Утро весны

Можно сделать вид,

что этот день ничего не предвещает

и утро ничем не грозит,

как будто раздвинешь шторы

и увидишь знакомые очертания

предметов,

облаченных в солнечный свет,

услышишь

проезжающую мимо поливальную машину,

разговоры рабочих,

глухое гавканье собаки,

которую выгуливает пожилая женщина,

всегда в это время,

обреченное каждый день происходить,

в нем собачница –

движущийся символ,

движущий

собственную систему линий-связей,

элемент,

постоянная величина

в уравнении пространства-времени,

обязательное пятнышко

на ягуаровой шкуре реальности.

Хорош — думаешь — беззубый лай слов.

Проливные дожди эпитетов

питают

наше государство лексической безопасности,

за него наши воины льют синтаксис своей крови

где-то очень далеко,

за полями морфем,

за горами суффиксов,

в тупике окончаний.

Страшные картины на выставках улиц,

но все они написаны мазками букв.

Воскресают истории прошлого –

их наспех хоронят хохотом

в братских могилах архаизмов.

Безопасен — думаешь — покров событий,

поскольку он не способен коснуться

поверхности твоей кожи.

Он явлен оболочкой пустоты,

сердцем бессердечного мира,

не скрывающим ничего,

облекающий всех.

Грядущее утро –

просто еще одно утро

в едином множестве утр,

в атласном покрывале значений,

в синхронном течении слов.

Так думаешь, покуда

привычку мысли

порождает привыкший взгляд,

чье направление

задает превосходные степени,

чертит границы дождя и тумана.

Но в точке Немо пограничья,

в слепом пятне широт и долгот

вскрывается рана:

расходятся швы

старательно закупоренных последствий

из отверстия лезут

твои руки

и вот уже империя нутра

вываливается наружу,

а значит, утро никогда не наступит.

Ночь весны

В часы ночного беспокойства

уже истончился шепот сна

и ты держишь млечный путь назад

прячется рассвет за тонкой линией леса вдали

и оттуда будит здешних

горихвосток

пока тебя нет

сквозняк из открытой форточки

холодным языком лизнет лоб

а ты решишь 

что приставили лезвие ножа к твоей голове

испугом дрожат опущенные веки

голова отвернулась к стене –

не хочет слышать плач женщины

пусть это птица жалобно курлычет

сидя на ветке у окна

а когда гремит гром

вспышками обводит контуры крон

ты видишь над собою дрон

бежишь прятаться от бомб

в метро

бессмысленно ногами

взбивая постель

прикованный к подушке

узник в пыточной комнате

но вот уже оковы слабеют

солнце на лице

ты садишься в кровати

глубоко вздыхаешь

и повторяешь:

это не с тобой

это не здесь.

Внутри заката

Мизансцена ежедневного чуда

Пространство финального дня

Оно повторяется, как равное,

Возвращается, как существенное,

Отметы уникальности форм:

Небо-земля, земля-небо

Небо — зона притяжения внимания

Земля — его исключение

Карамельное солнце растворяется

Огненное плавится зево зари

Устье реки — в шалаше красноты

Заметна тавтология вздохов -

Падение солнца

Синхронно расширяет пограничье тоски

Я замечаю в твоём послевзглядье,

Помимо движения ядрышек-солнц,

Вязкую омуть прошлого сна,

И — словно слово сказал,

слово-дёготь,

Словно снова плыву по реке

Словно сонный маяк сам себе

Или вернувшийся в прошлое Овод

А дальше — несемся в избу,

Бросив печорку всплеском весла.

Внутри топили, жарили, пекли

Откроем окна:

Сутулый дом вспотел истопью.

«Как раз гроза» — значит, успели

Но вот уже тает, горящие ядрышки гаснут

Недолго нам плыть в чужом сне

На лодке по остывающему олову сердца

Но обрати внимание

На формулу сохранения сна,

В которой икс — это энергия времени,

А игрек — изменчивость форм.

Куплеты

1

Цитрамон и кеторол

кетанов и аскофен

Ибуклин, ибупрофен

Пара-цета-мол

2

За маму спазган

Оксикодон за папу

Морфин за бабулю

Брал за дедулю

3

Кто не жив, тот больше мертв

мертвый больше не болит

мертвый больше, чем живой

спит, лежит, смердит

4

У живых мертвеют очи

молкнут мёртвые уста

больно внутренним местам

страшно сказанным словам

5

Синий камушек для жизни

Красный — для затычки чувств

Стол накроем, справим тризну

Чтобы больше не болеть

6

Чтобы больше не скорбеть,

Чтоб от счастья онеметь.

Тот, кто мертвым быть не может,

Больше сможет умереть.

***

Легко его распознать

в качестве способа скрыться:

я расположен

в хижине детств, осеней, лет

как нерожденный

увлеченный игрой в не-себя

он-или-я хранит темноту

что служит сперва укрытием сердца

и лишь затем оправданием бегства

однако заметишь:

почему я, то есть он, распадаюсь?

необратимо

задетая кошкой пирамидка из карт

в этом я и он — мы оба в согласии

а значит, ты сможешь его распознать

в качестве способа сбыться:

осень эпителия, листопад волос…

гранитные берега будут стерты

и речной хрусталь обернется болотом

там гниют корни дерева

чьи ветви не спасут

листья не исцелят

и плод никогда не будет сорван

а потом придет зима.

Голубиная песня

ее голос способен снять кожу

моя участь — громоотвод

(как и прочих — послесловие пепла)

нет защиты перед касаниями

злых ветров

гипертрофия каждого удара

как будто там, в другом мире

голуби выклевывают глаза

чтобы никто не увидел

и слушали чтобы их песнь

и верили в ее красоту.

Голубиное сердце

Колышется сердце тук тук

Бьётся пламя ручья

О стеклышко бьётся тук тук

Клювом острым в глазок

Костяшкой в соседскую дверь

Все ближе бьётся тук тук

Ливневый проливень зла

Фейковый дождь из семян

Голубкины лепестки

Цветочек Peaceful Intent

Кашицей крови песок

Гордиев узел добром

Вяжет руки и рот

Мы корм для голубки

тук тук

Элегия

«Растает ли бронированный наст существования?

Взойдут ли семена пресуществления?»

Вопросы, впрочем,

Это шайбы неподсудных дней,

Что катятся к воротам от ворот,

Летают стаями вранья.

Водовороты солнечного сна,

Спазмические циклы бед.

Это замкнутая система автореферентного бреда.

Мелькающие самозванцы значений,

Они колошматят в дверь, одно за другим,

И не знаешь, кому из них открыть,

Принять кого как гостя,

Довериться кому.

Но, избегая ошибок, остаешься в затхлой комнате,

Наполненной выползками нервных окончаний,

Пьешь горький правдный чай,

Сидя на руинах психики.

В окно глядишь.

Там

Раскачиваются на волнах ужасающего постоянства

Хладные жмуры Никогда и Нигде,

Остывшие тела безвременья,

Бездомья,

Где полуулыбкой Джоконды

Может стать лишь изгиб чайки в тривиальном полете.

Иллюзия протянутых рук,

Фантазия об исключительности -

Мертвому припарки,

Подарки никогда не жившим.

В том Нигде опасно прямоходить

Нехожеными путями.

Следует ветвиться одними и теми же наречиями,

Обходить потёмкинскими окраинами

И следить, чтобы не оступиться,

Не упасть в овражное полнолуние,

Конвенциональную бумажную топь.

Раскатистый базальтовый крик бытия

Повторяется многократно,

С трудом отражаясь от пустеющей сердцевины вещей,

Так что требуется все более точная эхолокация,

Чтобы зафиксировать его ретардирующее бессилие,

Порождающее мертворожденное Никогда

В ледяной пустыне антипространства.

Между тем,

Черная склизкая ночь проползает под дверью,

Снится из всех щелей дезодорированным сном.

Чувствуешь в этом

Остывающий ужас,

Кровеносный кошмар,

Наследственный ледяной страх.

А затем снова

Аллитерирование пространства-времени:

Зреют золотистые зерна зари,

Другой вариант:

Холостые холодные лучи

Или проще:

Обеспечение жизненно важных систем.

Повторение дефрагментации территории -

Ее пейзаж собирается из кусочков:

Полнолунный овраг лжи,

Топкая вязь информации,

Во мраке — бледный огонь реальности,

Дрожащие стекла ударов,

Дребезжащая посуда,

Беснующиеся подоконники,

Рвущиеся на части бетоноблоки,

Смерть младенцев,

Агония ангелов.

Поэтому остается

Из четырехстенной, почти платоновской пещеры

Наблюдать за пляшущей диаграммой времени

И угадывать в ее движениях

То ли конвульсии,

То ли мучительное рождение смысла,

Собирая попутно

Ошметки словесного мяса.