Весна

— Знаешь,— говорю я, тебе, Вера, отрываясь от чтения газеты, а злоба с бумаги, с текста, через глаза, краску на пальцах уже проникла в мысли и кровь, не деться от нее никуда,— Знаешь, я бы хотел жить так, как ты. В своем уютном мире. В мире без новостей. И ты отрываешься от книги, рассказывающей тебе о развитии жизни на планете Земля — твое сознание вырвано из текста, из миллиардов лет естественного хода истории — ты смотришь на меня, не понимая. Мне сейчас очень хочется потеряться с тобой где-то там, на том длинном пути: «До человека». Чай остыл, ты забыла о нем.— Пей,— напоминаю я,—Уехать теперь отсюда никому нельзя, но мы, кажется, не собирались,— я изображаю горькую ухмылку. Первые числа марта. С окна, этажом выше, бежит талая вода. Во дворе школьники бесятся на белом, слепящем от солнца снегу, вчера завалившим весь город. Сегодня утром зима ушла. Я думал про тот, очередной год, из эпохи людей, про тот год— расчеловечения одних: по приказу, по своей сути и расчеловечения других: от неизбежности, от не- возможности. Вру, вру. Люди оставались людьми. Не больше, и не меньше. Людьми. И весна в тот год тоже пришла. И те и другие радовались началу чего-то нового. Эти несколько недель необоснованной веры в завершение зимнего морока, в обновление, в долгожданный приют природы. Но, потом ведь, всегда приходит летний зной. Пот. Духота. Усталость. Ты вновь погружаешься в книгу, взгляд твой следит за тем, как жизнь стремилась себя сохранить. Чай остыл. Так ты к нему и не прикоснулась. Это я терпеть не могу холодный, а ты — любишь. Весна за окном. Мы бы услышали птиц. Но окна закрыты. Хочется верить. Хочется думать, что еще не пришла подобная той весна.

И как побороть страх. Как перестать думать о том еще не наступив- шем дне, когда тонкая обертка «привычного меня» надорвется, будет содрана. Как перестать думать о том времени, когда не будет мне дела: до сожаления и стыда. А потом ты пьешь, наконец-то, чай и сетуешь на отсутствие дома молока. Встаю из–за стола, неохотно надеваю кофту, щурясь, смотрю в окно: «Пойду в магазин, что еще купить?»

Лето

Когда идешь из кухни в зал — пересекаешь планету с Запада на Восток. Когда просыпаешься, то встаешь с Солнцем на одной стороне. Когда возвращаешься вечером домой, сидишь за столом с тобой, Вера: серое стен превращается в оранжевое с отпечатками двух теней. Чаще всего: с нами больше никого нет. Ушли, не помню когда, последние гости: с обещанием позвать к себе. Мы провожали их с предложением: в скором времени вернуться. Помнишь, Вера? — Помню,— отвечаешь ты без сожаления и интереса. Понимаешь, Вера, мне не дает покоя чужое воспоминание: «Соседи, из квартиры напротив, сидели всю ночь: жена — на краю дивана, рядом — подросток сын, а муж, он — на краюшке венского стула, одиноко стоящего посреди комнаты. Немые напряженные спины. Руки — ладонями вниз. Немота. Играла „Рио-Рита“. Сидели они, и раз за разом кто-то один, чаще — отец, вскакивал, заводил патефон по-новой. И после, ранним утром… Звучала „Рио-Рита“. Интересно, на какую сторону выходили их окна? „Рио-Рита“ играла и играла. Они смотрели друг на друга. Молча. Человека, из квартиры напротив, вывели, провели по коридору, по лестнице, вниз. Увезли. А отец семейства еще дважды подходил к патефону». Уже скоро день.

 — Хватит жить чужим, давно ушедшим временем,— ты раздражаешься, нет, ты беспокоишься. Ты не оглядываешься.

Ты. Все. Не так. Поняла.

Ты.

…помнишь: мы за столом не одни, с нами наши друзья (что они видят из своих окон?). Мы говорим-говорим. А я смотрю на огромный настенный циферблат, я прибавляю и отнимаю разницу часовых поясов, на несколько минут представляя, как где-то «с Запада на Восток» крутят свою «Рио-Риту», с некой поправкой на время: часовой пояс, десятилетие, век. После — я отвлекаюсь, ты просишь помочь убрать со стола. Посуда всегда на мне.

Все.

…чего я боюсь — касается времени. Пока я вожусь с завтраком, ты отсыпаешься в свой выходной. Я захожу в спальню. Приятное утреннее безделье. Я думаю о времени. Мне совершенно непонятно, сколько его осталось. Может, мне пора научиться чему-то новому. Гренки с маслом — последние десять лет мне тоже надоели, веришь? Но еще — сегодня. И стол — мною накрыт. Чай и гренки.

Не так.

…все должно быть, верно? Не так. Это меня — время отравляет. А ты — измеряешь его — месяцами, оставшимися до своего научного прорыва. И слышен, в комнате, в долгой тишине, когда каждый в себе — уютный ход часов.

Поняла.

… ты, про нас, гораздо больше меня. Иногда мне хочется думать, что именно благодаря тебе, какому-то твоему, неизвестному мне открытию: когда мы дома, вдвоем — время обходит нас стороной.

Осень

Ты пришла с работы, молчаливая, твои вечно сухие, потрескавшиеся губы, сегодня бледные, лицо свое ты прячешь в моей кофте, оборачиваясь вокруг меня,— Нас всех уволили, сказали: на нас нет денег, в нас нет нужды. Им,— и сразу понятно, кому именно «им»,— нет дела до науки. Это не честно, ты же понимаешь?! Я понимал, я кивал, соглашаясь, я искал слова утешения. За старым родительским шкафом, в пыли, нашлись: «мы, то, друг, у друга, есть»; подбирал валяющиеся на полу «ну, дураки, они, они, да», доставал, поднимал, отряхивал, складывал в успокоительные фразы; а ты рвалась: идти, доказывать «им», что ты «совсем не…», а они — как раз, они-то — «да, те самые». Мы лежали на кровати, и ты даже не сняла промокший плащ, так зашла в комнату и рухнула рядом со мной. И твои мокрые волосы — черными полосами по скулам, добавляли «нерва» красивому профилю. Я продолжал перебирать слова, а глаза мои, за неимением техники в руках, фотографировали, и мысли печатали твои портреты, возможно, лучшие портреты этой осени. Я вспоминал день твоего тридцатилетия, середина августа, совсем недавно: море штормило, ты побежала к краю волнореза, вода разбивалась у твоих ног, на лице — солоно и ты танцевала, и руки твои: то поддавались, то противостояли ветру, а я стоял в отдалении, отсчитывая оставшиеся кадры пленки: два, один. И вот. Все. Я стоял и смотрел на твой танец. Сейчас у нас осень. Под руку подвернулись, выпавшие из кармана, немного потертые слова « жена, родная, моя ». Потом, потом ты решила стать учителем. Биологию в школе никто не отменял. Ты говорила: «Детям она не интересна, но я не сдаюсь» Ты упорная, ты сильная, и ученики, полюбили это твое чувство естественного хода Жизни. Назову это так, да, такое оно — твое. Ты умеешь подниматься, если тебя сбило с ног. Время малых личных побед.

— Пашка, если у нас получится, назовем ее Ларой. Да, будет девочка. У сильной женщины обязательно родится дочь, в меня пойдет.

Где-то в одном из триллионов вариантов нашего мира, думал я, Лара становилась нашей реальностью.

Зима

Мы с тобой у реки, у нашего, с тобой, дома. «…». Посмотри, как снег расчертил распаханное колесами поле. Черное и белое. Одно оттеняет другое. Я оттеняю тебя, а ты, ты, Вера… «…». Значит, надо бежать к воде? Давай! Тебе не холодно? «…». Мы легкомысленно отнеслись к прогнозу погоду. Но надо еще погулять. Нет, честно: еще ни одного кадра… достойного тебя. «…». Ты ведь жена моя. Ты не объективна. Ты не можешь… Не, ты много чего можешь, но… «…». Нет. Нет. Я же говорю: «Нет». Говорить об этом сейчас? Хорошо. Но подожди, посмотри на те, высохшие стволы сосен, прибившиеся к берегу. Плыли они, плыли… Не так. Начнем сначала: росли себе и росли. А потом, вдруг, ушла земля у них из–под… корней. Понесло их течение. Еще ветви зеленые, а сами уже — не жильцы. Течение несло, вода — обламывала ветви, обглады- вала тела. А теперь, теперь они… Снегом, видишь, присыпало корни, как замершие щупальца спрута. Давай, дойдем, на минутку, до этих чудищ. Дава-а-а-й! Не стоять же на месте. Как думаешь, они еще что-то чувствуют? «…». Что? Хватит трепаться? Пора поговорить? Минуту, посмотри на меня. Глаза… Все дело в бликах. Вот солнечный свет, он прямо сейчас в твоих глазах. Смотри не на меня, чуть в сторону. Да. Отлично. Портрет достойный… Тебя и меня. «…». Ладно, все. Идем домой. Спускайся здесь, аккуратней. Я держу тебя. Я произнесу ее имя: «Лара». Знаешь, что? Во-первых: это красиво: « Ла! Ра!». Слышишь? Солнце! Солнце звучит в ее имени. «…». Я собираю ерунду. Да, да, да. Лара… Знаешь, а если и правда: мир множится прямо сейчас, каждую эту секунду в триллионы ответвлений… То, там, или, нет, в другом «там»… Ла! Ра! Ее «там» так зовут. Ты бы хотела уз-на-ва-ть ее? «…». Учиться с ней, у нее. У нашей Лары. У нас, в этом, в нашем, и только в нашем с тобой варианте мира — еще может получиться. Мы точно познакомимся с ней. Вчера, как и на той неделе, все чужие разговоры: о войне. Я не хочу им верить. Мы должны еще многому научиться у Лары.

«…».

Мы возвращались домой, проходили, торопясь, вдоль школьного забора. По одну его сторону: мы, с Верой. По другую: дети в противогазах бегали по кругу, выполняя неведомое задание. Строгий голос учительницы донесся из приоткрытого окна: «Держим темп! Дер-р-р-жим! Молодцы! Впере-е-ед!». По ту и другую: невесомость первого снега. Мы шли к дому, мы заходили в свою квартиру. Мы расходились по комнатам. Мы встречались на кухне. Мы говорили. Мы слушали. Мы оба в тот вечер молчали о Ларе.

март 2019