Спонтанные связи, неожиданные союзы… Все мы, живые существа одной затерянной во вселенной планеты, состоим в них. Притяжение. Отталкивание. Между двумя этими фундаментальными процессами рождаются и умирают макро- и микромиры. От мысли, что моя сущность связана с другими сущностями — помещёнными в тело английского банкира, бангладешской куртизанки, перуанского шамана, румынской легкоатлетки, австралийского фермера, немецкого программиста, канадского дальнобойщика, американской модели, французского винодела, сенегальского поэта — мозг охватывает священная дрожь.

Нам кажется, что мы идём к другим людям за решением своих насущных задач. Но только ли за этим? Каждый раз соприкасаясь с другими, мы преображаемся. Только немногим хватает себя. Большинству нужен кто-то ещё, даже если этот КТО-ТО ЕЩЁ живёт в мире вымысла или в царстве виртуальных фантазий. Любовь возникает от соприкосновения с тем, что не является нами. Любовь — это потребность в причастии к чему-то большему, чем ты сам: её шатания из эгоизма в альтруизм придают нашей психике бодрости. Можно любить одного или одну, можно двух-трёх… Можно любить целую группу людей. Всё зависит от энергоёмкости психического контура. Любовь, как и страх, представляет собой автоматическую реакцию на появление в пространстве наших ощущений образа волнующего нас существа. У животных, по-видимому, реакции точно такие же, только жёстко обусловленные требованиями природной среды обитания.

Мы живём и выживаем за счёт полиаморности, проявленной на разных уровнях. Полиаморность может быть связана с желанием размножиться, может затрагиваться сферу экономических интересов, может преследовать сугубо интеллектуальные цели. Да, секс — это не только желание физической сопричастности к другому, но и множество прочих интеграционных порывов. Находясь в обществе, мы входим с другими людьми в энергетическое соприкосновение, проникаемся их потребностями и желаниями, а они пропитываются нашими. Полиамория описывает не только половые или генденрные отношения, а целый круг социальных событий нашей жизни.

Французский писатель и философ как-то заметил, что ад — это другие. Но другие могут стать и нашим раем, если мы готовы в него вернуться. Изначально любой человек рождается среди других людей и пребывает с ними в самой тесной связи. Малыш максимально подсоединён к родителям и родственникам. Он ощущает себя одним целым с тёплым, питательным и приятно пахнущим телом матери. Зверёныш переживает те же самые ощущения. По мере взросления животного физические связи с родителем прекращаются — остаются только внутривидовая конкуренция и стайная солидарность. Между людьми продолжают сохранятся эмоциональные мостики разной степени надёжности. Условно говоря, в жизни человека рай слияния уступает место аду раздельности. Но всё это лишь видимость.

На самом деле, полиаморные связи никуда не деваются, а лишь видоизменяются и становятся менее заметными. Фокус внимания половозрелой особи смещается с ближайшего окружения на среду обитания, контакт с которой начинает ощущаться максимально остро. После выхода из семьи в общество человек попадает в энергетическую паутину различных влияний, большинство из которых он просто не в состоянии отследить. Кто-то любит его, кто-то боится, кому-то он интересен в качестве партнёра по бизнесу или сексу, а для кого-то он — идеальная жертва. Как видите, полиамория в широком смысле слова — это сумма вариантов сублимации либидо.

Да, большинство влечений живых существ находятся на задворках сознания. Самонадеянно считать, что мы в состоянии управлять нашими желаниями. В реальности желания управляют нами для того, чтобы каждый исполнил свою миссию. Любовь к чему-либо заложена в нашу психику изначально. Сознание ставит нас перед фактом — «я хочу это!». Такие выходы алчущего удовольствий зверя из преисподней психики бываю кратковременными, как мимолётные желания, и долговременными, как навязчивые идеи и устойчивые влечения. Всё происходит там, вне зоны видимости, на дологическом уровне. Пресловутая рационализация включается позже, когда возникает потребность реализовать животный импульс в социально приемлемом действии (случай нормы) или в преступном акте (случай перверсии). Понятно, что норма и перверсия для нашего синкретичного подсознания являются абстракциями, а потому мы так легко разрушаем границу между ними.

Популярные источники утверждают, что слово полиамория, обозначившее свойство личности устанавливать множественные любовные связи, появилось в 90-е годы прошлого столетия. Да, публицистические штампы нередко стают научными терминами! Попав в пространство публичного обсуждения, слово полиамория и его производные очень скоро стали вирусными. А это значит, что почва для прорастания полиаморных семян была уже готова. Сексуальная революция, борьба за права женщин и социальных меньшинств, возникновение экономики впечатлений, широкое распространение средств контрацепции, победа гендера над полом — всё это сделало полиаморию не только возможной, но и необходимой формой коммуникации в обществе, пережившем модернизм.

Да, сначала мы убежали из мира животных в моногамию, но принципиально неразборчивый половой инстинкт сложно спрятать под одеждой или зашептать молитвами. Самым строгим общественным институциям приходилось закрывать глаза на некоторые «слабости» потомков Homo erectus. За возрождение естественного человека ратовали Руссо и романтики, которые отвергали показную добродетель мещан. Но истинный путь к сексуальной свободе проложила наука, доказавшая, что человек — это биологическая машина, управляемая бессознательными желаниями. Данные идеи в прошлом веке подхватили и развили социалисты, а капиталисты нашли способ на них зарабатывать.  

Постепенно из состояния контроля над сферой чувств мы двинулись в сторону легального высвобождения животных проявлений. С мёртвой точки дело сдвинул Зигмунд Фрейд — этот Иисус Христос двадцатого столетия — утверждавший, что бог есть либидо. Фрейдовский Новый Завет быстро собрал могучую кучку последователей. Ветхозаветное патриархальное общество, в котором женщине отводилась полуживотная роль, начало стремительно меняться. В пору мужского всевластия секс не был фетишизирован. Им занимались тайно, впопыхах, в перерывах между более важными делами, для разрядки и размножения. Либидо женщины реализовывалось в беспрерывных процессах зачатий, беременностей, рождений и кормлений детей собственным телом. Реализация женской сексуальности шла по материнскому принципу, как во всей остальной природе.

Бомба, которая взорвала мир секса по мужским правилам, была заложена именно в женщину. Фрейд думал, что лечит женские истерии, а на самом деле он уверенно вызволял из клетки запретов древнего демона сексуальности (Ayer avage Aloren Asmodeus aken!). С тех пор мир стал сексуально зависимым, а степень влияния на него женщин заметно выросла. Тело перестало быть инструментом для осуществления социальных практик, как это постулировал мужской мир, оно стало самоценным — альфой и омегой женского мира, озабоченного сохранением физической (формальной) стороны бытия. Тело стало точкой отсчёта в мире победившего гедонизма. Машины в тандеме с искусственным интеллектом взяли на себя тяжёлую работу и производство смыслов, сделав мужчин своим обслуживающим персоналом и минимизировав запрос на живое творчество. Интеллектуально-волевые принципы маскулинной эры смелись эмоционально-телесными принципами эры феминной. Возникла ИНДУСТРИЯ ОБСЛУЖИВАНИЯ ТЕЛА, расцвет которой происходит на наших глазах.

Конечно, полиамория, как социальное явление, горазда сложнее, чем просто чувственная любовь. В ней много тайного идеализма, много индивидуальных фантазий. Когда вместе сходятся несколько людей для того, чтобы создать союз свободной любви, одним сексом дело обойтись не может. Обязательно возникнут общие инициативы, появится потребность в реализации совместных проектов, сформируются коллективные ценности и так далее. Полиаморные союзы могут быть долговечными и не очень, но они всегда предполагают душевную гибкость партнёров. Психически ригидные люди не могут равноценно поддерживать сразу несколько связей. Что-то внутри них обязательно сломается, если придётся распределять внимание сразу на два-три объекта любви, при этом не навязывая им свою однозадачную волю.  

Животные, с одной стороны, более свободны в своих сексуальных связях, поскольку их половая жизнь не закрепощена нормами морали, религии, закона и воспитания. С другой стороны, энергия эроса животных в больших объёмах тратится на физическое выживание. Слон, лягушка или богомол думают о соитии лишь тогда, когда для этого наступает подходящий момент, обусловленный состоянием Природы. Любовь животных сезонна. Люди тоже сильнее хотят секса в тёплое время года, но за счёт того, что наша среда обитания отделена от естественной и защищена от многих её влияний, мы можем позволить себе соитие без оглядки на показания термометра. На самом деле, у животных нет секса в нашем с вами понимании, точнее — у них нет сексуальной и любой другой культуры. Животная полиамория — это, в первую очередь, биологическая необходимость, а не приятное проведение досуга с побочным эффектом в виде детей.       

Раскованный эрос животных, не знающих ни рамок культуры, ни наручников морали, ни диктата религии является, вместе с тем, предельно обусловленным множеством биологических причин. У животных нет презервативов, стимуляторов эрекции, секс-игрушек и т. д. Поэтому, когда мы говорим, что сексуальный человек — это такой человек, который пробудил в себе животное, поднял змеиную энергию кундалини, принял свою тень и прочее — мы уходим в область общих слов и метафор, теряя объективное представление о предмете разговора. Сказать, что сексуальность человека — это сексуальность животного, сбежавшего из тюрьмы природных циклов, значит сказать лишь часть правды. Остальная часть правды заключается в том, что человек изначально хотел секса не как животное. Он был наделён эксклюзивным умением контролировать свой секс! Даже сидя у очага в пещере с остатками полусырого мяса между зубами, человек понимал, что он может заниматься сексом столько, сколько хочет, а не один-два раза в году для поддержания популяции. Секс стал для человека средством разрядки, сублимацией мышечной агрессии и даже первичной формой культурного диалога, что позволило нашему виду перейти на другую ступень развития и ярко выделиться из животной массы.

Полиамория земная, полиамория небесная… Самки, как правило, соблазняют телесными проявлениями, самцы — интеллектуально-волевым актом. При этом оба пола возлагают друг на друга большие надежды. Разочарования и счастливые совпадения здесь неизбежны.  

Если допустить, что всё со всем связано, то и у любви нет естественных ограничений. Энергия любви никуда не исчезает, но постоянно преобразуется под властью необходимости. Иногда она трансформируется в энергию ненависти, но природы своей от этого не меняет. Ужасные маньяки с десятками жертв на счету становятся предметом любви своих поклонников и сочувствующих. Пришедшие в наш мир святые, ежедневно излучающие волны добра, быстро приобретают врагов, распускающих о них грязные сплетни. Природа изначально стремится к балансу и всегда пребывает в состоянии незавершённости: ей нет дела до нашей слабости к застывшим абсолютам.

Кажется, древние философы от Фалеса до Гераклита тоже видели в полиаморности единственно возможный вариант существования Материи, которая образуется из-за вечного стремления множества начал слиться друг с другом. Анаксимандр называл бытие Апейроном, из которого рождаются все сущности и формы. И если мы отбросим абстрактные фантазии Аристотеля и запрограммированных им последователей, то придём к тем же выводам, что и древние мудрецы. Нам станет ясно, что никаких перегородок в Природе нет, что это мы их придумали, ибо логический уровень нашего сознания не в состоянии объять целое, а потому вынужден разбивать действительность на фракталы. По этому принципу мы и создали множество вспомогательных устройств — к примеру, компьютеры, обрабатывающие информацию по причинно-следственным законам, которые существуют только в нашем маломощном сознании.

Мысль об автономности элементов мира так глубоко проросла в наш мозг, что все мы до сих пор живём в абстрактной системе «1+1=2» и смеёмся над симпатической магией первобытных людей. Нам тяжело признать, что синкретичный космос, частью которого мы все являемся, не поддаётся сколь-нибудь надёжному исчислению и описанию. Мы полагаемся на число π и кванты, а интуицию по-прежнему задвигаем глубоко на второй план даже в тех случаях, когда речь идёт о вопросах выживания.   

Древние, созерцавшие бытие без фильтров чёрно-белой науки, изрядно подпорченной многолетней борьбой с религией, широко использовали понятие метаморфозы. Поэт Овидий в своих «Метаморфозах» художественно изобразил естественную изменчивость картины мира. Люди под действием страстей превращаются в различные элементы природы — растений, зверей, птиц, созвездия и т. д. В синкретичном сознании поэта-мистика никаких границ у бытия нет, одно переходит в другое до бесконечности. Ту же тему развил Апулей в романе «Золотой осёл», на страницах которого описана метаморфоза юноши Луция, прошедшего мистериальный путь от грубого сладострастника до рафинированного жреца храма Исиды. В эпоху Просвещения и Романтизма идеи неустанной трансформации всего сущего придерживался великий немецкий поэт и натурфилософ Гёте, но его учение о Природе до сих пор по достоинству не оценили, назвав в своё время дилетантским. Да, полиамория ведёт нас по пути метаморфозы, открывая всякому зрящему неочевидные взаимопроникновения и созависимости элементов сложной мозаики бытия.

На языке физики полиаморию можно назвать силой гравитации, естественно возникающей между компонентами природного мира. Магнетизм является залогом целостности бытия, которое постоянно меняется, но всё же не рассыпается под воздействием недремлющей энтропии. Мясо на костях, пыль на зеркале, плесень на хлебе, топор в дереве, супруги в браке или звери в стае держатся благодаря единому принципу. Только сформулировать этот принцип очень непросто. Проще его пережить, как вдохновение или озарение.