Это полная версия статьи, опубликованной в «Новой газете», №84 от 6 августа 2018 года, а также на сайте издания.

«Театр отчаяния» — хороший пример того, как сразу несколько предубеждений могут помешать прочтению романа.

Во-первых, имя автора может заслонить, собственно, текст. А конкретнее — тот бекграунд, что связан с театральным творчеством Евгения Гришковца. Его спектаклям сложно дать однозначно положительную оценку — даже несмотря на их большую популярность у публики. Действующие лица в этих спектаклях могут сильно тронуть своей открытостью и «знакомостью» (и отсюда следует интересный разговор про отношения пьесы, актера и зрителя), — и с тем же успехом оттолкнуть характерными для подвыпивших кривляниями и попытками пошутить (отсюда уже выходят бессмысленные споры о разнице сцены эстрадной и театральной). И вот, на первый взгляд кажется, что этот самобытный, но довольно спорный режиссер пишет книгу о том, как он таким режиссером стал.

Во-вторых, кто-то подумает, что автор уже в который раз запрягает старую лошадь и собирается по десятому кругу съесть свою «собаку». Снова он, пользуясь найденной давно манерой, будет просто рассказывать о себе, справедливо полагая, что его житейские впечатления во многом совпадут со зрительским опытом, и так с этим самым зрителем будет достигнут «контакт». Тогда, конечно, возникнет вопрос, не надоело ли ходить по проторенной тропе.

Ну и в-третьих, объем книги, который почему-то пугает не только читателей, но и критиков. Дескать, раз уж автор предлагает текст на 900 страниц, там уж точно должно быть что-то из ряда вон выходящее — но нет, Гришковец опять легко подтверждает наши ожидания.

Однако начать читать книгу будет гораздо легче, если ничего не знать об авторе и его отношениях с искусством. А если уж начать, окажется, что все озвученные выше опасения как минимум преувеличены. Ну да, пользуется человек снова и снова выбранной давно формой — но думается, в данном случае все–таки важнее, о чем он вообще говорит.

Мальчик-школьник, не имеющий каких-то особенных хобби, и уж точно еще не понимающий, чем он будет заниматься во взрослой жизни, каким-то образом всё же приходит к пантомиме. Дело это поглощает его с головой; он занимается им со всем юношеским максимализмом, и не бросает, даже вернувшись из армии. Родители неодобрительно качают головой: в начале девяностых актерство выглядит неуместной забавой. Работы и денег нет. Спонтанные поездки за границу в поисках творческих коллег лишь убеждают в том, что герой, возможно, просто заигрался и выдает за призвание то единственное, что вообще умеет.

Если в двух словах, автор всего лишь говорит здесь, что каждый имеет право заниматься тем, что ему нравится. А еще — что найти «свое дело» довольно сложно, и не только школьнику, но часто и взрослым; еще труднее «защитить» его перед остальным обществом. Ну и в конце концов — что если уж это дело найдено, то никакие бесплодные усилия не проходят даром.

Тему мучительных исканий своего предназначения и нехватки смелости для его реализации мы привыкли видеть на другой полке — в мотивирующей литературе, где крупными буквами набраны практические советы для тех, кто хочет начать новую жизнь. Сильно доверять таким книжкам не принято: люди разные, и всем одни и те же инструкции не подходят; да и кто вообще их придумал? У Гришковца же по сути получается как раз такая «мотивирующая литература». Однако именно за счет того, что книга — не итог сложных исследований и не перечисление самых «работающих» лайфхаков на пути к своему дзену, а отдельная, конкретная история одного человека, — она совсем не выглядит шарлатанским коучингом. Мемуары известных людей в самом деле всегда более интересны и «поучительны», чем любой набор секретных правил.

Стоит заметить, впрочем, что Евгений Гришковец совсем не похож на русского Роберта Кийосаки — причем не только в «жизненно-бытовом» плане, но и по части актерской деятельности. Остров Русский, взбалмошная поездка по почти что своей Германии, собственный театр, работающий днем как бар — ну да, жизненный опыт, но, пожалуй, без переломов, которые делят эту жизнь на «до» и «после». Запомнившиеся персонажи типа лаборанта Ковальского или финансиста Эдуарда выглядят даже интереснее. По части театра тоже без особых открытий; почти все театральные постановки, которые увидел герой, что в школе, что уже будучи взрослым, ему не понравились: у этих актеров «несчастные лица», другие не уверены, что преданы искусству, а третьи хорошо играют только тогда, когда изображают самих себя (в пьесе «На дне»); пластический театр кажется ему «истязанием» над актерами; московские режиссеры невежественны и «скверно образованы». Чем в итоге его театр (образцом которого можно, видимо, считать спектакль «Как я съел собаку», которым и заканчивается книга) отличается от всех остальных, он так и не объясняет — не забывая при этом повторять, что постановка разошлась по всему миру.

Но книга ведь не про театр — на его месте могли оказаться и фигурное катание, и дизайн одежды. Эта книга — своеобразный гимн человеческому упрямству и жажде созидать, и их победе над безымянной, одинаковой для всех судьбой. Один из немногих озвученных принципов работы, который по сюжету касался театра — и тот более похож на цитату из книжки по личностному саморазвитию. «Надо говорить зрителю все, что мы задумали, с полнейшей уверенностью в том, что люди не знают ничего. Совсем! Нужно все сообщать им как истину, которая известна только тебе…» Эти мысли-напутствия, которые как бы сами оседают в остатке по опыту прожитых лет — вообще самые «незащищенные» места в книге, по ним очень легко бить. Такие вещи не принято говорить в лоб, если не хочешь выглядеть пафосным и пошлым; они как бы сами собой должны рождаться в голове читателя благодаря художественному тексту. Ну вот, например, еще: «Если ты с чем-то или с кем-то рвешь окончательно и бесповоротно, если сжигаешь мосты и громко хлопаешь дверью, то жизнь моментально что-то тебе подсказывает, что-то подкидывает, открывает неожиданные двери или посылает нужных людей».

Проблема нашего чтения, опять же, в том, что мы постоянно держим в голове 50-летнего автора, от которого такие слова выглядят неуместно и назидательно — и забываем, что они на самом деле приходят в голову молодому неопытному герою, и в таком случае у них и не может быть другой формы. Мы так же не можем выкинуть из головы образ Гришковца, когда встречаем имена Зельдина, который его похвалил, Някрошюса, спектакль которого ему не понравился, или Виктора Цоя, который «схалтурил» на концерте в Кемерово. Хотя понятно же, что степень достоверности всех этих воспоминаний вообще не важна — просто допустите, что это был придуманный и никогда не существовавший Виктор Цой.

Гришковец хоть и смотрит на всех интервьюеров невинными глазами, но с драматургической точки зрения весьма продуманно собирает этот кажущийся длинным и расплывающимся текст. Любая «случайная» сцена с Цоем — монета в копилку героя, который растит в себе артиста. Про службу на флоте, о которой мы вроде как уже наслышаны, тоже рассказано исключительно то, что касается «театральной» линии. Здесь же, кстати, отпадают любые вопросы и об объеме книги. «Театр отчаяния» — про путь к мечте, а этот путь не может быть коротким по определению. И ведь ни к одному из «посторонних» событий не придерешься: довольно схематично, но после каждого из них автор отдает страничку на «выводы», которые растущий герой сделал, и которые еще больше приближали его к той самой мечте.

Неизвестно, какие цели ставил перед собой сам автор, но у него получилась вдохновляющая книга для тех, кто до сих пор в себя не верит. Быть может, кстати, идеальным ее читателем будет человек лет двадцати, который сегодня переживает те же сомнения по поводу своего будущего, что и вернувшийся из армии герой; в этом, наверное, и есть ее главная ценность. Героем становится человек, умеющий не только рефлексировать, но и действовать; понятные человеческие сомнения не парализуют его; он не находит спасение в прошлом, а разбирается со своим настоящим. И, собственно, у него получается разобраться. Это больше всего раздражает российского читателя — но герой не теряет себя в вязкой, непроходимой действительности; работая над собой, он просто додумывается, в какой одежде и обуви эти топи можно успешно пройти.

Словом — да, тут вряд ли найдется что-то удивительное с чисто литературной точки зрения. В апреле «Театр отчаяния» попал в длинный список «Большой книги» в качестве безымянной рукописи — и ей-богу, для нее же было бы лучше такой и оставаться. Но и обвинять автора в вечном самолюбовании уже тоже как-то не интересно. Сделайте над собой усилие и представьте, что вам в руки попало продолжение повести «Витя Малеев в школе и дома», где он, взрослея, вдруг попадает в наши дни. Не заметите, как начнете переживать за героя.

Телеграм-канал «Стоунер»