1

Нам представляется, будто вопросы («что это?» «в силу чего оно есть?» «для чего оно есть?») можно задать решительно про все, но это не так. Точнее, не совсем так. Мы задаем их всего лишь про отклонения от нормы, про исключения из правил.

«Ты какой-то неадекватный, что — не выспался? Или, может, у тебя похмелье?» — спрашиваем мы по обыкновению. Конечно, в иных ситуациях возможен и такой вопрос: «Ты такой адекватный. Выспался что ли?» И все–таки, по большому счету, адекватность не вызывает вопросов, как не вызывает вопросов и ее происхождение.

Мы не ищем причин адекватности или нормальности, потому что быть нормальным — это нормально. Это неадекватным можно быть в силу той иной причины. В свою очередь адекватный адекватен, потому что «ну, а как иначе?».

В адекватном жесте или слове нет неожиданности, нарочитости, особости (в перевернутом мире повседневности нормальность вполне может быть и особостью, и даже исключительностью, но сейчас это не в счет), поэтому ей не требуется обоснование. А вот чему оно требуется, так это, соответственно, нарочитости. А почему? Именно в силу нарочитости. Коль ты нарочит, то, будь добр, поясни за свою нарочитость (прошу прощения за сленг). То же самое — коль ты наигран, манерен, фальшив. В свою очередь, коль ты адекватен, естественен, ничего пояснять не надо.

Мы не ищем причин адекватности или нормальности, потому что быть нормальным — это нормально

Норме, адекватности не нужны ни причина, ни оправдание. Хотя, казалось бы, причина и оправдание нужны всему, что есть. В чем же дело? По-видимому, в том, что нормальное и естественное есть особым образом, не так, как все остальное. Оно есть так, словно его нет. Оно есть, если можно так выразиться, ноуменальным, а не феноменальным образом.

В известном смысле, быть, значит, выпячиваться. Вычурное, выпуклое, назойливо лезущее на глаза — вот что есть. И про такое всегда уместны вопросы: «Откуда взялось? Чем вызвано?» И еще: «Благодаря чему держится на плаву? Что его поддерживает?»

В известном смысле, быть, значит, выпячиваться

Остановимся на последних двух. Что их вызывает прежде всего? Нечто массивное, тяжелое. Напротив, про пушинку, про что-то почти невесомое такое спросится в последнюю очередь. Но все–таки спросится, потому что если весишь хоть сколько-нибудь, если имеешь вес, все равно какой, то, стало быть, на твое бытие затрачиваются некие усилия, расходуется некая энергия.

И коль скоро про естественное и нормальное не возникает вопроса «что его поддерживает?», оно вообще не имеет массы. И на его бытие не нужно никаких затрат. Для его бытия ничего не требуется. Даже причины. Совсем ничего. А потому оно может быть, быть и быть. Но особым образом — так, словно ничего нет. «Ничего» в данном случае — ничего выпячивающегося, выбивающегося из ряда вон и так далее.

Кстати сказать, более или менее вычурно, выпукло и тяжеловесно всякое «что-то». Стало быть, естественное еще и потому не предполагает ни своей причины, ни своего оправдания, что его не собрать ни в какое «что-то» или «нечто». Собственно, всякое «что-то» представляет собой не что иное, как аномалию, отклонение от нормы. Более того, именно аномальность делает его «чем-то». А если отклонения от нормы нет, то как бы и нет ничего. А на нет, как известно, и суда нет.

2

Мы замечаем только те факты, которые выбиваются из ряда вон. Вообще говоря, только такое и является для нас фактом. Скажем, если я у себя дома недавно повесил на стену часы, то первые несколько вечеров, приходя домой с работы, я буду замечать именно эти часы, а картину, повешенную на ту же стену несколько лет назад, пропускать мимо своего внимания.

Нами фиксируется лишь то, что наличествует условно, опосредованно. Сама необходимость обратить внимание на что-либо связана ни с чем иным, как с его несамостоятельностью, относительностью. Книжка, выдвинутая на сантиметр относительно общего ряда. Пятно на полу, которого накануне не было. Впрочем, на примерах из повседневности лучше не задерживаться.

Мы замечаем только те факты, которые выбиваются из ряда вон. Вообще говоря, только такое и является для нас фактом

Условное требует обнаружить его условия. С ним нужно разобраться, потому что оно не само по себе, оно чем-то обусловлено. Самого по себе его мало, за ним должно стоять что-то еще, и это необходимо выявить.

В свою очередь, то, что есть безусловным или непосредственным образом, не требует фиксации и выделения. С ним не нужно разбираться, потому что оно как раз и является тем, что есть само по себе. И как таковое не представляет собой проблемы. Во всяком случае, его не нужно ни с чем сопоставлять или от чего-то отличать, не нужно разбираться с его контекстом, не нужно выяснять, чем оно вызвано, откуда оно здесь, что за ним стоит или «кроется».

То же самое можно сформулировать в рамках других понятийных парадигм: через оппозиции искусственного и натурального, нарочитого и естественного, отклонения и нормы.

Для нас (как познающе-рефлексирующих единиц) существуют только отклонения от нормы. И разбираемся мы только с ненормальным. Только про ненормальное мы задаемся вопросами «что это?» или «в чем его смысл?» Вообще-то, именно его ненормальностью они и обусловлены. При этом нормальное, естественное, натуральное проходит мимо нашего умственного взора, не улавливается нашей познавательной активностью.

Только про ненормальное мы задаемся вопросами «что это?» или «в чем его смысл?» Именно его ненормальностью они и обусловлены

Отмеченное обстоятельство, с одной стороны, является удивительным, с другой — глубоко закономерным. Удивительно, что мы фиксируем только отклонения, что нам видны исключения, а правило остается незамеченным. Удивительно, что какой-то пласт бытия вообще проходит мимо нашего внимания (повторюсь, как размышляющих, познающих существ). Меж тем он есть, потому что если бы его не было, если бы не было естественного, то не из чего было бы выпятиться вычурному, нарочитому. Не будь нормы, не было бы и отклонений.

К тому же речь идет о весьма существенном пласте бытия, и это еще мягко сказано. Фиксируя отклонения и им подобное, мы фиксируем нечто вторичное, случайное. И мнимое, ведь, скажем, когда человек ведет себя искусственно, то, другими словами, он ведет себя не по-настоящему. А также временное, мимолетное, ведь, к примеру, нельзя быть нарочитым долго — судороги сведут или что-то вроде того. Это естественным можно быть бесконечно, потому что от естественности невозможно устать, она не расходует силы.

Получается, в своих познавательных усилиях мы напрочь избегаем первичного, основного, составляющего подлинную реальность. Ведь очевидно, что натуральное основательнее вычурного. В естественном больше подлинного, нежели в нарочитом. Как и в безусловном по сравнению с условным, в абсолютном по сравнению с относительным. Впрочем, подлинность — явно не то качество, про которое можно говорить, что его может быть больше или меньше.

С другой стороны, совершенно логично и правильно, что познавательная активность никак не касается того, что есть само по себе, никак не касается реальности, никак не касается настоящего — того, за чем уже ничего не стоит, что не отсылает к чему-то еще. Ведь, как уже сказано, если за ним ничего уже не кроется, то и не надо выяснять его подоплеку. А именно ради подобных выяснений мы и наделены, простите за просторечие, мозгами.

Говорите, нормальное и естественное не улавливается умом? Это совершенно нормально и естественно. Ведь и в самом деле — чему тут улавливаться?

По отношению к чему важно быть настороже? По отношению к хаосу — не к порядку. Именно ненормальность, неестественность чего-то заставляет нас ему противопоставиться, подобраться, сосредоточиться на его осмотре и исследовании (вспомним, как мы себя чувствуем среди своих и как — среди чужих). Когда же происходит глубоко органичное, нет резонов заключать, что вообще происходит что-либо. Таким образом, «неестественность чего-то» — не вполне корректная формулировка, поскольку не что иное, как неестественность и наделяет чтойностью.

«Нечто неестественное» — не вполне корректная формулировка, поскольку именно неестественность и наделяет чтойностью

И, кстати, только про такую естественность (норму) мы спрашиваем «что это?», «зачем это?» и так далее, которую незаметным для себя образом превратили в нарочитость (в отклонение). То же самое касается реальности (синонимичной в данном наброске бытию, целому). В своем неотчужденном виде она не вызывает никаких вопросов. И не должна вызывать, поскольку есть так, словно ее нет. Разумеется, нет как всего лишь объекта, части, выпуклости, но только они и требуют познания, признания, осмысления. И только в них есть что познать, признать и осмыслить.

Можно было бы сказать, что с естественным и безусловным, с тем, что само по себе, с реальностью мы все–таки взаимодействуем, просто без посредства ума. Однако повестку взаимодействия лучше оставить (отставить) вместе с умом. Даже указать, что мы причастны реальному или естественному, будет не вполне уместным. Можно было бы выразиться следующим образом: реальное и естественное — это то, что есть вместо нас, но, вообще-то, естественному некого замещать, тем более что мы и появляемся только на те периоды, пока наш ум обрабатывает очередную нарочитость (условность).

3

Разделение с тем, что естественно, никогда не будет любознательностью — только болезнью. Человек, для которого естественное перестало быть таковым, заболел. К сожалению или к счастью, но я не медик, а потому мне нечего сказать про то, как следовало бы лечить такого больного. Я могу лишь намекнуть на то, как его лечить не следует.

Человек, для которого естественное перестало быть таковым, заболел

Когда с кем-то что-то не так, например, когда мужчина считает вполне симпатичную женщину дурнушкой, ему обычно говорят что-то вроде следующего: «Ты всмотрись в нее хорошенько. И отбрось те шаблоны красоты, которые подсовывает масс-медиа. Да, она не красится ярко и не гонится за модой, но не в этом — показатель женских достоинств». Короче говоря, ему предлагается всмотреться — увидеть в красоте красоту.

Увы, но подобного рода рецепт совершенно неприменим в случае, когда человек перестал воспринимать естественное как естественное, «развидел» нормальность нормального. И прежде всего это связано с тем, что никто из нас и не воспринимает естественное как естественное. Естественного мы вообще не воспринимаем. Как не видим и нормальности нормального. Поэтому необходимо поправиться: подобного рода рецепт неприменим в случае выпадения из нормы.

Выпавши из нормы или естественности, не получится вернуться к ней путем ее узрения, путем обнаружения, в чем она состоит, и последующего движения в ее сторону. Коррекция своих представлений здесь ничего не даст.

Фиксация естественного — отнюдь не начало выхода из тьмы к свету. Проблема ведь не в том, что человек перестал понимать, что естественно, а что — нет, перестал видеть естественное как естественное. Он его вообще никогда не видел, как не видим мы то, с чем невозможно разделиться. Проблема как раз в том, что он оказался с естественным разделен — разделен с тем, с чем можно быть как одно и больше никак. И знание здесь не поможет, поскольку, чтобы я что-то знал, мы с ним должны быть разведены по разные стороны. Скорее, только усугубит.

В общем, интересоваться нормой, выяснять, что она есть, с той целью, чтобы прийти с ней в согласие, — это заведомо не тот путь, что ведет к выздоровлению. Норма невозможна в качестве того, к чему целенаправленно движутся, что имеют своей целью и своим маяком.

А заодно и своим идеалом, предметом восхищения и апологии. Всякому, кого естественное восхищает, поражает своей оптимальностью, срочно нужен доктор, хотя есть ли настоящие, проверенные доктора для таких случаев, еще вопрос. Так или иначе, до тех пор, пока норма человека впечатляет, обращает на себя его внимание, он будет демонстрировать не столько свои свидетельско-наблюдательские, а также аналитико-оценочные способности, сколько — прежде всего — свою ненормальность. И пока он будет считать необходимым, осмысленным фиксацию нормы, он будет тем, кто от нее отклонился, кто заболел. Но ни в коем случае не тем, кто «просто захотел взглянуть на естественное со стороны, дабы воздать должное его оптимальности».

Интересоваться нормой, выяснять, что она есть, с той целью, чтобы прийти с ней в согласие, — это заведомо не тот путь, что ведет к выздоровлению

Да, мы многому противопоставляемся и многое противопоставляется нам (как правило, это носит взаимный характер). И это нормально. Однако размежевание с естественным носит явно неестественный характер и потому относится к патологии. С тем, что органично, мы есть одно. По крайней мере, в случае нашего здоровья. От глубоко уместного невозможно отстраниться. Это от странного, нелепого враз отскакиваешь, как от змеи. Быть отдельно от уместного — все равно что быть отдельно от жизни, а ведь там — вне ее — ничего и нет. Находиться в стороне можно от части жизни (это если допустить, что жизнь вообще распадается на части), но не от жизни, взятой целиком: жизнь как таковая, коль скоро и ты — живой, не есть нечто, тебе иное. Взирать на естественное и уместное со стороны можно, только отказывая ему в естественности и уместности.

С тем, что органично, мы есть одно. От глубоко уместного невозможно отстраниться

Надо отметить, что последние замечания касаются скорее не столько больных, сколько симулянтов. Пытается разглядеть норму не обязательно выпавший из нее. Как правило, это в целом здоровый человек, просто с не в меру развитым интеллектом, придумавшим себе игрушечную норму, дабы, разбираясь с этим будто бы важнейшим объектом, отрабатывать (оправдывать) свою чрезмерность. Хотя до болезни такому персонажу, в общем-то, недалеко. Пускай он отстраняется не от реальной, а всего лишь от придуманной нормы, сама эта забава сокращает время его «контакта» с тем, что действительно естественно и нормально, создавая чреватый последствиями дефицит.

Откуда видна норма? Со стороны — из ненормальности. Но все, что можно увидеть из ненормальности, тоже будет ненормальным, кривым, деформированным — не таким, какое оно есть. Впрочем, даже если закрыть на этот аргумент глаза, нельзя не признать, что всякий видящий норму видит ее как нечто, в то время как норма или органика, которые действительно настоящие, в которых нет ни капли искусственности или натяжки, — это не нечто, а всё. Только помимо относительной, половинчатой нормы будет что-то еще. По-настоящему естественное вытесняет любые другие возможности. В самом деле, если есть оптимальное, совершенно оптимальное, зачем быть чему-то еще? Оно либо должно быть всем, что есть, либо его оптимальность несовершенна.

Настоящая норма не может быть «от сих и до сих»: положи органичному предел и оно сразу перестанет быть органичным. Настоящая норма, стало быть, не входит в число того, что может быть обнаружено. Ведь чтобы что-то обнаружить, его надо выделить из окружения, но у беспредельного по определению никакого окружения нет.

Если есть оптимальное зачем быть чему-то еще? Оно либо должно быть всем, что есть, либо его оптимальность несовершенна

Всё не есть что-то. Соответственно, норма, увиденная как нечто — не то, чем она на самом деле является. Сказано не совсем «чисто», потому что на самом деле она является ничем (ничем не является).

Когда то, что есть, естественно, невозможно зафиксировать, будто что-то — есть. Просто не возникает ощущения, будто есть что-то, когда есть естественное. Настолько оно естественно. Да, это тавтология, но тавтология весьма продуктивная, потому как «настолько оно естественно» может читаться как «настолько оно легко, ненавязчиво, гармонично…» Иметь представление о норме — явная ненормальность. Даже если это представление об игрушечной, надуманной норме.

Во всяком случае, для нормального никакой нормы нет. Для него все, что не норма — ничто, соответственно, перспектива оказаться в этом «ничто», чтобы взглянуть оттуда на норму, его никоим образом не прельщает. Хотя бы потому, что, оказавшись за пределами бытия, вряд ли что-то увидишь, потому как и сам окажешься тем, кого нет. Не прельщает настолько, что он даже не представляет такой перспективы. Да и как может появиться идея взглянуть со стороны на то, чему нет предела? И с какой такой стороны? И насколько важен внешний вид не имеющего очертаний? Есть ли он — внешний вид безграничного — вообще?

В общем, если все, что не норма — ничто, то и сама норма — не «что-то». Вот почему, кстати сказать, невозможно двигаться в направлении нормы: она не является «чем-то», находящимся «где-то». Ее координаты — «везде», а это крайне затрудняет поиски.

Если все, что не норма — ничто, то и сама норма — не «что-то»

Заметим в завершение, что когда норма является для нас ничем не ограниченной по сторонам дорогой и, следовательно, не складывается, не собирается во «что-то», в ту же самую «дорогу», о каких-либо «нас» говорить уже не приходится. И, соответственно, о явлении нормы кому-то. Мы — явно не для того, чтобы находиться напротив невыделяющегося.

Говоря иначе, безграничность естественного не позволяет от него обособиться, не позволяет нам стать его субъектом. Но в этом нет ничего страшного ни для него, ни для нас. Ведь, будучи повсюду, безграничное наличествует, имеется так, будто ничего и не имеется. И ничего не теряет от того, что никто не видит в нем «чего-то», то есть того, чем оно и не является. Ну, а нам, как обособленным субъектам, наделенным наблюдательными и аналитическими способностями, уместней быть наряду с чем-то ограниченным, определенным, по крайней мере, именно такое позволяет нашим способностям, что называется, развернуться во всей своей красе.