать?

Кевин Гарви:— Так ты знаешь, куда они ушли? Что произошло?

Пэтти Левин: — Не важно, что произошло. Разница между нами в том, что я признаю, что это случилось. И пока ты брыкаешься, игнорируешь это, мы отрекаемся от всего, что нас отвлекает, мы отрекаемся от этого маскарада, мешающего нам помнить. Мы рвем связи, забываем страх, любовь, ненависть, злость, пока мы полностью не очистимся. Пока не станем чистым холстом. Мы — живое доказательство того, что ты так отчаянно пытаешься забыть. Мы готовы и мы выжидаем, потому что ждать осталось недолго.

Своим существованием повинные как бы заявляют о том, что символическая система означающих никуда не годится, и она уже никогда не будет прежней.

По маркизу де Саду одна смерть представляет собой природную смерть как неотъемлемую часть природного круговорота возникновения и распада; и вторая — абсолютная смерть — деструкция, разрушение самого этого циклизма. Такая смерть должна освободить природу от ее собственных законов и позволить возникнуть новым формам жизни из Ничто. Радикальное разрушение природного круговорота мыслимо в той мере, в какой этот круговорот уже символизирован, уже вписан в символическое полотно истории. Абсолютная смерть, разрушение вселенной — это всегда разрушение символической вселенной. Это десадовское понятие «второй смерти» — не что иное как фрейдовское «влечение к смерти» — это то, что является радикальным саморазрушительным пределом процесса символизации. (2) Этот предел и являют собой повинные.

Что же это за субъект, который принимает сторону повинных и примыкает к секте? Если невротик, проживающий утрату, оплакивает объект, то повинный оплакивает Вещь — топос, являясь обителью как отвращения, так и сексуальности, из которой еще не может быть выделен объект желания. У такого субъекта, поверженного разрушительной меланхолией, первичная идентификация оказывается неспособной обеспечить иные символические идентификации, на основании которых эротическая Вещь могла бы превратиться в объект желания.

Повинные не просто являются «живым доказательством». Если бы это было так, они бы не преследовали остальных «оставленных», но они являются еще и живым укором, своими акциями обвиняя последних в том, что те причастны к исчезновению «отбывших». Эта немая агрессия направлена на того, который посмел возжелать объект — и вот что из этого вышло. Это укор тем, кто обладает желаемым объектом, но не может своим желанием верно распорядиться. Нора Дерст, которая в поисках работы готова была пожертвовать семьей, семью и потеряла. У Лори, которая пришла к врачу с намерением избавиться от ребенка, плод исчезает прямо во время узи. Кстати, Нора попадает под прицел не только у повинных, но и у новых соседей в Миракле, и у департамента, когда ей указывают на то, что она является «линзой» — т.е. она сама является потенциально опасным объектом, рядом с которым могут происходить непредсказуемые явления. Интуиция подсказывает окружающим, что если у нее исчезла вся семья, то на всякий случай лучше держаться от нее подальше, мало ли чего она еще пожелает. Такова плата за силу желания.

Называя повинных сектой, их подозревают в неком тайном знании, но они, скорее, атеисты, лишенные смысла и ценностей. В своем отчаянии они являются мистиками, цепляясь за свою Вещь — до-объект, без веры, «будучи немыми и непоколебимыми адептами своего собственного невысказываемого вместилища». (3) В сериале символичным является момент, когда повинные выкупают церковь и заселяются в нее, закрашивая окна в белый цвет — без отражения в Другом, без возможности встречи с Другим. Место веры заменяет место das Ding. Там не будет проповедей, там нет языка — немое царство, производящее аффект. В своем аффекте повинные испытывают принадлежность и удаленность по отношению к архаическому другому, у которого нет имени.

Аскеза необходима повинному, потому что он ощущает себя отбросом — отвергнутым тем, кто еще не стал Другим. Такой субъект не в состоянии мобилизовать анальность, как это делает невротик навязчивости, который использует ее для отделения и прочерчивания своих границ. Субъект, погрузившийся в депрессию, погружается в доэротизированную анальность, которая увлекает его в наслаждении слияния с архаической Вещью. Для такого субъекта Вещь, как и я, — это отбросы — cadere (4), которые увлекают его к невидимому и неименуемому. Поэтому аскеза, подхватываемая влечением к смерти, доходит у повинных до своего предела.

Действие второго сезона разворачивается в Джардане — городе, который расположен в национальном парке Миракль (Чудо). Джардан — это город, откуда 14 октября никто не исчез, и тем не менее, в Миракле тоже появились повинные, но у них уже новый лидер — Мэг, которую играет Лив Тайлер. В отличие от предыдущего лидера она разговаривает и планирует более жестокие акции.

Третий и финальный сезон выйдет весной 2017 года.

O vanity of Sleep, Hope, Dream, endless Desire,

The Horses of Disaster plunge in the heavy clay:

Beloved, let your eyes half close, and your heart beat

Over my heart, and your hair fall over my breast,

Drowning love’s lonely hour in deep twilight of rest,

And hiding their tossing manes and their tumultuous feet. (1)

He bids his beloved be at peace, William Butler Yeats, 1899

__________

1. Стихотворение У.Б. Йейтс «Он успокаивает любимую», 1899

Я слышу топот Темных вороногривых Коней –

Их глаза мерцают белесо, копыта их тяжелы;

Север над ними стелет полог ползучей мглы,

Восток затаил восторг рассветных огней,

Запад отходит, вздыхая бледной росой,

Юг рассыпает пламень пурпурных роз;

О, суета Желаний, Снов, Надежд и Грез!

Кони Беды вонзают копыта в тяжкий песок.

Любимая! Не смотри. Пусть сердце твое стучит

О сердце мое, и волос груди коснется волна,

Уединенье любви скрывая в сумерках сна,

Скрыв их черные гривы и грохот копыт.

2. Славой Жижек «Возвышенный объект идеологии», 1999. «Кафка, критик Альтюссера», с. 50

3. Юлия Кристева «Черное солнце. Депрессия и меланхолия», 2010. «Вещь и Объект», с. 19.

4. Сadere (лат.) — падать, отпадать.

____

Другие статьи автора здесь