Карл Блэкер решил написать военную автобиографию с одной целью — «Никому не позволить забыть», какую физическую боль испытывали люди в сражениях Первой мировой войны. Как утверждает его сын, он хотел, чтобы читатели узнали каково это лежать раненым в полевом госпитале под Бомец-ле-Камбре. Палатка казалась «камерой пыток, в которой невидимые мучители измываются над своими жертвами». Когда один из пациентов «пытаясь сдвинуться с места, начинал стонать от боли», за ним эхом следовали стоны других пациента и «так до тех пор, пока все пострадавшие не начинали кричать на весь госпиталь».

Блэкер решил для себя предельно ясно одну вещь. Боль на войне — это оружие. Её намеренно причиняют, она — публичное зрелище, она начинается с внезапного удара, но даёт о себе знать спустя десятилетия. Раненные служащие и женщины не могут просто избавиться от этого несчастья; молодые жизни не вернуть. Тело, ощутившее боль, будет страдать от неё вечно.

Боль, как известно, не передать словами. Так каким образом мемуаристы пытались описать её? Они имеют на это право не только из–за того, что ощутили боль на собственном опыте, а потому что она рассматривалась как своего рода испытание. Военные ранения отражаются не только на одном пострадавшем, но и на всех его боевых товарищах. Её можно даже трактовать в качестве доказательства присутствия национальной силы духа. Она способна предвидеть победу или поражение.

Есть несколько общих тем в военных мемуарах, написанных английскими и американскими солдатами, медиками и медсёстрами, которые неоднократно поднимаются, вне зависимости от того о какой войне идёт речь. Во-первых, это отсутствие соотношения между силой боли и тяжестью полученной раны. Ранения, вызывающие страшную агонию в нормальных обстоятельствах, в военных условиях едва ощутимы. Например, водитель скорой помощи Джи Рипли Катлер утверждает, что не осознавал, что ранен, пока не увидел «несколько капель крови на своих штанах и небольшой разрыв тканей на правой ноге. Я не испытывал боли, хоть и серьёзно пострадал».

Вторая общая тема. То, что даже самые тяжелые раны могут стать шансом на спасение. «Хватит орать: Бедняга. Всё закончилось», — так говорит один солдат другому во время Гражданской войны. Раненный во Второй мировой войне рассуждал следующим образом: «Может быть, война закончилась для меня». Во время Корейской войны солдаты, получив ранение, ощущали «несказанную благодарность, потому что таким образом они избежали дюжины способов умереть».

И последняя тема — о том, что существует иерархия ощущений. Мемуаристы отмечают, что чаще всего неотесанные и сельские жители легче переносили боль легче, чем образованные и городские мужчины. Эта великая цепочка ощущений преуменьшала боль вражеских солдат, особенно если они не являлись представителями «белой расы». Автор книги «Доктор на войне» (1918) Вудс Хатчинсон утверждал: «Никто так не страдал от пулей, мин и газовых атак, как белые люди».

Тем не менее, отношение к боли в военных мемуарах претерпели серьезные изменения. Их можно разделить на две ветви: переход от романтического национализма к нигилистическому индивидуализму и соответствующий путь от бесстрастного стоического переживания боли к яркому проявлению болезненных ощущений.

Мемуары времён Гражданской войны и Первой мировой рассматривали боль, как оправданную плату за достижение высшей цели. Это особенно заметно в мемуарах про Гражданскую войну в Америке. Автор «Жестокосердного полка» (1865) рассказывает о «храбром и благородном солдате из 3-го Род-Айлендского полка», который утверждал, что если бы не его лицо, «которое превратилось в тошнотворное месиво», то он бы и дальше продолжил «сражаться за Союз». Этот раненный солдат страдал «от страшных мучений», но он полагал, что «во имя свободы это того стоит». Такие случаи часто используется в целях пропаганды.

Об аналогичной истории на Первой мировой войне рассказывает Ди Бэйл. Религиозному молодому офицеру пришлось пережить ампутацию без использования анестетиков на алтаре взорванного храма. «Он не издал ни звука, проявив великолепное мужество». Офицер объяснил свою силу духа, приподняв «дрожащую руку и указав на распятие над алтарём, которое осталось целым после обстрела противника». Никакого другого объяснения не требовалось. Как и страдания Христа, эта боль была искупительной.

Патриотический и набожный национализм был связан с конкретным стилистическим приёмом. Есть исключения, но в основном ранние мемуаристы обычно старались преуменьшать значение боли. Мужчины должны уметь скрывать свою боль и чувства.

Ярким примером выступают мемуары о Первой мировой войне Джеймса Роба Чёрча. Он описывает физическую боль «Роберта Девьена из 417 пехотного полка, который вцепился в белую металлическую кровать, плотно зажмурив глаза и крепко сжав рот. Его лицо жёлто-зелёного цвета покрылось каплями пота. Они выступили словно слезы от мучительных испытаний. Но Роберт Девьен не плачет, потому что он французский солдат, а не дитя. И он знает, что, как солдат, он обязан выполнять свой долг». Рассказ Чёрча об испытаниях солдат неоднократно повторяется в мемуарах других авторов XX века. Девьен страдает, как страдал Христос. Он пожертвовал своим телом во имя высшего блага, и его жертва будет вознаграждена в следующей жизни. Он воплощает в себе всё мужество в борьбе Союзников. Мучения Девьена — это «сдерживаемая боль, душевные страдания без крика»

Этот идеал повлиял даже на тех людей, которым не случилась столкнуться с мужественным переживанием самой боли. Вот, о чём писала медсестра Мэри Борден, основываясь на своем опыте в полевом госпитале недалеко от линии фронта Первой мировой войны. Многие мужчины во время перевязки ран могли вскрикнуть «но сразу же извинялись за свое проявление слабости».

После Второй мировой войны романтическое, националистическое и стоическое представление о боли вышло из моды. Вместо этого, мемуары стали более нигилистическими и индивидуалистическими. Былые высказывания оказались выброшены за борт. Истошные вопли заменили мужественное переживание. Боль оказалась лишена религиозного смысла, и страдание больше не рассматривалось как шаг на пути к лучшей жизни после смерти. Это не только связано с секуляризацией или всеобщим разочарованием после Первой мировой войны. В конце концов, мужчины и женщины продолжали идти в отважный бой в последующих конфликтах. Скорее всего, после 30-х годов британский и американский социум стали свидетелями нового типа индивидуализма, который возложил ответственность за страдания на каждого. Этот индивидуализм также утверждал, что реакция человека на боль — проявление истинной отваги, вне зависимости от национальности, религиозных убеждений или идеологии.

В следствие этого появились чрезвычайно подробные и эмоциональные описания боли. В частности, они начали проявляться у мемуаристов времён Корейской войны. Писатели начали вставлять очень выразительные и индивидуализированные описания боли в своих воспоминаниях. Они попытались передать её всю через текст. Мемуары времён Корейской войны Джеральда Кингсленда рассказывают о случае, когда автор подслушал раненого солдата, рассказывающего о своём ранении. «Боже, это было ужасно». Один из осколков попал в спящего солдата. «Он вскочил, закричал и попытался бежать, но у него не было ног! Я никогда не забуду этого. Я не могу представить себе агонию, которую он ощущал. Он сделал несколько шагов и закричал ещё громче. Он лежал и кричал, пока не потерял сознание… И все это из–за жёлтых, вонючих маленьких ублюдков и их кишащей крысами страной, которую нужно взорвать ко всем чертям».

Этот стиль стал одним из главных особенностей мемуаров Вьетнамской войны. Известный пример присутствует в «Рождённый 4 июля» Рона Ковика (1976), где он подробно описал собственное тяжелое ранение. По его словам, люди «повсюду кричали: “Боже, вытащите меня отсюда! Пожалуйста, помогите!” Они вопили… Там лежал человек без ног и кричал от боли, как маленький ребенок. Кровь вытекала из обрубков, которые когда-то были его ногами, он сжал руки на груди и лежал в полубессознательном оцепенении».

Такие проявления агонии вызывают гнев вместо сочувствия. Ковик начал проклинать безногого человека: «Моя рана намного хуже, чем твоя! — Кричу я ему, глядя в глаза. — Тебе ещё повезло. Я не чувствую ничего ниже груди. У тебя хотя бы часть ног осталась. Заткнись!». Я снова закричал: «Заткнись, ты чёртов ребёнок!».

В современных мемуарах физическое страдание вновь является испытанием мужественности, но тон здесь более дерзкий и агрессивный. Боль что-то, что подстрекает на ярость и агрессию; это повод для карательного насилия. В позднем XX-го веке солдаты существуют в гипермаскулинной среде, проявляющей агрессию перед лицом телесных ранений.

Это тенденция преувеличена в мемуарах XXI-го века, где раненые, как ожидается, должны вести себя подобно героям кинематографа и видеоигр. Их посттравматическая агрессия гиперреализирована.

Здесь сразу бросается в глаза способность мужчин продолжать борьбу, несмотря на ужасающее раны, которые выводят из строя большинство. Книга «От дома к дому: Эпические мемуары о войне» (2007) старшего сержанта Дэвид Беллавиа и Джона Брунинга — характерный пример. По словам Беллавиа, когда он был ранен в Фаллудже, то «боль приводила в ярость». Несмотря на перелом челюсти и несколько ранений, Беллавиа задушил врага, прежде чем выдавить ему глаза. Противник, пытаясь отбиться, ударил его в промежность так сильно, что Беллавиа испытал «жгучая агонию, боль, которую я никогда не знал… Меня почти парализовало от неё. Она поражала каждый нерв, каждую жилу». Результат? Еще более яростная агрессия: «Я впал в безумие». Он бил ножом врага без остановки, пока его жертва не прекратила «вопить от ужаса и боли».

После того, как Беллавиа наконец-то убил его (и еще одно противника), то он сел и «закурил красный Мальборо… Что за блядский день!». Это несколько отличается от случая Роберта Девьена, который стоически «вцепился в белую металлическую кровать» со знанием, что «как солдат, он обязан выполнять свой долг».

Некоторые из этих переживаний в повествовании зависят от того, когда была рассказана сама история (вне зависимости когда произошло ранение — в 1917 или 2007). Таким образом, Карл Блэкер (солдат Первой мировой войны, с которого я начала эту статью) писал о своих страданиях, когда он уже был пожилым человеком. Его подробные описания боли типичны для культуры конца XX-го века. После войны Блэкер учился на психиатра и принимал активное участие в прогрессивных политических движениях. Как признался его сын, целью написания мемуаров было рассказать всему миру, что «вся война была отвратительной ошибкой, которая никогда не должна повториться». .

Заметную роль играет то, кто выступает издателем мемуаров: издания пацифистского толку Swarthmore Press отличается от публикаций McFarland and Co или Pen and Sword.

Помимо этого, автор или их редакторы могут даже извиниться за то, что в мемуарах отсутствуют кровавые подробности случившегося. В 2010 году Терри Кроуди отредактировал мемуары Дональда Дина, который был добровольцем в Первой мировой войне. В своем предисловии он с сожалением отметил, что Дин обладал «фактическим стилем» и предложил читателям «использовать собственное воображение, чтобы представить весь ужас происходящего, учитывая, что спустя 8 недель боёв на Сомме из 22 человек из группы солдат в живых остались только автор и ещё один служащий». XXI век привык добавлять зловещие подробности в отличии от мемориальных традиций начало XX-го века, которые были сдержаны в своих описаниях.

Изучение физических страданий, представленных в военных мемуарах, раскрывает многие аспекты восприятия боли в британских и американских обществах. Покорное принятие боли, упомянутое в мемуарах Гражданской войны и Первой мировой было решительно выброшено за борт во времена конфликта во Вьетнаме, изобилующие подробностями расчлененных тел и агрессивного выживания американского пехотинца в джунглях. Хотя стоицизм иногда проявляет себя в этих более поздних источниках. Боль представлена в качестве оправдания крайней жестокости. Пострадавшие во время войны передали в своих рассказах всю свою силу: это сделало мемуары востребованными, подлинными и мужественными.

На поле боя люди проявляли свою мужественность способами, которые были универсальными для всех эпох: от начала времён до современной цивилизации. Для оставшихся в живых переживание боли стало своего рода испытанием, которое они переносили согласно установленным культурным нормам. Порядок, в котором они об этом рассказывали, передавал смысл войны и телесного страдания. Через боль, будь то причиненную или полученную, военнослужащий трансформировался из гражданского в воина.

Оригинальная статья: http://www.historyextra.com/article/premium/pain-through-prism-war

Перевод: https://vk.com/rearticle