Галерея Зильбермана, расположенная в одной из бывших квартир старинных Египетских апартаментов, находится в самом центре города, неподалеку от площади Таксим. Некогда популярного туристического центра Стамбула.

После террористической атаки год назад, уменьшения туристического потока и закрытия крупных общественных институций, один за другим отсюда ушли торговые марки и международные сети кофе и ресторанов. Сегодня здесь не слышно привычного звонка ретро-трамвая. Не пахнет жареными каштанами весенний воздух. Истикляль напоминает сразу обо всех местных восстаниях: от погромов 55-го, до протестов «Окупай Гези» в 2013-м. Единственным поводом оказаться здесь, становится выставка «Миф и Утопия» Бурчак Бинголь, актуальной турецкой художницы, работающей с керамикой, чьи произведения находятся, в том числе, в коллекции музея Метрополитен (Нью-Йорк).

Особенностью современного турецкого искусства является то, что художники успешно используют рукоделие в своих практиках, и Бурчак Бинголь является в этой области одной из первых. Она получила полное высшее образование (включая магистратуру и докторантуру) по специальности «Керамика». Проработав некоторое время преподавателем, она в конце концов сконцентрировалась на переосмыслении османского керамического художественного наследия и полностью посвятила себя практике. Для Османской империи керамика и изразцы всегда являлись важной составляющей культурного кода. Сам материал пережил со сменой эпох увлекательную историю становления от декоративного материала султанских покоев и мечетей до утверждения в роли главного туристического экспортного сокровища.

Бурчак, увлеченная неоднозначными возможностями керамического материала, его хрупкостью, выбрала для себя искажение формы как способ ее репрезентации: керамические сосуды в ее проектах разбиты, лишены традиционной формы, не до конца обожжены и лишь частично покрыты глазурью. Буквально — изуродованы.

Март 2017 года. Пробираюсь через раскуроченную ремонтом улицу Истикляль. Из полумрака парадной, мягко отворив стеклянную дверь, я вступаю в пространство галереи. Выставка условно разделена на два зала. Сразу при входе я вижу трехчастную инсталляцию «Если бы слово должно было бы представлять предмет, 2017».

Слева направо изучаю: в раме под стеклом прорисованное тонко, словно иглой, изображение розы. На белом фоне миниатюрные подробности цветка одновременно отсылают зрителя к средневековой османской миниатюре и султанским портретам европейской кисти XV века, в которых роза была важным религиозным символом. В центре трёхчастной композиции, на небольшой полке с помощью горсти необожженной глины закреплён миниатюрный розовый побег. Цветок на фоне агрессивного натурального материала выглядит хрупко, но, в отличие от рисунка, он не укрыт от глаз посетителей стеклом. В правой части триптиха находится каменный брусок продолговатой формы. Он покрыт глянцевой нежно-розовой глазурью, грубо обит с обеих сторон и украшен цветочным аппликацией. Он напоминает сразу и изломанную человеческую плоть, кости и нежные сахарные французские эклеры.

Эта часть выставки отсылает зрителя к произведению пионера концептуально искусства Дж. Кошута «Один и три стула». Таким вступлением художник декларирует «Не ждите на выставке магазинных тарелок и вазочек», становится понятно, что Бинголь будет говорить о современных проблемах, но с помощью средневекового османского языка. Бурчак меняет местами общепринятые понятия и ставит под сомнения законы природы: нуждающееся в защите «живое» тело растений у неё практически брошено на погибельное существование, а мертвая двумерная графика, благодаря стеклянной ограде, получает неоправданный статус «драгоценного».

В качестве перехода от вступительной части выставки к основному залу художник и сама себе куратор Бурчак Бинголь выбирает графическую работу «Сложноцветные, 2016». Османские керамические орнаменты (практически полноценный турецкий торговый знак), которые художница списала с изразцов султанских покоев, известные своей оригинальностью форм и гаммой — в композиции Бинголь теряют свою суть: узоры она дробит, накладывает друг на друга и множит. А классические красный, бирюзовый и синий она заменяет на нехарактерные для османской керамики пятьдесят оттенков серого. То есть снова обезображивает. Однако, не смотря на фактическую деформацию «прекрасного» — в ее работах полностью отсутствует негативизм и подобные пессимистичные настроения. Напротив, в них достаточно поэтичности и непошлой чувственности.

Пространство основного зала Бурчак как куратор декорирует под нужды материала. Ее керамика, превращенная в формы, обретает функционал скульптуры и нуждается в круговом осмотре. Художница помещает в правой части основного выставочного зала большой деревянный стол, грубо сколоченный, неокрашенный, он напоминает сразу и столярный верстак и рабочую археологическую витрину. Кроме того, стол как символ приготовления пищи является частью женского собирательного образа во всем мире. Будучи самым большим выставочным экспонатом в комнате, он привлекает мое внимание первым. С него начинаю обзор. На необработанной поверхности столешницы, на первый взгляд без какой либо логики, расставлены керамические объекты: бесформенные обломки, глазурованные осколки, копии ваз, раскрашенные булыжники.

Предметы напоминают всем известные европейские и османские вазы, правда, слегка «преображенные» художницей: керамика побита, глянец поверхности местами испачкан глиной. Бинголь играет с понятием времени: на столе можно узнать керамику всех культурных эпох, включая античность, средневековье, возрождение, есть даже структуры, напоминающие архитектуру модерна.

Керамика Бинголь хоть и подвержена разрушению и обезображиванию, обладает очень спокойной, даже девичьей цветовой гаммой; на пастельных розовых, светло серых поверхностях снова подобно аппликации нанесены узоры и цветочные орнаменты.

Словно хирург на операционном столе Бинголь располагает сосуды как осколки истории, а я как сторонний наблюдатель без перчаток и марлевой повязки, не имею возможности поучаствовать в операции, с сожалением изучаю останки.

За спиной раздается звук разбитой посуды. Это 40 секундное видео «Осознанный, 2015», в которой художница словно на театральных подмостках сидит за столом. Кулисы в виде цветочных обоев, идентичны орнаменту на ее платье. Из религиозных узоров османских изразцов художница создала пространство и стала его полноправной частью. Будто школьница за партой Бурчак смотрит на меня, я вижу ее растрепанные волосы и голые колени, предмет особой критики сегодняшней происламской власти. Подле ее локтя на краю стола стоит керамический сосуд, резкое движение, секунда и он разбивается в дребезги. Ни одна мышца не дрогнула на лице автора.

Название проекта «Миф и Утопия» Бурчак берет из популярной книги турецкого городского исследователя Экрема Ышина, в которой он рассказывает о быте и урбанистических особенностях Стамбула со времени завоевания в 1453 году и до середины ХХ века. Бинголь тоже говорит о городе, культуре и его нравах: в видео работе «Память глины, 2017» она снимает с мощеной улицы возле средневековой Галатской башни слепок, а за кадром делится сожалением о том, что власти не разрешили ей это сделать на площади Султанахмет — своеобразном символе современной религиозной реставрации.

Прочие мифы и легенды Стамбула автор воссоздает в виде городского сада эпохи империи, утерянной традиции современного мегаполиса. В засохших мумиях роз и гвоздик, которые Бинголь крепит к полу галереи с помощью все той же глины, я вижу и борьбу молодежи за последний парк в центре современного Стамбула, переросшие в массовые беспорядки, и актуальную общемировую усталость от нескончаемых войн и проблем иммигрантов, и обращение к теме «Райского сада». Засохшие цветы выглядят неправдоподобно хрупко, и автор делится со мной историей как сложно ей было доставить этот художественный гербарий из мастерской: как на переполненной ветром и толпами Истикляль ей пришлось укрывать цветы собственным телом.

Мифология Бинголь выстраивается на рассуждениях о городе и его истории, где автор переживает сильные личностные эмоции. Ее мифы обретают вид лирически грустного, чувственного разрушения, в котором звучат осколки разбитого сердца автора, витрин на центральных проспектах города и потерянной истории.

Утопия Бинголь не глобальна, а сиюминутна: на стене галереи она с помощью глины вылепливает гигантские цветы османских керамических узоров «Последний из оставшихся в живых времен Золотого века, 2017». Со временем от тяжести материала, композиции обрушаются, на полу я вижу черепки похожие на те, через которые я перешагивала, поднимаясь на выставку по парадной лестнице столетнего дома, где по слухам лечил зубы сам Ататюрк.

Я с сожалением смотрю на произведения, которые нельзя архивировать — сухие сады и глиняные слепки на стенах, спрашиваю: «Что же будет с этой красотой после завершения проекта?» Бурчак улыбается: «Их не станет».