22 февраля Электротеатр Станиславский представит концерт, посвященный памяти Георгия Дорохова (1984-2013) — РЕЛЬЕФ. САЯНЫ.

О российской музыке последнего десятилетия, деинституционализации, Георгии Дорохове и рельефах — в комментариях участников проекта: Владимира Горлинского, Алексея Сысоева, Кирилла Широкова и Александра Маноцкова.

Владимир Горлинский:

Концерт «Рельеф. Саяны» представляет музыку российских композиторов, сформировавшихся в 2000-е во время обучения в Московской Консерватории. Тогда случился информационный взрыв, современная музыка стала значительно более активно распространяться в интернете. Отсутствие иерархии информации компенсировалось публичными обсуждениями, из горячих споров иногда превращавшихся во вполне профессиональный анализ музыки онлайн. Отстаивая противоположные позиции, композиторы объединились в группы: вслед за «Сопротивлением материала», куда потом вошел Георгий Дорохов, появилась «Пластика звука» — в ней приняли участие Алексей Сысоев и я, Владимир Горлинский. Кирилл Широков и композиторы его поколения (2010-е) уже меньше нуждались в объединениях: их интересовали свободные, горизонтальные связи между участниками процесса.

Чаще всего при обсуждении российской музыки произносилось слово «радикальность» — при том, что никто из авторов себя радикальным не считал.

В следующие несколько лет молодая российская музыка стала чаще звучать на международных конкурсах и фестивалях. Тогда выявилась общая черта, объединяющая эстетически разных композиторов. Чаще всего при обсуждении российской музыки произносилось слово «радикальность» — при том, что никто из авторов себя радикальным не считал. То, что воспринималось как радикализм, я бы охарактеризовал стремлением поставить вопрос о красоте в музыке в наиболие острой из доступных форм — диалектичной. Это ощущение красоты, как травмы восприятия, кажется, во многом объединяет музыку композиторов, представленных в концерте. Сочинение Нам Джун Пайка «Один для скрипки соло» (1962) не звучало в концертах во времена наших консерваторских дискуссий, но подсознательно присутствовало в информационном поле как некая точка отсчета.

Алексей Сысоев:

Одним из несомненных достижений нескольких последних поколений российских композиторов является обретение ими независимости от сомнительных авторитетов и властных институций. Этот процесс, начавшийся приблизительно 10 лет назад, был бы невозможен без лидерского и абсолютно индивидуального участия в нём Гоши Дорохова. Незнакомые с контекстом читатели этих строк должны поверить, что этот процесс (особенно, если он осуществляется в одиночку) не из лёгких, и требует от художника самоотдачи и отречения, решительных поступков как в творчестве, так и в жизни. Гошина позиция в этих вопросах всегда оставалась эталоном честности и неподкупности.

Это «сопротивление материала», а точнее, сопротивление внутренней совести художника внешней агрессии и есть, как мне кажется, основная характеристика его творчества.

Большое видится на расстоянии, и, вспоминая те года, продолжая внутренний диалог с его музыкой, я всё чётче вырисовываю в своём сознании стройную эволюцию его творчества, независимого от внешних и, порою, гнетущих обстоятельств. Это «сопротивление материала», а точнее, сопротивление внутренней совести художника внешней агрессии и есть, как мне кажется, основная характеристика его творчества.

Как мне думается, основные качества настоящего художника — сомнение и упрямство. Трение между этими противоположными свойствами и рождает ту искру, которая заставляет наблюдающих её трепетать. Это особенно заметно в музыке Гоши. Колкая и ранимая одновременно, искренняя, лиричная, утончённая или «злая», «неудобная» для слушателя, она несёт на себе отпечаток его личности.

Кирилл Широков:

Стремительная деинституционализация профессиональной композиторской музыки, произошедшая в течение последних пяти-семи лет в Москве, спровоцировала важную метаморфозу: композиторы, ранее зависимые от предлагаемых культурой форматов репрезентации своих сочинений, занялись, наконец, собственно музыкой. Эта жёсткая формулировка имеет под собой основание: любое свободное сознание всегда стремится к поиску, отвлечённому от закономерностей, устанавливаемых извне художника, в то время как любая институция предлагает своё поле поиска и требует оставаться в рамках.

Композиторы, ранее зависимые от предлагаемых культурой форматов репрезентации своих сочинений, занялись, наконец, собственно музыкой.

Деинституционализация, конечно, предшествует созданию новых формаций, за которым следует возникновение новых институций. Именно так — через личностное отчуждение, индивидуализацию метода и последующее производство коммуникационных систем и «правил письма» — в американском искусстве середины прошлого века произошли изменения, которые дали не столько начало новому витку развития искусства, сколько дыхание свободы, которое, если хранить его, настаивать на нём, в конечном счёте выходит из области творческого поиска к высвобождению социального самосознания.

Георгий Дорохов — центральная фигура в процессе деинституционализации новой музыки в постсоветстком пространстве. Пока его пьесы исполнялись русскими и зарубежными ансамблями на концертах и фестивалях, прикреплялась к официальным событиям в области актуального искусства, Гоша переходил через разные эстетические пределы. Он был пограничным, а не перешедшим границу, пожалуй, только за счёт его личной глубокой веры в свою связь с классической традицией. Его эксперимент заключался в проверке этой связи на прочность. Дальше — после него — совсем другое пространство, в котором вектор, взятый в момент появления нотации, лишается указателя и становится сложнейшей по своей структуре горизонтальной линией.

Владимир Горлинский и Алексей Сысоев — это авторы его поколения (имеется в виду не фактический возраст, а годы вхождения в контекст), которые после ослабления или исчерпания привязок к диктату с разных сторон необычайно расширили свой диапазон действия. А Нам Джун Пайк — один из символов свободы в американском контексте. Собираясь в одном концерте, пьесы этих композиторов обнаруживают ценность художественного жеста как такового, формируя сложный, богатый рельеф мысли, выраженной с непривычной для экспериментальной музыки экспрессией, направленной вовне или вовнутрь.

Александр Маноцков:

Музыка Дорохова продолжает влиять на нас — и музыкантов, и слушателей. Чем больше мы отдаляемся от момента его ухода, тем очевиднее, что ему удалось создать что-то такое, что живёт и раскрывается как бы само по себе. Таким образом, наше обращение к этой музыке сейчас уже не столько оммаж нашему безвременно ушедшему товарищу, сколько его подарок нам. И это прекрасный подарок.