Час пробил, упал, отдаваясь в мозгу,

сметая сомнения тень:

и в дрожь меня бросило: вижу: смогу –

схвачу осязаемый день.

Ничто — вне прозрений моих — не в счёт:

застыв, каменеет путь.

Лишь к зрелому зрению притечёт

вещей вожделенная суть.

Ничто же мне мелко. По золоту лью –

огромным пишу всё равно,

любя, дорожа им, не ведая, чью

душу отпустит оно.

Круги моей жизни всё шире и шире –

надвещные — вещие суть.

Сомкну ли последний? Но, видя в мире

суть, я хочу рискнуть.

Покуда вкруг Господа, башни веков,

не вскинется дней моих тьма…

Не знаю лишь — сокол я, вихрь с облаков,

высокий ли стих псалма.

Я помню братьев, что в сутанах строгих,

в монастырях, где лавр цветёт весной…

О юных грежу Тицианах многих,

Мадоннах их. — И в них пылает Бог их

Неопалимой Купиной.

А в самого в себя склоняясь, вижу:

Мой тёмен Бог: в меня пустивши корни,

безмолвно ими пьёт мои же соки.

Всего и помню я, что к выси горней

Его теплом расту, оставив ниже

побеги — там, где ходит вихрь высокий.

Твой образ пишем мы не выбирая:

Ты — Свет Рассвета, брезжущих Начал.

Из тех же чаш, где краски, растирая,

мешал святой, лучи сияют Рая:

берём их — в них Тебя он умолчал.

Мы воздвигаем пред Тобой иконы:

в тысячи стен — один иконостас.

И если сердцем видим, умилённы, –

в ладони лик Твой прячем в тот же час.

Люблю мечтать на грани помраченья,

когда в глубины погружаюсь духа,

что жизнь прошла, как в давних письмах глухо

упоминание, как без значенья

туманный смысл преданья и реченья.

Тогда пространства вечного черты

я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе.

И я расту из темноты,

шумя ветвями на своей могиле,

где вижу сон, что видел мальчик, или

— так мощно тёплыми корнями схвачен –

печально пел, и в пенье сон утрачен.

Господь, сосед, когда тебя бужу

сердцебиеньем, Боже, — замираю:

услышу ли Твоё дыханье? Знаю,

ведь Ты один. Я в зал вхожу.

Кто даст воды Тебе? Я — рядом, весь

вниманье, слух. И — жаждущий — Ты всюду.

Не сплю я, слушаю. Яви мне чудо.

Я — здесь, я — здесь!

Случайно мы разделены стеной,

но тонкой, Боже. Слух что страх:

я позову, иль это голос Твой — она во прах

падёт, хоть голос тих.

Стена во тьме — из образов Твоих.

Имён Твоих. Икон. И вот — лампада:

чуть вспыхнет свет, каким должны гореть

глубины духа, чтоб Тебя узреть, –

свет бьётся тщетно в серебро оклада.

И чувствам, вне Тебя, погаснув, надо,

как на чужбине, тихо умереть.

Когда б хоть раз так в сердце тихо стало…

И всё случайное, всё, что мешало,

всё приблизительное, хохот рядом,

все чувства с их неугомонным адом,

я смог бы выгнать бодрствующим взглядом…

Тогда б я мог Тобой, Единым Садом

тысячелистным, на краю Вселенной –

на миг улыбки мимолётной — стать,

чтоб жизни всей вернуть Тебя мгновенно

как Благодать.

Живу, под веком подводя черту:

И вихрь — с листа, где Бог, и ты, и я

всё исписали. Кто ж тот ветер — чья

рука листает книгу на лету?

Сверкнёт зарница со страницы новой –

и снова целого даны черты.

Безмолвные, друг друга силы Слова

оглядывают, как из темноты.

Я вычитал из Слова Твоего

безмолвного, из жестов понял,

какими Ты лепил нас, мял в ладони

(лучистые, теплы, премудры жесты) –

Вслух было: жить! А умирать… и здесь Ты

запнулся, тихо повторяя: быть.

Но человек не умер — нет, его

убили. Бездна нам открылась вместо

сфер, не сумевших всплыть:

ведь только крик был, больше ничего.

А голоса, которых ждал Ты столько,

провидя в них опору

себе в ту пору,

над бездной мост, — снесло стремниной крика.

С тех пор наш лепет — жалкие осколки

Праимени велико-

го, и нам, заикам, эти крохи впору.

Померкший отрок Авель рек в ответ:

Аз есмь? Нет. Не существую. Что-то мой

мне сделал брат. Собой

мне этот свет затмил,

своим лицом, как присудил

мне Божий свет.

И вот он сам-друг.

Он должен быть здесь, вокруг.

Ведь с ним поступили не так, как со мной.

И все, пройдя мой путь земной,

к нему же пред гнев бегут:

и гибнут в нём, он — земной их суд.

Он — здесь, не спит, ему уснуть невмочь –

что он в ответ?

Обо мне позаботилась Ночь,

а о нём — нет.

Ты — тьма, я рос в Тебе веками,

люблю Тебя я, а не пламя,

что ограничивает мир

и чей эфир

в какой-нибудь из сфер прольёт свой свет,

нам недоступный через толщу лет.

Но всё гребёт, всё подгребает тьма:

меня и зверя, пламя и дома,

свечу — под спуд,

земное ли, небесное –

Молюсь ночам: быть может, рядом, тут,

незримых Сил непостижимый труд.

Ты — Тьма Чудесная.