I

 

Воздух в комнате сырой и мягкий. Твоя рука скользит в нём, падает. Она такая далёкая. Но ты тут, рядом, в пятнадцати сантиметрах, спишь. Тот, кто ведёт твоей рукой в переполненном влагой воздухе, знает, как легко поддаёшься ты любому аккуратному движению, когда в этом нет навязчивости.

Меня никто не заставляет смотреть на тебя спящую. В окне нет ещё ничего. Но что-то есть. К примеру, твои волосы на подушке, цвет обоев…

Мир проступает не сразу на любых поверхностях. Стрелка часов роняет и роняет циферблат. Приходили люди, разноцветные одежды… вспомни это цветопредставление. Кубики льда на языке.

Ты продолжаешь спать — тут, но не здесь. Касаюсь твоего плеча, и ты поворачиваешься, проговаривая сквозь сон какие-то наборы звуков.

Дай мне знать, когда ты сможешь немного вспомнить меня в этом тумане. Рассеивается расстояние в молоке. Глоток, другой — и ты уже переворачиваешься на правый бок. В этом герметичном пространстве тебе сегодня очень нравится. Я это вижу по шевелению губ. С кем ты говоришь за дверью. До меня доносятся только невнятное бормотание. Но второй молчит. Или ты говоришь сама с собой? Возьми все звуки в комнате, как ключи к твоим разобранным фразам.

Но тебе там хорошо, за этой стеной. В том-то и дело, что я не уверен в их количестве. Может две или больше. Одна, но очень толстая? Тем не менее, плечо приходит в движение. Или это совпадение? Кому принадлежит твоё тело, когда ты спишь?

Смотрю на фотографии в нашем общем альбоме. На одной из них ты улыбаешься прямо в объектив. Виден только рот. Глаза закрыты ограниченностью оптики. Губы — на переднем плане — смотрят.

Ты попросила не будить тебя настойчиво, дать возможность окунуться в прибой. Соль на стенах. Сырой воздух, беременный чайками. Ты мне расскажешь свой сон?

Вчера ты проснулась от того, что в прихожей перегорела лампочка, издав сильный хлопок, напугавший тебя так, что ты вскрикнула.

Вещи сами по себе. Мне постоянно кажется, что книга каждый раз немного отличается по весу. То легче, то тяжелее. Как будто кто-то, в перерывах между чтениями, пока книга лежит на столе или стоит на полке, меняет количество слов в тексте. Автор? Он тебя листает оттуда?

Границы стираются. Сомнение переполняет меня в том, как тебя будить.

Краснеет бетон многоэтажки напротив, мечется ласточка между чёрным и белым — змеиное шипение. Греется день на закрытых веках. Растение солнечного блика на стене —

падает планета.

Ты стоишь за стеклом, спиной ко мне. Дым — руки из белого кокона. Кто-то прижался плотно лицом к окну с той стороны. Глаза закрыты. И он как будто надо мной, удерживаемый прозрачной стенкой, словно я накрыта пустым аквариумом, поставленным тут изолировать меня от дыма и шума. От тебя, стоящего или лежащего всё также спиной ко мне.

Дождь. Капли царапают стекло. Мы говорим о слоях. Об эхо, о его телескопическом умении находить нас, спрятавшихся во времени.

Дождь не отпускает на взгляд — перестает в развитие тишины: прохладна. Ладони немного остыли от комнаты.

Где-то тут были стены. Тёплые от солнечного света. Но внезапно пошел шквальный ветер, вырвал записку из моих рук, на которой была пара строк, написанных тобой в том кафе. Помнишь?

Шёл дождь, но я его не видела. Слышала стук капель по стеклу. Нарастающий извне.

Ты бросаешь в лужи осколки разбитого бокала в баре (зачем-то мы их взяли с собой). Одно неуклюжее движение, и ты платишь за ущерб. Ты бросаешь их, и холодные капли разлетаются в стороны. Несколько — мне на ноги. Ты говоришь, что со мной легко.

Ты говорил о стекле? Нет, это я говорю сейчас о нём через тебя. Ты думаешь, я была когда-либо?

Я стою, и дождь хлещет моё уставшее от меня лицо. Разбей фарфоровые маски, приготовленные для меня. Ты их носишь с собой всегда в рюкзаке.

Асфальт принимает нас такими, какие мы есть. Это зеркало. Корни того, что ты сказал, лежат на поверхности ладоней, которые ты прячешь в кармане от меня.

В указанный день мы идём в рощу. Там оказывается маленькая поляна. Я включаю диктофон, чтобы записать звуки вокруг. Прослушивая запись дома, отчётливее всего я слышу твой смех.

Мокрые ветки ты бросаешь в пламя, чтобы заговорили змеи в них. Посыпаешься от включенного телевизора. На экране только белый шум.

Я стою босиком в снегу среди каких-то развалин. Чувствую ногами пульсацию земли. Эхо, которое мы бросали друг другу, как мяч, разбило небо.

Я вижу тебя стоящую по пояс в снегу, неподвижную. Ты смотришь в помещение, в котором я укрылся от ненастья, пустым взглядом. Он пробегает по мне бритвой. Чувствую его холодную сталь. Холодную сталь, что ты расставила по углам нашей комнаты. Всегда ищущая место, неугомонная. На мой вопрос, зачем эти листы металла в углах, ты ответила ровным, скользящим по поверхности голосом — это ловушки для пожара.

Время развертывается сегодня как фильм. Я смотрю его и выпадаю из любых перечислений. Ты показываешь, как важны для тебя часы, подаренные мной. В этом жесте содержится много от траектории птицы в зимнем небе города.

Время развертывается сегодня. Я выпадаю. Снег. Перечисления. В этом много птицы. Город.

Время птицы. Зимний город. Без птиц. Ты стоишь по щиколотку в снегу, босая. Взгляд. Что это? В помещении очень накурено. Ватные голоса. Я будто под водой, ловлю обрывки, словно через пластик, фраз.

Касаюсь, не касаясь… другой рукой… в ответ пальцы, слегка подрагивают, принимающие, теплее моих, разговаривают — поверхность воды с отражением… другой рукой… охапка веток, чтобы не царапали стекло, не будили тебя… подбородка, волос, слов, их мимических трещин,места, где ты обычно просыпаешься — теплее рук, — мну письмо, которое хотел оставить под твоей подушкой.

Мы избрали модели передвижения бумажных самолётиков по комнате. Их шелест. Листьев за окном.В пространстве подсолнухов.

Зыбучие пески сна. Вытянутая рука не успевает ухватить ветки склонившегося к воде дерева. Возможно дуба.

Ты первая предложила пойти в рощу. Я записываю, как хрустят ветки под ногами на диктофон. Дома пытаюсь прослушать записанное, но входишь ты, раскладывая кору на столе.

Пока ты спишь, я часто пишу или читаю. Читаю то, что пишу. Твоё разрешение будить тебя раньше не становится моим действием. Это сложно передать словами. Это кирпичная стена. Мозоль. Пыль.

Тепло, но холодно. Пожарная лестница. Красные кирпичи, ещё не стена, но уже не оторваться. Пленка, затянувшая моё окно. Надсадно ветер в черепице. Ржавчина. Возьми несколько минут, чтобы вода отступила со стёкол. Хозяева дома будут не спать, пока не осядет туман в зеркалах. Дверная ручка из воска. Несколько капель и дым чередуется с бездорожьем.

Я заношу руку над твоим лицом, и её тень пересекает его. Она ложится мягко, поперёк. Часть падает тебе на закрытые веки. Яркое солнце. Хочу ли я тебе продлить сон, укрывая от навязчивых лучей тенью руки, или собираюсь разбудить?

Моя рука неподвижна, но какая-то тень пересекает твой лоб. Тень твоей руки? Ветки за окном? Черная полоса не задерживается надолго. Быстро соскальзывает вниз. Я не успеваю понять, что её дало.

Я поднимаю руку, чтобы закрыть глаза от прямых лучей солнца из окна. Ты спишь. В окне видно шевеление веток. Зима. Они мокрые и чёрные. Но солнце не на шутку яркое. Я заношу руку, чтобы поправить твои волосы и вижу, как ветви царапают окна. Черные и тяжёлые от влаги. Волосы щекочут тебя, и ты почти просыпаешься, но тень руки падает тебе на лицо…но тень падает…падает лицо в тень…лицо тень…падает лицо — тень…лицо:падает тень…, тенью лицо…моя рука неподвижна, но какая-то тень скользит по твоему лицу и падает на пол.

Может ли тень разбиться? Я убираю руку от твоего лица, и тень остаётся на нём.

Она — рука, зыбкое вещество, песок, убывает, рассыпается. Я подхожу к темноте в углу комнаты и погружаю руку туда. Полоска тени сдвигается на немного к твоей кровати.

Полоска тени, что на твоём лице — тень моей руки. Я смотрю на это, поглощённый темнотой в углу комнаты. Она смотрит через меня моими глазами. Чернила, капающие из зрачков на бумагу.

Я, мой силуэт — то, что отбрасывают ветки в комнату, рассекая свет. Их шорох напоминает то, как ты бормочешь во сне.

Хотя на поля ложится туман. И солнце дробится в его молоке. Моя тень тяжела, тяжелее меня. Влажная от твоего частого дыхания, облепила тебе лицо.

Что ты видишь, когда тень моей руки рассекает свет на твоём лице. И видишь ли вообще?

Теряющая, за веком век. Потерявшая, но найдена. Лежащая в комнате. Забылась сном.

Обычно ты используешь шёпот для обращения ко мне. Но пока ты спишь, я слушаю, как ветки царапают стекло. В этом я улавливаю некое восклицание.

Тогда за столом с заплаканным лицом ты отчаянно жестикулировала. Я внимательно следил за каждым твоим движением. Вверху горела лампа, покрытая слоями пыли. Это создавало неровности в яркости отбрасываемого ей жёлтого света. Твои пальцы, как мотыльки, порхали вокруг той точки, которую я нарисовал вниманием. Это что-то вроде электрического кокона. Его нити искрят. В некоторых я слышу обрывки каких-то фраз. Обращённых ко мне? Ты медлила с ответом. Я не хотел тебя торопить. Но в глубине вопроса уже раскалывалась плоскость. Сила, вызвавшая трещину — не то ли движение тени к твоей кровати, после того как я отдал ей руку?

Я мало говорю, или не говорю вовсе. Мне нравится слушать тебя. Твой сон сейчас — продолжение нашего разговора, начавшегося тогда за столом. Все, что мне остаётся — это копировать твои жесты. Мои пальцы не слушаются. Если я хочу что-то сказать, мне нужно сломать хотя бы одну из рук.

Ты говоришь, как из зеркала. Мне приходится записывать каждое слово, и потом включать запись в обратном порядке.

Я уже не могу вспомнить, в каком порядке распределяются тени по комнате, в которой ты сейчас спишь. Ты спишь — ты говоришь. Ветки за окном, их шевеление, не подобие ли тех жестов в неровной желтизне освещения вечером за столом?

Я подхожу к окну, пытаюсь ухватить несколько веток, и упираюсь рукой в стекло. Чёрное масло сползает по стене.

Капли дождя отражают день. Я отражаюсь в твоих глазах, когда ты не спишь. Если глаза пусты, они свободны. К примеру, от меня. Будто соринка.

После каждого взгляда на меня ты трёшь руками глаза. Слёзы, и я — их свидетель — не отражаюсь.

Место, тяжёлое своим отсутствием. Там, где меня нет, моя тень врезается в камень. Невыносимо сложно уйти, не зная куда. Дороги занесены снегом. Всё ночь была пурга. Я попытался открыть дверь, но снежные наносы помешал этому…я попытался…дверь…ночь…вода…карсты…костный…мир…тяжело…тень…тяжела…дверь в тень…метель… костный нанос…порошок костей: снег мешает открыть дверь –смерть, опыляя вход, не даёт выйти за границы себя.

…тянусь к ручке…горит свеча… сколько писем… горит письмо…мы обращаемся к воде, зовём её…пустота…недозревшее нагое пространство…газетные вырезки…идёшь в том…том книги горит… горит солнце за лучами не успеть ветер сух трава обожжена… пальцы смахивают волосы с лица…лица сложность его отсутствия…место раздробленное тенью…собери словами…я пытаюсь заполнить пробелы…засаживая точками…часто сходится разорванное полотно в крепкий шов…

Где ты? Где…где… где… где-нибудь есть весть…

…стоя по щиколотку в снегу я. Вода. Пламя. Серое небо, свёрнуто в имя. Что ты несёшь через дорогу в руке? Спасибо, что не показываешь лицо, а стоишь спиной ко мне, за толстым стеклом барных окон.

Я по колено в снегу, не могу сдвинуться с места, в которое ты ни разу не посмотрел. Но твоя тяжёлая тень падает мне на лицо и на то место, где я вкопана по пояс в снег. Твои руки отчаянно жестикулируют в темноте помещения. Ты — паук, живущий в смоле. Её липкие нити. Ты собираешь головоломки из дыма. Руки прячешь во мгле. Эти зарубцевавшиеся порезы на предплечьях, по которым ты учил меня чтению.

Будто твои ладони схватили мои щиколотки. Снег — руки. Прессованные объятия. Ты лежишь на полу в свертках бумаг. Уставшая от моего пристального взгляда. Зарываешься в одеяло. В складках белого — в волнах. Света. Прожилки на веках подрагивают. Ты мне разрешаешь смотреть, как ты засыпаешь. Смотреть на свой сон. Его внешнюю стену.

Лицо горит: факел. От него ярче и теплее в комнате. Шов, скрепляющий расстояние между нами, проходит в точке, когда ты просыпаешься или засыпаешь, и я смотрю на это.

Такое наблюдение ослабляет меня. Силой моего внимания ты очерчиваешь границы сна. Это как смотреть в пустой стакан, испытывая жажду.

— можно тебя попросить подать мне стакан воды, моя рука вмурована в стену.

— это тень сковала твою ладонь.

— как мне напиться?

— забери сначала тень руки с моего лица. Я не могу пошевелиться.

— как мне подойти к тебе, если чёткая граница отделяет меня от этой возможности? Мои ноги слабеют. Правая уже не выдерживает моего веса.

— ты слишком пристально смотришь, как я засыпаю. Перемести внимание на то, как ты прячешься от солнечного света, стоя в углу комнаты, желая отдалить моё пробуждение.

…

— ты спишь?

— нет, но я боюсь открыть глаза

— почему?

— мне не хочется спугнуть тень от твоей руки.

— но она же давит, как глыба камня на тебя!

— да, но мне так спокойнее

— от чего ты убегаешь?

— от твоего взгляда

…

— мне нужно, чтобы ты открыла глаза

— зачем? Ещё так рано

— я хочу выйти на свет. В темноте я не вижу, где найти стакан, чтобы напиться.

— что же тебе мешает?

— твои сомкнутые веки.

…

«Он всегда боялся быть в центре внимания. Когда выходил утром зимой на улицу в ясный день, то солнце, отражаясь от снега, слепило так, что он шёл с закрытыми глазами, держась за стены руками. Единственное место, куда он мог смотреть — это его тень.»

Дай мне возможность ещё побыть тенью на твоём лице. Всего лишь рука, закрывающая твои глаза от яркого света утреннего солнца. Позволь смотреть, как движется глазное яблоко под веками. Я могу открыть глаза только через твой сон, создавая его, охраняя. Через твою возможность ещё поспать.

Мы стояли на берегу реки и смотрели, как ломается лёд на глыбы.

— ты боишься сойти на лёд? Щурясь от солнца, спросила она.

— да, я же тебе уже говорил об этом.

— когда?

— тогда, на углу дома возле вокзала, не помнишь?

— нет, я тебя вижу впервые.

Улицы пусты. Туман. Ты спишь. Я встал раньше, как всегда. Смотрю в окно. Движения нет. Но холод заменяет его. Я кутаюсь в плед.

Здания из гранита всегда пугают. Их блеск безупречен.

Лёд не пускает отражение или заключает в себе?

Пока спишь, я успею прогуляться. Падаю в молоко. Холодное.

Я замыкаю тебя на время прогулки. Когда иду, то постоянно смотрю на твои окна, особенно на то, где ты спишь.

В тумане мне кажется, что я и не выходил из комнаты –напротив кровать, где ты — с закрытыми глазами. Или мне это тоже кажется. На самом деле ты в упор смотришь на меня. В меня.

Стопки книг. На полу, в шкафу, подоконниках. Цветок. Фикус.

II

 

Моделируя пространство, ты спишь.

Моделируя меня в пространстве, ты спишь. Ты спишь в меня.

Я включаю фонарь и подношу к твоему лицу. Он гаснет.

Идея дождя. Идёт дождь. Идёшь в дождь. Мокрые ветки хлещут по телу. Ветер.

В какой-то момент я разучился читать по порядку. Или я разучился читать?

«Читай по губам» — сказала ты мне перед сном.

Мало света, чтобы читать твоё лицо. Мало лица. Лица для света, чтобы прочесть его. В темноте на ощупь держась за стену.

Я подношу фонарик к твоему лицу, но ты спишь. Выхожу на прогулку, закрываю тебя в темной комнате.

Сегодня ты спишь больше чем обычно. Я не смотрел на часы. Но мне так показалось.

Я не ношу часов. Ты мне дарила несколько. Я их сразу терял.

Я всегда примерно мог сказать, сколько человеку лет, и который час.

Я оставил тень руки на твоём лице. В таком тумане я могу оставить её целиком тебе. От всего тела. Хватит ли его, чтобы продлить твой сон? Время идёт параллельно дождю. Пасмурно.

Ты сидишь спиной ко мне. Мой взгляд — слабый, едва улавливает очертания твоего силуэта, предметов. Может это и не ты вовсе. Зуд по всему телу.

Мои руки слабы, чтобы дотянуться до тебя. Я не могу пошевелить языком. Как ты поймёшь, что мне нужна помощь?

Изобретали ли мы секретный жест или тому подобное для таких случаев? К примеру, движение глаз справа налево или что-то вроде мычания?

Я не могу говорить с тобой. Я слишком ослаб в последнее время. Мои руки просвечивают на свету.

Твой силуэт в окне. Мрак ещё не рассеялся. Ты стоишь и смотришь в упор на меня. Я лежу или стою, падаю. Будто сотни рук опускают моё тело на пол. Так неуловимо его ощущение в падении.

Ты смотришь в упор, но не видишь меня, потому что в комнате выключен свет, и уже вечер.

Я слышу, как на кухне разбивается что-то. Сам воздух надколот. Я его вдыхаю, словно глотаю нож.

Ты не входишь в дом. Продолжаешь стоять и смотреть в окно, залитое мраком изнутри. Чёрное зеркало. Поглощающее. Изнанка молока. Пиши, пока горячее.

Лёд подходит к берегу ближе. Руки манекенов ветвятся из него.

Линии…линии бегут по стенам. Белые полоски света. Его правильные перемещения. Что им движет? Кому принадлежит? Я смотрю на эту стремительность, и глаза отдаются плоскости. Неровной, чёрной плоскости. Кому принадлежит мой взгляд? Моё намерение литься со светом вдоль твёрдой чёрной плиты. С крыш течёт вода. Дождь размером в день. Вечер принимает эстафету. Чьи они — крыши? Воды? Солнца? Ночи? Что устремляется за моим взглядом, как острие карандаша летит по бумаге вслед тени от руки. Бездомная холодная тень, лежащая грудой на твоём лице. Эта неуловимость без содержания и действия, не принадлежащая себе, движима невидимой рукой по вспененной стене за моим рваным взглядом. Я слышу шершавый шелест кожи ладони. Так ли звучит тень, оставленная мной тебе, как покрывало, спасающее от яркого света солнца?

Почему тень руки доставляет тебе такие муки? Она почти невыносима. Но ты справляешься. Почти отдыхая. Под кроной дерева в летний полдень ты…(снится)…прячешь ожоги в яркости солнца…ослепительный блеск…совершенство гранитных блоков…прячешь ожоги в мякоть солнца — в оранжевое глазное яблоко, течёшь с цветом, струишься, огибая тяжёлую пятерню на лице. Твоём лице. В нём тону каждое утро, даже если ты спишь лицом к стене. Стоит закрыть глаза, и его контур отбирает целиком ощущение себя в этом времени, когда представляешь уже не конкретное, а цепляешься за обрывки — спонтанные воспоминания — мне кажется — не мои — бег ресниц в потоке света — складывание бесформенного в подобие числа.

Я всегда уступаю тебе место возле окна в автобусе. Открытые вопросы, незнающие ответов. Когда ты спросила, много ли ещё ехать до места? Оставленные, мы, полу-обученные взгляду вниз скалы, так, чтобы не бояться упасть, но при этом помнить о балансе, сидим вдоль падающей на тротуар тени от стены. Нам нет числа. И числа нет. Есть — мы, уставшие от зноя, те, о которых забывает каждый проходящий. Я не помню тебя. Я не знаю, когда ты подошёл и сел рядом. Сядь подальше — ты мне закрываешь свет. Мне нужно много света. Мешает дерево напротив. Старое, сухое, с ободранной корой. Ты мне рассказывала, что оно тебе попадается всегда по пути на работу. Почему ты молчишь, когда я задаю прямой вопрос? Вопрос о вопросе. Ты — кошка. Хищная, изогнутая в прыжке, сила, едва касаешься моего подбородка, обращая моё внимание уже не на обломок стены, а на твоё недоумение от того, что я этим любуюсь.

Есть люди, предсказывающие судьбу по потрохам животных, в частности лошади или верблюда. Обрисуй границы моего движения по руинам. Ты легко манипулируешь такими вещами, и ещё одно затемнение на стенке стакана напомнит о том, как ты искусен, когда ведёшь линию по моему телу, потом переходишь на пол, как бы уводя её немного в сторону от запястья, и цвет воды светлеет. Всего лишь жидкость, но сколько сил ты отдаёшь, чтобы обвести её мелом. Сквозь, хотя по поверхности. Держишь глаз на вытянутой руке, как ключи или линии, сорванные с листа. Аргументируй каждое лезвие, пущенное вдоль ткани. Плоскости незаметно перешли в движение. Моя ладонь застыла над твоим лицом, но тень скользит и падает, разбиваясь.

Напротив дождя. Веки — прибереги их на потом. Взросление. Улицы полны чернил, и снова — прошедшее. Всегда — лампа, лампа, лампа. Открой шторы, и свет луны откажется здесь. Не бойся новых траекторий. Всмотрись — они шире, и от этого — сплошное пространство. Мы говорим, когда нужно есть землю. Металл холоден. Металлический зной.

Моря отделяют тебя от суши, где произошло первое отражение. Глаза ведомы исправлением. Ты ставишь пометки на всех предметах, окружающих тебя в путешествии.

Движение поверх всего, как понятие, классифицирующее многообразие. Растворяясь, не устоять перед притяжением неустойчивых, слабее колеблющегося огонька свечи на сильном ветру. Ты стараешься не поддаваться ему, но вовлечён ещё до начала произношения. Прежде чем что-то обозначать, завернуть в слово, ты погружаешь лицо в мел и застываешь на несколько минут. Там — в белом цвете.

Вода, приди к нам на порог. Приди к ветвям, на которых висят наши голоса, слабые пальцы, достающие из горла горящие свитки, исписанные при помутнении не рассудка, а чего-то глубже и шире.

Надрезы памяти — пьёшь из них до сухости в пальцах. Твоя грубость. Течёт по столу свет, просачиваясь внутрь травмой.

Улицы болят петлями. Я бреду под углом падения из себя. Горят колодцы предзакатной агонией. Попроси коридоры выйти из себя, как трава кодирует птичий лёд. Голова. Что усыпана зеркалами. Внешняя кровь — собрание ям. Оцени мой вклад в родословную. То ли канат, то ли ещё что-то между нами, трещит. Ты постоянно проходишь возле того сгоревшего дерева. Интересно. Оборачиваешься ли ты, чтобы ещё раз посмотреть на него? Я сейчас — лицом к нему, и мне важно знать, сколько я смогу принять взглядов. Смогу ли вынести вид твоего затылка? Красивой шеи?

— ты разрешаешь мне смотреть на тебя, когда спишь?

— будто я хочу иного

— твоё желание не рассматривается

— разрешаю, но…

— задуй свечи

— город ещё пока здесь: принимает

— не забывай смягчать свой тон, когда напираешь на меня

— если бы только это…

…движение несёт в себе признаки того, что движется. Допустим, моя рука касается твоего обнажённого бедра и опускается вниз по ноге. Солнце чешет поля. Зелёный и серый зуд. Она опускается почти до щиколотки, и ты немного поворачиваешь голову. Колодцы, остывающие в сумрак, заглядывающие в него украдкой.

Оставлю тебе записку на столе на тот случай, если ты проснёшься, а я ещё не вернусь. Иду на прогулку. Ветер горчит. Открываю одну дверь, вторую, третью, и снова в той комнате, Руки — твои руки — белы. В мелу, в котором — моё лицо — неподвижно. Падать из себя в расколовшийся на улицы город.

Мне никогда не узнать, что ты сейчас видишь. Красные, горячие пески обжигают ступни. Я могу бежать, но не идти. Ты просишь малого — бесшумности. Но как, когда хочется кричать от боли?

Между нами– тень принимает, но отталкивает. Почему так безжизненны твои руки? В них всегда было столько электричества. Мы шли вдоль выкрашенных в синий стен. Туман плотный, как плёнка на окнах, стирал границу между ними и небом, нами, давая возможность посмотреть в открытые глаза. Мы идем, и стены впитывают нас, читают, поселяясь внутри. Ты называешь это сном. Все тени — в одной точке, ждут, когда ты закроешь глаза. Укол иглы –концентрат ничто, предвкушает момент, когда удалит меня в зрачок.

Ветер не стихал. Я хотел выйти в его стон, но двери вели меня обратно в комнату. Все двери, одна за другой, врастали в идентичное пространство. Сложное, далёкое невыносимое от своего отсутствия в нём. Пространство твоего сна. Чёрные ветки, мокрые и обледенелые, царапают стекло.

Ты всегда видела во мне повод надолго уснуть. Говорила, что тебе спокойно и надёжно со мной. Вороны — эти чёрные угольки цвета, смещаются вновь за лист моего внимания. Уже потерянные из виду, напоминают о себе криком.

Внутри меня сыплются и сыплются листья. Страницы книг. Нашей истории. Сколько исписанных поверхностей! Усилия! Меня беспокоит, слышишь ли ты их шелест? То, как я тяжелею внизу. Почти неподвижный, окутанный тенью в углу комнаты, не могу сделать шаг к тебе. Слышишь ли ты, как осень незаметно вошла в меня, обездвижив?

Жёлтые от времени страницы. Которых ты не касаешься уже так долго — оседают во мне песком. Они — из стекла, что легче пера. Но касаясь пола, разбиваются в пыль. Как мы смогли написать столько всего, что между нами на воздухе?

Я оставляю обрывок бумаги на столе чистым и выхожу в дверь. До меня успевает долететь запах дыма.

Мы всегда жгли старую сухую листву у нашего дома в саду. Дыма так много, что округа целиком опутывается, как туманом. В этом молоке, держась за руки, мы танцуем вокруг огня.

Бывает, что горят целые лесные насаждения в летнее время.

Свет, пластичен, собирается в сгустки за шторами — влиться или даже опрокинуться в нашу маленькую комнату.

Сон. Твой сон. Твой сон меняет. Твой сон меняет комнату. На первый взгляд маленькая, но я уже несколько часов не могу приблизиться к тебе. Он разрезает внутреннее пространство на тонкие полоски, освещенные светом с одной стороны, и темнотой с другой, которыми я бреду, чтобы хоть на шаг подойти поближе к тебе: коридоры, ведущие из одной двери в другую, приводят снова и снова в одну и ту же комнату, туда, где я — неподвижен, застыл в углу комнаты, окаменевший от наблюдения за твоим спокойствием, неподвижностью, отдавший всего себя тени на твоём лице, чтобы ты ещё немного поспала. Отдавший себя, но ставший самим собой.

Я веду рукой по бумаге, чтобы привлечь этим тень с твоего лица. Уставший ждать, продолжаю писать тебе записку. Меня радует, что ещё утро и есть время на надежду в твоё скорое пробуждение.

Я смотрю на паутину в углу, и мне становится теплее. Озеро, сдвинутое в треск. Ветвей в костре — не счесть. Пальцев на руке — не больше твоих. Продираясь сквозь лес, мы вышли в комнату. Белую, слепящую даже через закрытые веки. Воспоминание о нём — ослепительно. Я закрываю глаза рукой, и тень на твоём лице становится чернее.

— почему ты утверждаешь, что он всегда впереди меня?

— попробуй выйти из тени

— это ты говоришь со мной?

— ты думаешь с тобой?

— но ветер же…

— что?

— присмотрись

— я бы слушала

— тебе ещё можно чувствовать

— ты утверждаешь, что я в его тени

— нет, я говорю, что ты и есть его тень

— я бы не спешил с выводами

— спешит время, выводы всегда здесь

— помоги мне выйти на свет, вынеси меня на руках

— ты невыносим. Ты сам закрыл мне глаза рукой

— с кем я говорю, если ты спишь?

— с ним

тогда за столом на кухне его тяжёлые глаза. Я смотрел в них и умирал против, вместо, вопреки. Я смотрел и не видел. Не видел его ни за столом, ни на кухне, только слышал тяжёлое дыхание повсюду. Это где-то в стенах или внутри меня он исчезает и исчезает, всё дальше и дальше, но почему опять на кухне за столом, с больным лицом, смотришь в газету или не газету, а просто на свои руки, исписанные лезвием…

…руки из фарфора, падаю на кафельный пол, и что-то ломается в самом холоде, даёт трещину — разлом в зрачке, из которого тянется что-то к твоему голосу, запрятанному в паузах между двух разных записей; тянется –вязкое — немного остывший воск; рот залитый воском, горло, глаза; из трещины тянутся мои обгорелые руки к тебе рассыпающемуся — стоит только посмотреть на тебя.

Движение стен. Что их заставляет говорить? У кого узнать?

— почему ты так долго спишь?

— а ты пробовал меня разбудить?

— это не моя задача

— а что твоё?

— оберегать твой сон?

— кто же меня разбудит?

— ты хочешь встать?

— я хочу уйти от вопроса.

Мы стоим на мосту, и глыбы льда плывут по реке. Между ними расстояния: вены, несущие кровь взгляда, как гладь вод. Когда ты тень превращал в лист бумаги, чтобы писать и быть написанным. Я веду по нему ручкой, чтобы говорить с тобой через чернила. Они — контуры твоей плоти: ускользающей, не схватываемой ни одним из органов чувств. Письмо помогает мне прийти к тебе, обратиться, продлить. Первая, потом вторая буква — и ты поворачиваешься ко мне вполоборота. Всегда впереди, спиной ко мне, оставляешь мне свою тень, как способ быть, мыслить, говорить. Оттуда, из полумрака, я пишу — обращаюсь напрямую, и ты поворачиваешься. Из глубины дня, в дальнем углу комнаты. Ты знаешь, что я не могу сделать шаг. Пусти мою руку нарисовать его.

Полуживой, с серым, измождённым лицом. Пытаюсь просочиться к свету внутри застывающей лавы письма. Выводит, ведёт. Написанное давит на тебя, обжигает? Поэтому ты оборачиваешься? В данный момент вопрос мне помогает собрать тебя из пепла (из) — прожитого света — мост к тебе в ней, спящей так долго. Бесконечное утро. Не выбраться. Не пережить.

Я безболезненно отдаю свою кровь в то, что создаёт тебя. Воспоминание, ещё пока вмёрзшее в ночь — глыба льда — но, впустив тепло внутрь, раскалывается, тает, живёт. Те двое, что на мосту — тому свидетели. Морозный воздух даёт дыханию быть видимым. В комнате с открытыми настежь окнами ты существуешь, пока я дышу. Я вижу, как твоя голова медленно поворачивается в мою сторону. На ресницах — иней.

Холод. Кусающий пальцы пёс. Холод письма. Обжигает. Тень немного смещается. Даёт возможность свету вспыхнуть на лице, ранив зрачки.

Полоснуть. Вскользь. Зрачок. Ранен. Рассечён. И я пишу — лопатки, плечи, шею, различные мышцы, волокна: пучки теней, что отбрасывают ветки на твоё лицо, спящая моя недоступность. Все двери ведут в комнату, в которой ты спишь, но в обход тебя. Коридоры, не пускающие к прикосновению. Я бреду из двери в дверь, оставаясь на месте, отделённый полоской света от тебя. Сколько мне нужно исписать страниц, чтобы приблизиться к тебе хоть на шаг? И вообще, возможно ли писать на свету? Тенью? Из глубины своего положения. Пытаюсь описать свет или писать им. Цепляюсь за него, как за лестницу — не удаётся — царапаю его — и понимаю, что раздираю своё лицо.

Свет болен. Скорлупа в трещинах. Морщины, иссекающие лицо, как реки карту, я не успел расшифровать для себя. Из нехватки внутри воспоминания беру нити и плету паутину — пишу, чтобы собрать твоё лицо, хотя бы частично — игрой света и тени, их борьбой, что рвёт мои пальцы, кусает, обжигает; набрасываю сеть на пустые страницы — меридианы и параллели — карту к твоему сну, путешествию в исчезновении.

Я опускаю жалюзи и задёргиваю шторы. В темноте буквы сами нарастают на бумаге.

Не пишу, а цементирую. Закладываю основание линзы, чтобы рассмотреть тебя. А что ты? — лишь немного более плотный мрак? Твоей плотности недостаточно, чтобы рассмотреть невооруженным глазом. Не говоря о — на ощупь пальцами. Или быстрее — шрамы, укол, ожог. Мутно — не рассмотреть сквозь. Беру мел и очерчиваю свет.

Если бы ты могла меня слышать, я попросил бы тебя встать и подойти ко мне. Но ты спишь. За стеной. За стеной земли. За стеной покоя. За стеной глухоты, немоты…

…болото не отпускает: неумение ходить, нежелание строить.

…возьми мои руки и сложи их в перекрытие — в мост над светом. Я смогу приблизиться к твоей глухоте. Мне нужно меньше слышать. Зачем говорить то, что можно показать или написать руками? Речь — вспышка. Я боюсь её слов. Зыбкий, но красивый мост. Она — пение Сирен: околдовывает. Ты готов слушать её бесконечно. Я не против неё, но слаб. Для её иерихонской трубы. Мне легче написать. Боюсь открытых дискуссий. Всегда что-то говорить, доказывать, опровергать.

Речь другого очаровывает, лишает дара речи.

Писать не менее сложно, но время увлекается собой, отходя на пол-вздоха. Письмо — сговорчивее. Оно — для глухих — мост к другому. Оглуши меня, чтобы я смог обратиться к тебе. Руки двигаются в темноте. Подложи под них своё молчание — лист белой бумаги: очерченный мелом свет.

Окна залиты слепящим светом утра. Комната онемела. Чья-то тень промелькнула снаружи. Из клубка рук змеёй бросилась нить — красная струйка родства.

Это новый свет: холодный, обжигающий. Я сумел сохранить с того дня, когда впервые увидел тебя, немного старого света. Спрятал его в пустом конверте и всегда держу во внутреннем кармане пиджака. Я знал, что придёт время, и я открою его. Слабый свет, в трещинах. Испещренный вздутыми венами. Внутри: общая кровь — территория нашей первой встречи.

Мы обменялись кровью, чтобы говорить. Не терять нить.

Тень промелькнула за окном. За это время я успел открыть конверт и выпустить старый свет. Теперь мы можем говорить.

— проснись!

— …

–проснись!

— …

…я же говорю с тобой. Говорю напрямую. Моя кровь. В тебе. Мой отпечаток. Слово. Лицо. Найди его. Загляни глубже в свою кровь –там я — умоляющий тебя проснуться из глубины дня в мою тень, темноту, призрачность.

Ветер рвёт окна. Он — сильные руки, что не боятся действовать в темноте и на свету. Это как песок высаживать на шахматном поле. Ссыпаясь — растём друг в друга. Полосы в огне светофора. Мы помним те облака — их цвет в устье перемотки. Окружность вращается под диктовку слуха. Выгорают звуки от того, что реки пустили в отражения. Шумовые ленты. Перегруженные магистралями дорог. Телефонных линий. Паутина. Наброшена на окна — скрещенные тени ветвей. Этой ткани — тетрадному шуму — предлагаю свою нервную руку. Сначала одну, потом вторую,

Обездвиженные. Моё тело — застывшая глыба, сжатая в точку, парализующая свет. Тяжелее горы.

Ты говоришь со мной контуром тела. Если я хочу понять твой язык, мне нужно связать зеркала из тумана и того, что я пишу сейчас. За каждым движением ручки следит он из тёмного угла.

Мы знаем друг о друге, но предпочитаем держаться в стороне. Я не помню, сколько раз смотрел ему в глаза. Порой кажется, что ни разу.

Когда я смотрю на него через зеркало, он уводит глаза в сторону. Застенчивый, скрытный. Два или три раза я поднимал руку в знак приветствия, но он уже успевал завернуть за угол. Неуловимый или ускользающий.

Наша кровать стоит посередине комнаты. Большую часть времени ты лежишь и что-то читаешь. А я тем временем — за столом перед окном или в углу (у нас их два), и что-то пишу. Часто смотришь на меня, не говоря ни слова. Чувствую взгляд, не оборачиваясь.

Иногда вечерами. Когда ещё можно писать (?). Сижу за столом у окна, не включая свет.

Однажды ты попросила закрыть глаза и писать, несмотря ни на что. Я сильнее сжал ручку пальцами и попытался описать то, что видел. Видящий слух.

Шаги в комнате. Твои? Лёгкие и учащенные — дыхание? Потом шелест. Бумаги? Простыни? Или шёпот? Но не твой. Другой. Тяжёлый. Металлический.

Взад-вперёд. По комнате. Много шагов. Ходов. Перемещаются фигуры. Шахматная комната — листок в клетку — внутри: я — точка — чернил — растекаюсь кляксой по темноте.

Внутри зрения, в темноте. Рука истощена: пишет и пишет, будто прокладывает дорогу мне.

Я — измождённый, слышу, как кто-то встаёт из–за стола в дальнем углу комнаты. Мои глаза закрыты, как ты и просила. Подходишь — аккуратно. Кладёшь ладони мне на глаза — бабочка, обнимающая крыльями.

Сквозь твоё невесомое приближение ко мне доносится тяжёлое тиканье настенных часов. Но я не помню их тут раньше — повесила, пока пишу, закрыв глаза?

Не выдерживая, слух обрывался. Нарастающая тяжесть. Уже не казалась временем — больше — шагами. Кого ты прячешь от меня? кто встал из–за стола в тот день, несколько лет тому назад? Неужели не помнишь? Когда ты проснёшься? Мне столько нужно у тебя спросить.

Когда я проходил возле стола в углу, то мне показалось, что там темнее всего. Кристалл темноты. И в те редкие моменты, когда мне приходилось работать, я включал настольную лампу — растёт из молока — ветви, уже в снегу, царапают стёкла. Моя неспособность обратиться к тебе, позвать на помощь — твоё умение слушать.

Почему в промелькнувшей тени за окном, полоснувшей по нему бритвой, я угадываю твой силуэт, хотя и знаю, что ты позади меня — спишь?

Хожу бесцельно по комнате, боясь тебя разбудить. Мне так много нужно сказать, а уже полдень.

Мне нужно сказать, что уже полдень. Но вместо меня говорят часы. Когда ты их повесила?

Тревожит, что я много упускаю из виду. На днях тебя не было дома. Я, как обычно, при включённом свете рассказывал тебе, что написал недавно. Монологи, стягивающие в кольцо вечера. Тебе нравилось, как я говорю с тобой, обращаясь напрямую, но пальцы в моей руке говорили об обратном, реагирующие на слишком длинные паузы в голосе. Словно от этого замерзали, подрагивая.

Пишешь, чтобы я смогла ещё немного поспать.

Когда рука устаёт писать или ты, задумавшись, откидываешься на стуле — тень от руки начинает слабеть — рассеиваться.

Твоя рука — медленна: застывающий воск. Стекает — наползает. Первое, что услышал — стук: мягкий — мокрой глиной о дверь. Зачем прячешься в перерывах моего зрения? Льёшь на пол раскалённую фразу, и день загибается в ноль. Свет, идущий по кругу. Успокаивается? Высыхает до дна — до спазма теней на спокойном лице, повёрнутом ко мне — невидящему.

Окна клином в тумане — многозначны поперёк вспоротого ветра. Движение: перечеркнул — сломано. Надвигающимся местом на плоть реки — сбрасывает отражения — лишь свинец и холод лепятся в окоченевшее движение цвета по зрачку (рост диагональю) — клякса, вытянутая в нерв, звучит в моих губах паузой в тех местах, где я переставал писать и долго сидел, глядя куда-то в сторону. Проси меня вернуться и пройти, точнее, прожить сказанное, но убрав время.

 

III

 

— Выбрось эти часы.

— В каком доме ты переступил дождь, чтобы произнести это в такой последовательности?

— На краю листа, у подножия текста.

— Ты всматриваешься? Ты — видение.

— Мне кажется, ты нарочно изводишь координаты.

— Я их стираю рукавом.

— Пленник своих часов — съешь их.

— Мне нужна ещё трещина на твоём лице

— Пусть зашьют.

— Что ещё испортишь, когда всё, что с изнанки события уже не кажется песком.

— Страницы летят, прибывая к обложке.

— Волны, бьющие горизонт об асимметрию.

— Разрежь дубовый лист — я войду через секущийся аквамарин отраженного вечера.

— Это относится к местоимениям.

— Твоя связь — через камень: выслушивая досуха.

— Вот дом — пей.

— Прорастёт до сутулого огня в корне воска.

— Темни руки — за спиной кроши переменные на глаз и воду.

— В литом уже расплывается смехе камень — горло бьёт крыльями по дну языка.

— Из искр — из воспоминания.

— Прост, но ещё проще.

— Гадаешь по перемещениям, но фигурам дай ещё пластилина — слепить невозможное.

— Быть может, как раз ты заведён на полночь.

— Быть может, заявишь о себе броском в слабое.

— Мишень «да», и ты — срез.

— Чего ещё ждать от карликовой молнии: бери.

— На глазах — пыль, как от сточенного ключа в кипящей монете.

— Мы держимся вместе, чтобы описание появилось раньше звука.

— Уют там — инструмент шума.

— Здесь — шум.

— Поверни рычаг, и вся тишина раздета.

— Плывём вдоль извилистых ограждений, разделяющих нас.

— За тобой выбор.

— За мной — выбранное.

— Гремят ключи над головой от комнат, где стекло не разделяет.

— Где свет — наугад.

— Назад.

— Мраморная гладкость лиц.

— Взгляд не задерживается на тебе. Не устоять от твоего вида. Ты — вещь.

— Нам по пятнадцать, и все забыли кости.

— Трудно принять, что ветер спотыкается о наши тени.

— Тяжелы, но взгляд способен уйти, не задерживаясь.

— Ты просто не знаешь, сколько ещё раз заговорит с тобой осадок памяти.

— Не спорю, но лучше — через воду.

— Стакан?

— Это делает её геометрической.

— Она и есть геометрия в чистом виде.

— То есть форма?

— Бесформенное.

— Углы стирал пристальным усилием превращения в точку: ветер — движением ссыхаясь.

— Ссыхаясь стеклом.

— Прозрачность.

— Занёс руку над её лицом, лишив зрение света.

— Извилистая аорта — трещина в свете: на твоём лице, застыв в беге –ветвь темноты.

— Река, лишённая отражать.

— Чёрная кровь языка.

— Неспособная принимать очертания.

— Или не желающая.

— Уже их отдавшая.

— Изнанка зеркала.

— Ты повернул реку вверх дном рыбе научиться говорить.

— Посмотри им в глаза, и поймешь, как рассыпаются лестницы.

— Чтобы лёд замолчал.

— Блеск глаз под барханами.

— Насыпь прозрачности, что ослепляет, не пускает веки открыться мне, ждущему тебя в тесноте дня, между окном и сном — я — стена, разрывающая свободное перетекание света в твои расслабленные зрачки.

— Ты — веко неподъёмное, окостеневшее, умеющее усыплять.

— Преграда, не сдерживающая руку.

— Она меняет содержание?

— Скорее наполненность.

— Насколько?

— На руку.

— Третью?

— Первую.

— Что дрожит гравитацией.

— Ось колеса.

— Две окружности, схваченные перспективой — застывшая лава, в которой я узнаю дорогу, по которой только что прошёл– её лёгкое подрагивание в зрачке: мерцание.

— Зачем столько бумажных полосок, разбросанных по столу?

— Чтобы не зарастала грудь.

— Ты убедителен в том, как открыт.

— Мосты — ты проложил их сквозь себя, как через катастрофу.

— Мы должны соединить фаланги пальцев для перерождения в ткань.

— Расстели кожу, будем писать огнём.

— Сжатее до живого.

— Крупицы крика.

— Я бы посеял это в глубине твоего сна.

— Камни горят той же кровью.

— Холодной и чёрной.

— Как войти в пустой язык.

— Дверь открыта, но дома нет.

— Мы переселенцы из ниоткуда в промежуточное– разрез на твоей правой щеке, нарисованный светом, когда тень руки приобретала узнаваемые очертания и вынуждала воспринимаемое считать безусловным.

— Форма, как категория тени.

— Форма тени: рука.

— Форма руки: тень.

— Ты растёшь сквозь меня, тенью падая ей на лицо — спящей так долго. Сейчас около полудня, и твои пальцы всё так же неподвижны. Нас достаточно много, чтобы заговорить.

— Чтобы заговорить — нас достаточно, но ты спишь.

— Пусть пока говорит.

— Кто?

— Взломавший клетку.

— Это росток родства: костёр, сшивающий нашу кожу в одну ткань разговора, который только показался, а мы уже лепимся в глиняный слепок.

— Упрямые пальцы разламывают холод.

— В начале — испаряешься до того, как бумага изогнётся и примет тяжесть описания твоего сна.

— В конце — я в не схватываемом тексте.

— Замеси меня пунктуацией для своего дыхания.

— Среди расставленных флажков, движешься в непринятой траектории.

— Постель: камень в лунном бормотании: не помнит меня; одна ты — усмирившая эту стихию.

— Голос сломан.

— Ржавчина пишет: алфавитный визг.

— Ускользающая надпись, едва коснувшись бумаги, разбивается вдребезги.

— Ведешь меня, как дневник.

— С каждым шагом приближаемся, но к чему? К внешнему кольцу. Не впускаешь в себя. Себя.

— Ведёшь меня в дневник, думая, что себя.

— Ведомый сном. Твоим пространством, несущим все переменные течения.

— Увлечённый, иду к столу. Моя тень рассекает тебя пополам.

— Теперь ты — книга.

— Читай, пока я сплю, удивлённый.

— Не знаешь, как подойти ко мне, но догадываешься о том, что, позвав меня, я сама встану и приближусь.

— Через пробуждение?

— Включая его, но…

— Куда ты отводишь руку? Кому подаёшь знак?

— Никому. Помнишь тень, промелькнувшую за окном?

— Нет.

— Так вот — тогда свет ослепил меня. Вспышка. Поэтому я сейчас постоянно подношу руку к глазам, боясь повтора.

— Повтори моё имя.

— Анна?

— Почему ты используешь вопросительную интонацию?

— Я потерял зеркало.

— Смотри, как пишется мое имя.

— Увлечённый движением руки, забываю сконцентрировать внимание на написанном — на имени. Приглашение волн — отдаться?

— Можно ли из контура силуэта собрать мой голос?

— Я хочу позвать тебя, но скован телом — слишком. Узость тропинки. В маленькой струйке — вся смерть. Но выводит. Узнаваемый без лица. Просишь солнца, и я диктую по буквам. В том, как ты не успеваешь за мной, продемонстрирован лес, в котором всё ручное не поддаётся описанию. Античные скульптуры из бумаги и воды. Вкладываю осколки шёпота в неё для грядущего произношения. Хоть в одном ты угадываем. Когда выдыхаешь — страница приподнимается. Вдыхаешь — можно порезаться.

— Мы говорим о многом, перешагивая частности. Моя тень, повествующая о твоем сне. Простые формы. Рука.

— Газеты плывут по реке рук. Слышим взмахи крыльев. Шелест. Вода учится держать. Форму.

— Ты привлекаешь меня под воду, чтобы передать голос. Горло — конверт. Отправь — кафель жаждет звона металлических шариков. Блеск в сферическом коконе отражает. Я — смят в ядро. Железо, мечущее икру.

— Мы строим диалог — длинную ткань из лоскутов.

— Это лестница, неустойчивая, невидимая.

— Но взгляд способен опереться на неё.

— Два моста: один в другом. Ты проложила их через меня — подвесные мосты нашей встречи.

Ты привязала концы мостов к своим рукам и ногам. Другую часть ты спрятала в ещё ненаписанное.

Я смотрю вниз с моста, и в отражении себя, повисшем в воздухе, держащимся на одних руках. Между водой и мной метров десять. Ты уже внизу — видно лишь голову и руку, которой ты отчаянно пытаешься дотянуться до меня.

Искушённая отражением, почти зачёркнутая потоком, ты призываешь меня.

Жест, которым ты привлекаешь меня, больше крик, нежели рука.

Я знаю, что вода — единственный шанс поговорить с тобой. Это живое полотно, куда крупными мазками ложится любая речь.

Я отпускаю руку, и поверхность утверждает меня. В этом предложении точка — Я перед точкой. Она давит на меня, упирается огромным насекомым, врастает. Не может быть, чтобы на мне заканчивалась память. Могу повторить слово в слово сказанное тобой перед обрушением моста.

Мы — соль, рассыпанная по столу. Затягиваем рану пространства, прокладывая новый взгляд.

Вода принимает меня за своего. Пускает. Мы открыты друг другу. Когда пишу — текуч. Теряющий очертания.

Она — безгранична, готова к любому диалогу или молчанию, принимает меня, как есть — безусловно.

Мы просты — нить и игла. Когда твоя рука разбивает воду, то во мне хрустит стекло.

Воде дано донести твой шёпот ко мне. Вынести нас. К чему-то новому.

Крик — мост от тебя ко мне — шёлковая нить звука. Чтобы ты меня услышала, мне, как минимум, нужен металлический трос. Возьми.

Иду — внести пуповину голоса в огонь, чтобы связь, скользя по краям острого языка, приходилась больше на тень, отбрасываемую тем, что в тебе внешнее к моему внутреннему. Ты можешь говорить, прячась за зеркалом. Откуда-то из меня, из моей тени.

Сложность твоего появления на свету обусловлена листами бумаги, зацементированными в твои руки. Размахиваешь ими перед моим лицом, не давая возможности увидеть тебя за их мельтешением.

Когда я пытался обратиться к тебе, река содрогалась треском льда.

Ты в промежутке между льдинами, в чёрной аорте холода.

Листы, те, что ты постоянно держала в руках, упали мне под ноги. Их ослепляющая белизна — пуста.

Не вынося свет, говоришь из–за него, из тени. Пишу и чувствую шевеление твоих губ с обратной стороны листа. Меняющийся контур — весь алфавит, рвущийся ко мне сквозь отражения.

Из глубины реки, её холодного сна, ты призываешь меня.

Её сон — твой. Чтобы тебя услышать, мне нужно уснуть в твоём сне и проснуться.

Плеск волн — то, как тень заигрывает со светом.

Свет разрывает темноту, или она позволяет поселиться в себе? Всего лишь огонёк свечи. Но мы идём вслед за ним. Он — обнаруживает вещи. Раздевает тьму в формы предметов, оголяя взгляду, давая возможность называть.

Свет — сон темноты? Её сон о себе? Её желание понять, что она такое? Высвечивая участки, разрываясь.

Может тебе стоит проступить чернилами на листах, лежащих передо мной на столе, разорвать сон, впустив свет, чтобы я смог тебя прочесть?

Засыпая и просыпаясь в глубине тебя, не захватить ли мне с собой несколько чистых листов бумаги?

Моя неуловимая Ребекка, разбей зеркало, впусти. Двуликая.

Тень руки неподъёмна. Твоё лицо под завалом камней. Руинами моста — крика, что я так долго выстраивал к тебе, наслаивая один на другой — повторения: шаги, которых — горсть, но таких невозможных для совершения.

Сегодня солнце, как никогда, яркое. Ледоход. Старые трещины на зрачке оживают в новых траекториях роста. В них — руки, окутанные чёрным волосами. Нити земли. Провода, переносящие кубометры теневого воска — трубки капельницы, переливающей шахматную кровь из моего опустошённого криком голоса в твой бездонный сон ради моего пробуждения в нём, и диалога с тобой, но при свете, его игрой.

Как я могу играть здесь со светом, когда каждый жест, взмах руки, ещё только помысленный шаг наполняет кипящая смола темноты? Бурлящая плазма антивещества. В каждой точке будущего — я — аннигилирующее. Пчелиное жало. Мёртвая книга. Лишь в зазорах угадываются линии листов, скомканных стен. Свет, мешающий подойти к тебе — разбудить.

В очередной раз выкрикивая твоё имя, у меня горлом пошла кровь, будто солнце выронил из часов, и тени облепили стрелки. Математический мёд. Подсчитаны — не стихийны. Навязчиво-неподвижны. Каменные стрелки — руки, зовущие меня в глубины смол, кипящих пробуждением — твой несмолкающий зов.

IV

 

Безграничность. Стекло. Слово. За — ты. Концентрированная прозрачность. Передержанный воздух. Удалённый от дыхания, способный отражать.

По колени в снегу, хожу вокруг дома из стекла — куба. Наполненного изнутри туманом или дымом. Вижу твою спину, ладонь или часть лица, вдавленные в непроходимую прозрачность.

Стена из вакуума. Вынесена за любое дыхание, за скобки. Скобками ртов прижимаемся к холодной плоскости стекла, чтобы вдохнуть в него сон.

Стенки часов не дают песку избежать постоянной формы. Формы сна. Заключённой в песке.

Заключённый песок — стекло, не дающее прикоснуться, услышать.

Вижу — рот застыл в крике: рассеян по стеклу. Подходишь вплотную и пишешь какие-то символы, ничего мне не говорящие.

Но усилие — вижу — тщательность, с какой выводишь мне читаемость.

Слепое усилие. Стихия. Слабее на воздух. Рождена на кончиках твоих пальцев и там же исчезнувшая. Констриктор. Абрис рта на немом песке. Он — крик вне дыхания.

Ты сказал, когда-то: «То, что ты прячешь от других — я. Всегда незаконченная. Уязвимая. Растекаешься, влекомая светом».

Бросал мне под ноги пригоршни песка, когда переходили реку на другой берег.

— зачем ты его носишь с собой?

Приходящий вовремя, с карманами полными песка, часовщик.

Строка за строкой на стекле — испаряются.

Ты не можешь показаться целиком. Поэтому, когда пишешь, вижу только руку. Чем вызван этот плотный туман? Иногда казалось, что он — камень, растущий на глазах изнутри пространства, в которое заключён ты. Не помещено ли в насс самого рождения зерно такого камня, впоследствии становясь нами, что хранит пару надписей о нас на своей поверхности?

Стекло длиной в крик. Прозрачный коридор, уходящий за горизонт. Сколько песка ты бросил мне под ноги, чтобы построить его? Ровно столько, сколько ты спишь. Расстоянием в ожидание.

Барханы впечатаны в круг, где наши тени, увлечённые друг другом, скользят по его поверхности, пересекаясь, но не касаясь.

Фрагмент движения, рассечённый надвое. Руки, схваченные случаем. По разные стороны стекла: немые — пишущая и читающая. Чья из них моя?

Тело, собранное из двух — общее поле голосов. Тело Гермафродита и Салмакиды, способное сказать за нас. Симбиоз сна и реальности. Ожившее стекло. Кожа, оплетающая нас в попытке диалога. Её нити, ещё свободно висящие над пропастью, между берегами реки — волокна фантомного моста, окутавшие кисти наших рук, не дающие прикоснуться друг к другу, набивающиеся в рот кляпом, ветвясь в нетронутые тобой зеркала. Не просил ли я тебя избавиться от них, разбить?

Мы сложены из полярных геометрий. Из тканей промежутков. При переходе через реку по мосту, мы пересекаем себя по контуру. Затоптаны узоры, создающие нас. Так много шагов взад и вперёд. Столько пальцев отпечаталось на обложке этой книги.

Книга — Гермафродит, раскалённая до полюсов наших я.

Две крайности — наши тени, бегущие по кругу, за струйкой песка, делая нашу темноту более блеклой.

Вижу, как стремительно ветвь разрушения движется вдоль и немного вверх стены. Барьера между светом и тенью — нашим общим телом — зародышем диалога — книги, которую ты так усиленно пишешь, считывая движения моих губ, накрытых плотной тканью — невнятное бормотание из сердцевины сна.

Ты записываешь один за другим сменяемые ландшафты положений моего рта — безмолвного, но подвижного, что перемещает гребни песка, составленные твоим движением вдоль стены между нами.

Мы так много сделали пауз между словами в наших последних разговорах, таких томительно долгих и невыносимых, что забывали о том, что было темой беседы. Мы строители многих стен для удержания мгновения, данного нам, как дар. Мгновения прямой речи. Но боязнь потерять возвела преграду между нами из стекла — твой сон — и тем сложнее: видеть,и не иметь возможности приблизиться.

Люстра, отражаясь в окне, путает темноту за ним. Ты за стеной света, парализован темнотой. Я слышу шаги, скованные местом. Мои ноги устали ходить вокруг этого стеклянного куба, по пояс в снегу.

Твоей рукой я оказалась здесь, утопающая в белизне страниц, брошенных под ноги, исписанных тобой.

Постоянно поскальзываюсь на этих, движимых количеством написанного, льдинах.

Истощена. Песок. Ноль. Хожу вокруг своей тени, теряя время и силы. Хочется упасть в снег лицом и неподвижно лежать, пока не замёрзну. Я не иду, а плетусь, едва переставляя ноги. Каждая весом в тонну. Забери себе всю мою тяжесть, изнеможение. Дай упасть и уснуть. Ждать, пока ты докричишься до меня через непроходимый день. Через монолит света — стену, сложенную из промежутков ожидания твоего ответа или вопроса.

Ответь лучше вместо меня, чтобы тишина не успела просочиться с той стороны окон в наш диалог, обращенный в себя монолог.

Произноси моё имя, пока я по ту сторону стекла, ровно столько, чтобы проходить сквозь стены. Кричи до телесного стирания.

Выйдя из кожи, ты отвлечёшь свет, бросив на него покров, сковывающий тебя.

Вырастая из меня здесь, ты исчезаешь там. Падаю лицом в снег — встань и иди.

Свет, испепеляющий тела до теней — ожогов воздуха, края которых мы выдаём за очертания снов-территорий, где ты уже должен проснуться.

Слышу продольные шрамы на руке. Как грубеют, каменеют. Пронзающий холодом звук. Оседает на дно слуха. Не уходит.

Моя рука, что пишет, макая в тень, — в золе или горит.

Шрамы шириной в реку, где ты, призывающая к себе, в глубину исписанного, как в рану.

Тёмная вода доходит до рта. При каждой попытке позвать тебя на помощь она заполняет его.

Дрожь, охватившую руки, не унять той грудой страниц, исписанных тобой. Пойми это!

Самообладание — путь ко мне: ты, приручающий свет. Когда идёшь — он сам освещает каждый шаг. Дорога — без боязни упасть.

Перестань на мгновение писать и посмотри на руку. Грубость шрамов. Окаменевшая лава –мост, разделивший нас?

Твоё лицо осыпается золой в моих руках. Их раскалённая тень испепеляет? Теневой пепел. Обугленная пыль оседает вдоль полосы света.

Ослепляющая ясность, которой ты разворачиваешь доказательство своего присутствия. Такой наглядности — без тени сомнения.

Указывая на меня, ты подтверждаешь своё наличие. Говоря — «ты», узакониваешь "я". Шахматная партия со своей тенью. Мои белые — под её покровом. Любой ход — черное поле. Не впускающий, ускользающий свет. Боится? Неподвижность чёрных.

Я всегда в тени твоего света. Не выйти, пока сама не подойдешь. Тень от руки, возможно, — единственный мост к тебе: тяжел, сколько написанного на сваях?

Чем больше я прилагаю усилий подойти, тем крепче твой сон. Концентрированная тень. Слепок фигур, преграждающий путь к свету. Отпечаток лица, изнанки маски, заполненная светом, ускользает — лицо.

Чтобы приблизиться к тебе, должен содрать кожу с лица. Стать неузнаваемым. Даже для себя. Но как, если есть память?

Когда я пишу «Я" — пишу "R» — потоку света хлынуть мне под ноги, на руки, лицо,сжигая кожу, всего меня, не оставив и тени.

Лист бумаги — рассекающее зеркало, что я помещаю на границе — светотени. Она — дочь темноты? Анна? Половина лица — в тени, другая — открытое пламя. Пишу на теневой стороне дыханием.

Руки связаны уже написанным. Стальной холод проволоки.

Кожа — карта: ориентир для памяти — необходимо запутать — войти в пространственный свет — лабиринт для неё. Единственный.

Каждое воспоминание — в тени — не дается ясному пересказу, путая последовательности событий. В этой паутине оно ведёт моё зрение — глиняную куклу через огонь, ослеплённую уверенностью в собственном присутствии: постоянная форма.

Зрение. Способно ли выстоять в ясности света? Когда ничего не ускользает. Утверждающая данность. Никаких метафор. Прямой порядок слов. Без вопросов и отрицаний.

Безоговорочное утверждение.

На мой вопрос: «Когда ты проснешься?», я получаю ответ в виде тебя, спящей также глубоко, как и минуту назад. Без малейшего движения, размеренно дышащая, что можно настраивать время.

Ты — утвердительная форма. С маленькой буквы "я" начинается любая тень. Как ветер колышет листву, так тени приходят к темноте.

Моё зрение, отвыкшее от яркого света, потерявшее– взгляд. Порабощённый тобой, я не могу оторвать его от тебя, чтобы получить благословение на союз с тенью.

Зрение, рождающее взгляд.

Я связан с ним через тебя, заключившую взгляд в свою неподвижность. Петля пуповины — от меня к зрению через тебя: игольное ушко.

Зрение и я — противоположные концы одной нити. Два берега, вдоль которых течёт моё письмо тебе (записка о моей прогулке).

Путь от тебя к моему зрению — через поток исписанных страниц, из глубины которых ты, призывающая меня к диалогу.

Когда говорим, ты словно держишь лист бумаги для меня наготове. Часто закрывая мне лицо, чтобы не слепил свет.

На улице зима, выпало много снега. Наши глаза способны на прямую траекторию взгляда под ним. Прямой диалог. В тишине от отражённого света. Когда ты — напротив, а он где-то сверху: уходящий от вопроса к нам, не находящийся слов обратиться.

Он — стена свету: снег. Я выхожу на улицу с завязанными глазами. Руки в чернилах. Размахивая ими в стороны — услышать твоё дыхание.

Мои босые ноги замерзают, когда иду по обугленным контурам страниц — стены дома.

Холодное пламя письма. Гипнотизирует. Вызывает танец из тишины тени. Из–за надрезапо линии светотени, проходящей по центру комнаты. Граница между клетками на шахматном поле.

Ты всегда выбираешь белые. Всегда первая. Закрывающая свет. Оставляющая мне тень. Единственный вариант дома.

Постоянно за тобой, уступающий место — право первого хода.

Если спрашивала, то утверждала, не оставляя пространство моему ответу. Мой выбор — отсутствие. Отчаяние, читаемое в моих глазах, ты выдавала за поверхность разменной монеты, которой оплачивается каждая попытка с моей стороны вставить слово.

Пространство отсутствия — обмен репликами между нами: гипотетически невозможный диалог с кляпом во рту, когда прямая речь врывается в мой изношенный криком слух.

 

V

 

Твоё прикосновение привязывает. Пальцы, запущенные в волосы, обездвиживают надёжнее любой верёвки. Птицы летят с юга. Тетива лука легче на стрелу. Ветер наклоняет дым — расчёсывает. Ветер — гребень. Языки волн, закручиваясь в спирали, рассеиваются в зное зеркал. Лезвие снимаешь с движения с преобладающим множеством точек над буквой. Муравейник, как ссадина. Будто дыхание фигуры до появления тени над её центром. В горсти. Щепотка временно стёрта. Половодье форм. Когда векторы зажаты в правом кулаке, то в левом — песок оголяет цветовые отверстия в магме линий над раздробленным огнём. Вещественный смерч. Ты пишешь в сердцевину плотности многократные послания на языке, сломанном часами. Как местность расписана голосами, их хаотичным и импульсами на тканевых лентах тел. Гальваническая азбука приобретает видения, написанные на лицевой стороне света. Он бредит сухостью твоего взгляда. Всего лишь мерцание, а тени покрываются швами. Там, где легче звук, место выстраивается уравнением к руке, описывающей другое место. Разбит шёлк. Твоё прикосновение учится видеть на память.

Уже полдень, но ты продолжаешь спать. Сон чая — крепче железа. Свет обволакивает тело, как конверт письмо. Кожа — лист бумаги. Знает ли конверт о содержании письма? Свет — то, как я думаю? О том, что я внутри него? Придуман им — его мысль. Конверт с письмом тень, где я — твоё беспамятство.

Знаешь ли ты обо мне? за столькими перегородками от тебя? Что ты помнишь из того, что я пытался сказать? Моё тело в середине дня, внутри света скользит, скользит тенью по твоим векам. Я — взмах руки, падение ресницы, помнящей зрение. Зрение пространства. Исцарапано другим зрением. Спрятанным в конверт. Мой взгляд на тебя. Сквозь зной. Его пронзающий. Бросаю его мостом через свет — тень руки на твоём лице: тире, собранное из фрагментов моей плоти под ударом риторического света.

Свет, что ложится на поверхности, как точка в конце предложения. Из глубины которой — я — в бесконечном крике, застывший тенью тени.

Кожа — интонация риторического света. У границы тела падает в фигуру. Речи, снующей от меня к тебе — недосягаемая высказыванию в центре дня.

Ты точка в восклицательном знаке. Оглашаешь неподвижность. Приводя меня в действие, как механизм своего высказывания — мысли о застывании.

Ты всегда восхищалась статуями. Их молчанием. Но больше — неподвижностью. Умением уходить от круговращения света и тени. От вопроса. Быть им для времени. Когда оно задаётся им о себе.

Между нами — время? Его черта? Твоя бестактность, нежелание слушать, запирает в вопрос. В тень. Ответ — ясность: власть света. Понимание себя в нём?

Я догадываюсь, что ты не настроена на разговор, и поэтому должен сам ответить на свой вопрос. Потребуется много времени для самостоятельного падения света на меня.

Так же, в тёмном углу комнаты продолжаю писать.

Ты постепенно демонстрируешь превосходство надо мной в том, как ты ориентируешься на местности. Я уверяла тебя, что не стоит быть таким самоуверенным, и доставала из ящика карты, нарисованные мной от руки. На твой вопрос: «Что изображено на них?» — я указала на насыпи соли у стен. Математический огонь. До какой степени сжимается бумага, чтобы стать маршрутом? Стол — в зазубринах и царапинах. Живи в этом, словно взломано поле. Колесо на скорости зеркала — всматриваюсь, и нити собираются в ландшафт. Люди в исковерканном алфавите прячут тени зрачков. Лес отзывчив к их фантомному произношению. Каждый залом на пространстве отсылает к вопросу о том, что такое сквозная память. Ты готов присвоить себе её цвет. Но что ты скажешь, когда язык отдаст все иглы твоему дому? — набору флексий, пригодному для поверхностного перевода пепла в разряд альтернативного синтаксиса. Настаиваешь на том, чтобы я прокладывала путь за тебя под видом того, что ты способен научить меня большему, если не будешь вмешиваться. Я показываю тебе место в углу комнаты и говорю, что там ты уместнее всего. Своевременность жеста. В ожидании адекватного отклика в твоих действиях, а не то — молчаливое согласие, граничащее с недоумением, выраженным на твоём лице. Несмотря на предложенные карты, ты не находишь себе места — застываешь. Свет играет с тобой, ускользая в самый последний момент. Протягиваешь руку вперёд коснуться его — засвидетельствовать своё умение взаимодействовать с пространством, но полоска света отклоняется вперёд. На первый взгляд, проходит некоторое время, и освещение из окна уже падает иначе. Но ты так чудовищно медлителен, постоянно за его перемещением. И что с того, что свою речь ты кладёшь прямо передо мной? Я смотрю на неё сверху, как свеча отвечает за решение воды подержать её отражение ещё несколько слов наперёд. Простое исчезновение, стоящее обособленно. Из чёрного достаточным зерном горит перевоплощение меня в изобретённую пунктуацией паузу. Я наклоняюсь через, и слова со смещённым центром значения падают наотмашь каплям чёрного масла из рассечённого зрачка, именуемого твоим.

Реконструируем подход, подводящий тебя к краю имени таким образом, чтобы внутренняя часть круга уже начинала оказывать убедительное воздействие на способность внятно говорить о картах на столе, о том с какой отдачей я изображала вихревые новообразования на плоскости не проговариваемого.

Бросаешься громкими фразами о том, что твои карты более подробные. Плотность паутины. Городская развязка требует продолжения. За истинность происходящего в ответе твои сноски. Их усердная последовательность. Как твоё увлечение оттенками синего. В его рамках день набирает силу.

Моё волновое восприятие. Классический алгоритм выведения фигуры из игры. Клетки перерождаются в поле. Грязь, пишущая тобой — нейронное облако, заточившее тебя в фонтанирующий на плоскость спазм. Горит модальное скопление — квантовый мост между нашими застывшими взглядами на чём-то третьем — точке, увлёкшей их в пропорцию. Собой заточившей.

В твоём левом зрачке зреет язык. С изнанки. Ветер замирает на полуслове от зерна. Реки с бриллиантовых воротников по строчке отдают побегу. Прокладываешь к ней свежую пятерню. Пять наречий для присвоения внимания. Расположение рядом. Глаз говорит оттенками — передай холсту ключи. Изображённое — из разряда узловой завязи. Распутать — умертвить. Ты водишь меня по комнате, как читаешь вслух. Разделённые беззвучные костры — беззвучны.

Что тебе мешает открыть ещё одно зрение? Белая ткань листа — пиши непогодой. Грязь повествующая. Определи по изломам и рассечениям разросшийся маятник. Слева направо живёт алфавитная кровь. В одной руке горсть времени, а в другой — глаз: поле языка. Под водой пишет только свет. Ею преломлённый. Обнажающий её, как пространство со смещенным центром. Чтобы мы смогли заговорить, я должен погрузиться в ту же реку, что и ты, с головой, призываешь меня уже не один час.

Иногда ровное, чаще — клякса себя наложением нескольких голосов — пламя.

Говорить с тобой — лист. Сон — плоскость, на которой пишу, отбрасывает длинную тень в полдень. Я — на глубине текста. Есть ли у меня способность повлиять на это?

Она нужна мне — я знаю –проснуться внутри твоего сна. Там, где для света нет места — глубина глубины: спрятанная дверь в твоё забывание.

Забывая себя через акт письма (распускаю память — нить за нитью, ровно укладывая строчками на геометрический свет), я получаю возможность избежать ясности.

Узнавание в зеркале реки. Избежать мелководья, где свет подтверждает каждый участок реальности. Сдерживаешь его потоком письма, жертвуя всю память на ускользающую тень, что указывает путь к двери в твой сон.

В начале недописанной книги. Где конец? Там, где начинается. У самого берега — обрыв. Погружаюсь через всё содержание — без дна. Ноги парят. И снизу — немое слабое свечение.

Книга без начала и конца — акт письма — чернильный или графитовый спазм — текстовый слепок крика, скользящий по шероховатой поверхности света — стекла, за которым твоя спина знаком вопроса мерцает из глубины.

Белая ткань листа? Света? Снизу приближается? Сверху? Может, повешен в пространстве? Невесомость или падаю? В текст? Темноту? В «между»? Встречами. В ожидание. В пустую тяжесть. Когда удар не достигает цели, возвращаясь осколками в свою концентрацию. В кристалл. Напряжение. Расчёт сил. Прояснение в пасмурном небе. Ветвь солнца проседает сквозь дождь. Серый панцирь. Забор, скрывающий горизонт — неровную нить, нарисованную зрением ради сохранения связи, потому что она ограничена расстоянием. Между нами — горизонт сна. Он — возможность говорить. Прийти. Дверь в крик: звук, приводящий его в движение. Опускаясь глубже, я начинаю видеть что-то напоминающее стену. Будто погружаюсь в вертикальном коридоре. Крик притаился, ждёт, горит сигнальным посадочным огнём. Чем я глубже — в чернильную бездну — телосодрогается от вибрации. Я — язык? Язык колокола? Его своды — твой немой крик — падаю на дно языком, чтобы ты смогла позвать меня во весь рост своего голоса.

Вниз по вертикальному коридору. Коридору голоса. Под ногами слабое свечение — поверхность листа, исписанного моей неуравновешенной рукой.

Ты открыта моему взгляду — неподвижна. Вначале он скользит по тебе, затем вязнет в своей накатанной колее, доходящей ему до верхнего предела. Смотрю на лицо, отвожу на секунду взгляд –лицо изменилось. Что именно? Как падает свет. Распределение теней на нём.

Длина фразы — расстояние между нами; слова — отражения нас в окне. Ты не слышишь, как я умоляю тебя проснуться. Непреодолимая. Взмах крыла бабочки. Пока я кричу, сказанное успевает пережить своё звучание, падая в начало. Жить втени крика — время, которое он длится. Вблизи, но снаружи. Втом, что достигает тебя, нет меня, только моя тень на твоём лице. Тень руки.

Свет лжёт. Вода разоблачает этот обман. Опуская ложку в стакан с водой, ты видишь, как она отступает от себя на степень лжи, которой свет играет со мной. Отдаление нас. Шаг вперёд, и ты преломляешься. В переломах света, фрагментами, застываешь под тяжестью тени от руки. Принимающая мой взгляд за неспособность обосновать своё присутствие из–за недописанной страницы книги, когда-то увиденной в твоих руках — макет лица, которое ты хотела вместо моего временами — горячая глина, облепившая пальцы: мягкая лицевая ткань — кожа — страница для ногтей и губ.

По ту сторон голоса лежит моя жизнь: рваные рукава клоуна. Я бы отдал наблюдателю всю одежду, как иллюстрацию беспощадного смеха с его стороны, но ветер постоянно сбивает меня с ног. Поток света в лицо. Я закрываю его руками, и они превращаются в продолжение зрения. Примерно так же место принимает форму взгляда. Я боюсь давать этому определение. Многое не состыковывается. К примеру, как в слепящем потоке я смогу различить менее яркие зоны. Почему бы не описать эти области? На это указывает расположение стаканов в серванте. Кубики замирают на гранях в отшлифованной взглядом местности. Столько усилий ради ясности. Координаты, указанные тобой, в корне неверны. Ты в слепом пятне. Осы жалят гнёзда. Пылающие остротой зрения поселения. Мосты ничего не значат в перечёркнутом эхо. Мы столько времени выстраиваем фигуры из ветра, что песок заговорил в птице. Её смещения — бред соли в волне. Загорает зигзаг в дорогу, и солнце распускается на встречные голоса.

Не ты ли манипулируешь перемещениями света в комнате? Хрупкий алфавит для общения со мной, а точнее пара символов из него, чтобы я понял, где стена, и какой рукой мне её касаться, когда ищу возможность подойти к тебе ближе.

Ты на расстоянии фразы, но мой рот отвергает алфавит. Язык не помнит ни одного из положений внутри рта, соответствующих внятным узнаваемым звукам речи. Он безвольно вывалился изо рта, сопровождаемый обильным потоком слюны, как при бешенстве. Я доведён до крайности в попытке докричаться до тебя — так близко, но вто же время бесконечно далеко, так как моя фраза обрывается, не начавшись.

Вижу тебя со спины, задаваясь вопросом, ты или это? Она — знакома, как поверхность собственных пальцев — изогнута линией к точке, от которой начинается моё сомнение в увиденном.

Пара иероглифов дрейфует маятником между нами в такт твоему глубокому дыханию. Иногда мне кажется, что ты перестала дышать, но приближающий и удаляющийся свет говорит об обратном.

Улавливаю шум реки в том, как ты используешь воздух.

Тень от её волос падает на лист бумаги. Кажется, что лес покровительствует всему написанному. Не вмешивается, а наблюдает со стороны. Строгий и молчаливый критик. Все шорохи внутри себя он доверил моему перу, позволил изобразить свою кровь в некотором наклоне почерка с пропусками и многоточиями. Мне не привыкать играть с краской, поэтому я отдаю лесу руки по локоть. Столько события в одном витке карандаша — нефтяного леса. Жидкий массив. Голосов. Не угадываемых мной. Лишь веду грифелем по оболочке каждого, тут же теряя. Как вода не устаёт разоблачать свет. Его изувеченность. Сломлен ответственностью, налагаемой веками. Столько символов подписывались им. Чтобы вручить их как дар. Дар ясности. Свет истощён. Напугали очередным грузом ответственности за то, что ты видишь во сне, за распутывание этого. Ты пытаешься оправдать ясность, её слабость перед неспособностью не сказать и слова мне, околдованному красотой твоей интонации.

Ты слабее света. Слабее слабости. Он затмевает тебя, ослепляет. Выбивает тень из–под ног. Теряешь её, и она оказывается частично на моём лице — тень пишущей руки. Пишешь от страха перед светом или наоборот? Потому что есть много чего сказать, пока ты спишь, вовлечённая во внутреннюю геометрию языка. Сон — его грань? Не утверждаю, но порой вижу, как надписи (целые тексты) становятся там материками. Это случается ближе к рассвету.

Взять хотя бы дыхание? Постоянная пульсация воздуха, заполняющая пробелы между словами.

Кирпичик за кирпичиком — я строю мостчерез пылающую полднем середину комнаты в тень руки над тобой, чтобы стать ей.

Плетение вен на твоих руках — карты для приближения к тебе. На расстоянии вытянутого крика, ты спишь напротив меня, и взглядом не схвачены подробности маршрута.

Струятся сосуды. Рука — устье тела –впадает в написанное мелким почерком поверх уже написанного (дрожь).

Я вглядываюсь в это и не могу разобрать ни слова. Будто кипящее море на поверхности бумаги. Песчаный берег на скорости света.

В детстве мы призывали духов с помощью самодельной спиритической доски. Получить ответы у немых. Движение пустого спичечного коробка, штор, скрип стула или кресла, внезапный поток воздуха — раскрывается алфавит. Почерк индивидуален. Множества вопросов в одной точке голоса: плотность. Уставший отвечать воздух.

Твой почерк — дыхание, по которому я сверяю часы.

Свет разрезает время. Делит пространство на прошлое и будущее, выступая как настоящее. Мы с тобой в разных часовых поясах, встретившиеся в одновременности. Ты в прошлом, я в будущем. В кольце света — фантом присутствия.

Я вручаю тебе эту нить. Нить моего тела — повествования. Телесность письма. Цвета кожи. Изъятие себя. Принимаешь ли эти строчки как моё продолжение (замещение)?

Обматываю лист телом. Телом письма.

Нить — поводырь — бери: следовать за ней по карте моего разобранного тела — руинам письма.

Нас много: ты, я, разговоры…

Сколько разматывается лица в то, что я демонстрирую? Черепки — именительные буквы. Мне нужно сложить мозаику, но солнце слепит, отражаясь в частях, не даёт. Веду тебя текстом, собранным из лоскутного голоса.

Читая меня — оплодотворяешься. Свод сна. Арки — геометрический смех. Опыляемое в форму. Не схватываемый пульсар.

Сон языка о себе. Ты спишь, и у меня отнимается речь. Вбираешь всё. Включая интонации. Восходящая, ниспадающая — серпантин тела. Его контура. Солнечный диск, деформированный тучами. Недостаточность слов для описания представленного. Вообрази зеркало, и домино упадёт в другой ветер.

Твой крепкий сон о том, как я молчу. Вместо меня говорит твоё тело. Непоколебимое утверждение. Не способное высказаться. Бесформенность. Снег. Белизна листа. Пугающая. Светом. Белая ночь. Сон всплывает на зрачках спящего. Окна нараспашку. Туман, поддерживающий дерево. Рука упирается в поток.

Не удержать. Расстояние абсорбировало шорохи. Каменная скань. Пепельный мост — молчаливый крик красного песка. Мёртвый нерв. Гребень петуха уравнением огня в твоих затихающих тёмных пустынях. Косная метель. Метёт тело (тёплые конуры подлежащего), которого касается мой прямой вопрос: «Кто ты?»

Вопрос — газ — поднимается к потолку, куда тянется твоя развесистая кисть. Всегда ускользающий. Стоит только задуматься о.

Посей сомнение в железную оболочку, мешающую разбудить ноги травным лезвием. Кровеносные окна набрасывают близость поверх пепельного белка. Тело проступает на скорости воды. Плети его извивами сосуда.

По дороге сюда раздетый ливень собирался в третье местоимение. Путь за контур лежит через рукопожатие с тенью. Жатва рук. Сомнительный урожай, выращенный тобой из моего голоса, населяющего непроходимую стену света (сна) между нами. Анфилада монолога.

Эхо твоего голоса налагается на шелест моей тени, скользящей по стене. Освобождающийся от скорлупы овал. Пропускающий зрение глаз от горизонта до разрушения. Вода выходит из своего предела. Комната соткана из основания крика. Приди, цветок огня, на зов осадка.

Огонь не помнит родства риторической сети. Раскалённая сестра разбивает следы на оттенки беспамятства. Ты вносишь в пламя номер прикладной спины. Оборотная сторона голоса — форма съемной тени, онемевшая между единицей и остатком косной меди.

Место, занимаемое тобой, — чёрное пятно на карте, которую ты нарисовала на скорую руку, поддавшись бегу, капель по оконному стеклу. Помнишь наши прогулки этой осенью? Незнакомые монеты на дне фонтанов. Море приняло нас за свои конечности. Мы делали кукол из воды и местных легенд. Лица за ледяной маской. Рельефный почерк. Земля пишет катаклизмами.

Я пишу тебе в нише каменной стены. Из разрыва прямой речи. В геометрическом голоде. Пустоте. Арктический фразеологизм.

Мы пытаемся найти общий язык. Ничей? Сам в себе. Спит. Улитка. Вслушивается в исток. В точку. Зерно сна. Вне нас. В себе. Концентрический слух. Далёкая галактика. Ты закручена в спираль — отдалилась на память света.

Фотография, — то, как помнит свет. Проносит лицо через кристаллическое ничто. Очертание пустоты. Сетка координат — спящий язык, за тенью которого ты ищешь меня.

Если язык — монета, то нам нечем платить. Риторический свет падает на него с той стороны, где ты спишь так долго, погружая меня в его тень. Её границы — моя невозможность говорить.

Я забыл язык. Он давит на меня всей массой своего сна. Хочет быть услышанным, не дающий сказать, набивается в рот. Парализованный язык. Наполняет до предела своей темнотой. Луна доступна с любой из сторон.

Найти общий язык — разбудить. Убрав из пунктира чёрное, срастить дверь — слуховое окно в твой блуждающий сон.

Пишу — следовать за твоей речью. Выводя каждый звук. Отстающее письмо. Речь спит на языке. С ним? Попытка записать неподвижное молчание. Очертить его следы. Осадок несказанного. Так со мной говорит пустошь за окном.

Молчание — вращение круга. Руки — радиусы, движутся, набирая речь. Их перемещение сужает дым до зрачка. Хочешь коснуться письма — пиши на шахматном поле. Цифра легла гроздью воздуха. Соломенная голова, напоминающая стекло. Из видимости я выбираю колодец. Вода в ампулах — сад вспоминает, как исцарапан твой взгляд. Свежий асфальт — мнемонический алгоритм. Битые стёкла, сырость — спазм повествования распускается на нервную дрожь в дождевых каплях от порванного ветвями света и сетку, наброшенную на лист бумаги для привязи письма. Поместить в клетку. Запереть? Нет — успокоить. Определить координаты места, в которое пишу — в твой сон.

Вкладывая по букве в каждый твой след, я именую твоё исчезновение. Уже то, что я в состоянии тебе писать, говорит о том, насколько мы разделены.

Вкладывая слова в бумажное облако, я заставляю ржаветь ножницы. Иглы, на которых застыл мой изношенный ожиданием крик — прямая речь в косвенной тени. Глаза выдают за родниковую поросль огня. Сократи белок до пепла, и ты увидишь, как надпись испаряется с руки. Продавливая смех до кости. Дома, угадываемые в руинах языка — мои бесконечные попытки описать осмысленно твоё местонахождение. Страница падает на пол, а взгляд остаётся на месте — фотография. Мосты — перестань их терять. Моё новое умение строить волосы. Сколько кос понадобиться, чтобы окольцевать твоё имя? Проспекты соли в раненом яблоке — видишь, нет места знамению со стороны родства. Изобретение брода согласуется с умением других отслеживать хронологические стыки в наших отражениях и между. Говори, не смолкая, пока трава добывает из зеркал время на незаметный наклон вслед. Горячая пыль не превышает содержания. А ты вспоминаешь ожоги на уплотнённом зрением воздухе. Скрещивая тела, мы догоняем горизонт. Развитие диалога. Моя речь сбивчива. Стоит только оглянуться, и ветер ложится под кровь. Гранулированный разговор — жест дождю, снятому с наших стен. Дрожь воды. К чему перегородка, когда моя замкнутость — изнутри. Переведи последние две страницы на час вперёд, и ты успеешь за её диктовкой. Безграничное желание совпасть. Мельчайшее проявление интереса. Как тебе удаётся выдерживать такой напор с моей стороны?

Где-то сверху, в высоких тонах твоего голоса, появляясь, плыву. Искрит геометрия. Выветривая место вокруг меня в язык. От меня — мысль, наращивая углы. До зрения. Пылью изучая необжитое. Через кожную сложность масштаб зачитывается складками. Хрустом реки неузнаваем силуэт, понятый точкой, как искажённое произношение того, что ускользает от любой транскрипции. Перенос тяжести из центра за скобки. В угольный свет.

Направленная ночь зажигает прозрачное. Разгоняя цвет в прямоугольном. Перфорированная структура. Паузы, которыми испещрено твоё обращение ко мне. Речь — пауза в молчании. Я просто смотрю тебе в глаза, ничего не говоря. Мой взгляд обращён к тишине внутри тебя. К безымянности.

Когда нет дна. Взгляд проваливается. Что-то подобное схватывается в шелесте листьев над нашим домом. Письмо в никуда. Самому себе. Но где я? Ты? Пропуски в тексте — ответ холодным стёклам.

Ногами чувствую пульсацию. Грудная земля. Распусти молоко на все языки. Струится свет. Ты высказываешься о понятиях, лежащих по ту сторону очага. Вода нема. Снег — она на паузе — набивается в зрачок гончарной луной.

Лепка движения. Внахлёст: барочное — воздух поверх воздуха. Тень моей руки тянется к твоей ладони. Свет раз за разом прерывает это движение: поток молчания.

О чём мне говорит твой взгляд? О самом себе. Ты спишь, и я могу только представлять, как ты смотришь на меня из толщи языка. Сквозь написанное.

Пишу ли я твой взгляд? Твоим взглядом? О себе? В толще вопросов просматривается фрагмент старого помятого листа. Мелькающие изгибы слов. Твой рот скован для таких подробностей. Восковые колодцы. Ты делаешь петлю из того, что я говорю, чтобы я услышал себя. Речевые кольца — прыгай через огонь.

Речь, идущая навстречу. Старая знакомая. Я покажу тебе своё гостеприимство.

Площадь, где резвится твой сон — площадь языка — равна темноте под веками, помноженной на память.

Игра рук перед лампой заставляет говорить тень вместо меня. Игра любовников под покрывалом. Покрывалом движения — шахматной доской, под которой фигуры проживают несколько жизней.

Игра, не выносящая игрока. Льющийся лес через край своего алфавита. Море, западая за язык. Береговая кора. Совладаешь с собой у истока? Простынь — переплёт любовников — парует страницей в оконной глазнице. Пока я читал, ртуть подошла к концу. Ты рассказана плетью. Снятой со спины. Город давит на глаза всем своим потрясением. Приготовь висок, мы отправляемся в пепел. Колонии тишины внутри точки. Птица разворачивает ответ часами к порезу. Однокоренное чтение. В зеркале трава быстрее на пол-книги. И то, что ты добавляешь — сказанное. Ветряные пепельницы. Прикури солнце от нагретого взглядом — удаляется рукав дыма. Поперечное, но читаемо до пунктира: интуиция возвращает полярность во взаимодействие с пересчётом между трёх зыбких фигур — поток сочится луной в ответ на твои звонки, страх быть упомянутой на стольких страницах; умоляла ветер играть по твоим правилам, по своим картам вела меня через голоса и пожары в подземное укрытие, где есть всё для сна и становления паузой в потоке, увлекающим тебя всё сильнее к этим далёким горам на горизонте — оледенелым вершинам, в которых я слышу твой затихающий голос, как элемент моего тела — орган — речь — моя? — льётся к уступам, на которых мы разместили свои лагеря, и две тёмных фигуры склонились над мостом, не глядя друг на друга, что-то бормочут — это можно понять по тому, как роняет тени на руки цветных языков костёр в такую безветренную ночь; не услышать — только спины знаком вопроса огню, и мысль догоняет себя у разбитой дыханием любовников дороги, не узнавая.

Эти двое — узнай их горизонт. Сохрани фотографию, где мы вместе съедаем стекло. Его призрачный блеск — синтаксис, ведущий к освоению крика, забинтованного снегом. Комья земли у правил правописания слова «рука». Птица греет озеро наизусть, умножая тишину. Твои волосы — мой язык. Даже в узлах ты пылаешь равноудалено от меня и всего данного действием. Сверху вниз рисует монета профиль немого. Разменяй на язык. Усни кровью. Ты переворачиваешься на другой бок, и стена ударяет в спину. Текстовый нерв изъят из пересказа глубинной золы. Снимай кожу, чтобы окна дали чёрному голос. То, что говорит из меня или через меня — дополнительная трата ночи. Разбуди железо в тональном убегании звуковой ключицы. Твои плечи — вот чем я хочу писать. Всплеск за всплеском, и язык изодран вклочья. Метеостанции молчат. Равный гул тишины внутри кольца, что говорит со мной моими словами.

Как много ступеней. Отсветы, звуки, слова. Лестница к тебе. Протаптывание троп. Непроходимые ранее места. Зола у порога. Бросаю кости перед следующим шагом. На месте. Моё движение — поочередное поднятие и опускание ног. Бесконечная лестница с одной ступенькой. Очередная волна сбивает меня с ног, и я снова выстраиваю комбинации из слов, ассоциации, чтобы встать во весь рост, не говоря уже о подъеме ноги.

 

VI

 

Город тени — её гравитация настолько сильная, что я не могу оторвать руки от листа. Стоустое молчание. Бетонная стена не пускает к тебе. Каменный свет. Омертвевшее постоянство, с каким я пишу тебе из глубины дня. Что мельче даже поверхности того, в чём ты спишь. Плоскости сна. Населённая твоим дыханием. Метроном моему письму. Я переставляю ноги на месте в такт сну. Ты в коконе. Капсуле сна. Яйцо хранит пробуждение.

Ребекка, переверни страницу, я связан по рукам и ногам нитью твоего сна. Ведущей в никуда. Под твои веки. Из–под левого в правое — петля, окольцевавшая тело. Забинтованный сном.

Пишущая рука — дерево, что выбивается из толщи леса высотой кроны и неимоверно изогнутыми ветвями, на концах которых сияют восковые маски.

Ты смогла рассмотреть это с улицы? Я с таким усилием давил на стекло изнутри, не способный сдвинуться с места, а ты не узнаешь меня. Возможно, снег ослепил тебя или его холод искусал твои босые ноги?

Я там, за стеклом, но чувствую весь труд твоих шагов под снегом, доходящим до пояса. Моё примёрзшее к тени тело отбирает тепло у них. Сложившееся между нами, когда один взгляд наслаивался на другой. Виртуозность, с которой ты сращивала наши тени, как голоса в хор. Теневое многоголосие — разрез, в котором формируется очередное лицо.

То, что я сейчас пишу — предисловие к чему-то основному. Прививка к телу. Негатив письма. Манекен лестницы, что я строю из разрозненных фрагментов текста, написанных на клочках бумаги, что были под руками. Комната разбросана по времени.

Когда я подойду к главному? Что я могу так назвать? Самоуничтожение? Мы уже пришли? Часы, проведённые за столом, рассеялись по письму. Я не знаю, что главное. Только чувствую, что стол не отпускает меня встать и подойти к тебе.

Текст — форма будущего времени. Создается, как попытка предсказать вероятность твоего пробуждения. Способ расшифровки места, в котором ты пребываешь. Открытый текст. Для одновременного вхождения с любой из сторон. Текст — решето — дробит свет на отдельные лучи, охраняющие твой сон. Текст, что даёт возможность всю сложность пути к тебе сосредоточить вокруг оси полудня.

Ты — конечная цель письма? Основной текст, для которого этого предисловие?

Ты всегда прислоняешь палец к моим губам, когда я хочу что-то сказать после долгой паузы в разговоре. Разговор — пауза? Указательный палец — тире. Мост. Между нами — поток текста. Хочу читать безостановочно каждое направление, данное моему взгляду тобой одним из указательных местоимений. Направление к северу крови. Где она усложняется в рубин. Геометрическое родство. Я пишу, и звук от прикосновения ручки к бумаге повторяет мой сдавленный голос. Чернильное эхо — родимое пятно — точка, соединяющая нас.

Слуховое окно. Видишь ту мишень? Закругли свой голос так же. Вечер обещает быть словом. За какой из цифр кричит каменный цветок? Сонные пальцы скользят по столу, усиливая центр комнаты до ореховой скорлупы. Грецкий свет?

Зрачок в центре огня. Не пропусти дымящихся пчёл — пепельных вестников. Тяжёлые облака. Ты выбираешь серый, чтобы я не смог докричаться даже до первой буквы. Кулаки — все, что осталось от глины. Скреплённая слогом тень горит частным. Сомнение? Посмотри, как нить податлива бормотанию. Глаза вяжет цветом. Вдоль дорог разлито серебро. Ресница падает, и земля сворачивается в стрелку. Выбирай заранее цвет, на котором будешь молчать. Места, не знающие следа, зачёркнуты под полынь. Сложностью деревья выкипают из крови на пятом витке имени. Перегретый пульс. Воронка пшеницы. Сделай вдох, чтобы отсчёт пошёл от уровня оледенения речи. Язык — подкова миру — арка, через которую течёт время.

Они изучали каждое движение песка в промежутках речи, направленной к центру знака. Лес вызревает из цвета. Сеет следы меня, опережающего меня на будущее. Со скоростью света меняется смысл сказанного.

Что ты хочешь от меня, когда замолкаешь? Чтобы я сохранил этот красный камень у тебя в руке, что ты достала из дальнего потока? Мой компас сломан, и я не смогу следовать указаниям рубина. Мне сложно это понять, но я стал замечать улыбку на твоём лице. Так как в последнее время я видела лишь твою спину и затылок. Ты смотришь мне прямо в глаза, не проронив ни слова. Горящие огнём глаза. От этого предметы в комнате стали видны, и то, что наделал внезапный порыв ветра. Разбитая ваза, фотография с обгоревшими краями, открытый конверт, письмо горит. У меня не хватает терпения дождаться, пока ты спросишь первый, и я бью тебя по лицу. Дрогнула свеча.

Тогда-то я и увидела лёгкую ухмылку на твоём обычно каменном лице. Вместо того, чтобы увернуться, ты прижал мою ладонь к щеке, и сказал: «Ребекка, проснись!»

 

Поле. Тяжесть, нисходящая со щеки. Что-то агонизирующее. Идёт изнутри. Центра? Не задающее вопросы положение тела — иероглиф в белоснежном коконе. Симметрии сбиты. Ведёт край за спиной. Ускользает. Место нарастает, оставаясь прежним. Стеклянный воздух. Вдох — миллион игл вонзается в горло. Щекочут слух. Пальцы, изучающие телесность.

Слух сух. Хруст. Когда звук крадётся по своему краю. За которым…тяжесть. Не уменьшается. Её центр — в щеке — делает её каменной. Нет воздуха, или я разучился дышать. Горит сырость. Так забывается любой цвет. Что-то постоянно давит со всех сторон. Множество рук толкает моё тело, впечатывая в неподвижность.

Середина потока. Толпа напирает отовсюду. Когда убегает строка от взгляда. Повторение. Фрактал. Гроздь винограда тает в сдавливающей её руке. Хлещет кожа. Прикосновение не успевает за. Музыка, вышедшая из себя. Беззвучное бормотание. Вода видит, что положение тела неестественно отзывается на первое шевеление теней в том, где ждёт сказанное, проживает себя поперёк, и несколько слов остаётся без движения ещё пару вдохов.

Темнота –зерно, что ты вручила мне, проснувшись. Я — поле, его почва — вонзи в меня осколок сна. Остроконечные крики детей, сосульки до земли: бивни льда. Я не узнаю тень своей руки — ветвящееся нечто, раскинулось от зрачка к зрачку, от стула — к окну, от окна –к улице, от улицы — к улице — извивается чёрный дым — чернильная жила ведёт описание заколками бумаги, как твой голос ещё в полусне искал выход ко мне, найдя за закрытым горлом его, светлое "О", это пустое пространство света, куда ты несла звук, спрятанный в моём имени — в темнице — прячь больше, чем одно зерно, больше плода, я приму тебя целиком, без остатка, сомнений и предписаний, твоя слабая рука, что дуновением ветра тронут цветок, тянется ко мне в ослепительно-долгой паузе пробуждения…

Слабое пространство. За столиком в кафе. Твои тяжёлые от долгого сна веки, не дающие посмотреть прямо на меня. Трещина в столе. Расползается. Ты слышишь её движение, будто говорящее молчание. Утро осадком в тумане: застывшее «сейчас», как комок пространства возле тебя, что давится собой от прикосновения к грани, отодвинутой потоком света, когда эхо руки спало с лица.

Низкое зимнее солнце. В его рассеянном свете я вижу своё внимание. Смотрящим на меня. Срывается снег. Безветренно. Несколько снежинок медленно опускаются передо мной. Твои глаза. Ресницы, ещё опущенные в восковую вязкость сна, птица чёрной точкой — фаланга полёта — фокусирует внимание, заостряет верх в купол над нами — воздух обозначен уколом, его мякоть немного отстранена назад (твоя речь: когда ты говоришь со мной, но немного в сторону, обращаясь к моей тени), давая птице углубление — замереть исправлением в ошибке.

Буйство — это то, что можно сказать о свете, встретившем тебя после оцепенения. Я говорю на всех языках, кроме собственного. Единственный блик на стекле не давал мне уснуть рядом с тобой. Город пронзительно живёт в каждом сантиметре звука — щепотка, способная засыпать гору. Вода знает свой путь: управляема весом, по инерции срывает отражения: всё наедине с самим собой. Та часть меня, что приняла тебя при первом движении, остаётся раздробленным рисунком, выложенным на стекле бисером. Другая — непроходимая тень. Пучок света и ты здесь, сквозь сон увидевшая лазейку, по которой кровь выбирает территорию; знание местности распространяет следствие во всех направлениях — эпицентр света, лампа задыхается под серым капюшоном сумерек, на столике стакан с водой: холодные грани –лицо повёрнуто в сон, как дерево усиливает шелест в ответ на нарастающее безумие в нарисованных зрачках. За какими дверями твоя голова? Белые колонны берут в кольцо каждое слово и твоё не проходящее желание лечь поперёк дороги — разделить смех на зоны, чтобы рвань стены не так болезненно отражалась при каждом вдохе. Я вшит в твоё дыхание; швы ползут на срыве связок: треск льда, в осколках памяти собери меня в узнаваемое подобие мысли обо мне, если сможешь открыть глаза в ярком свете. Ветер накреняет камыш, как ты голову, уклоняясь от моей руки, когда хочу дотронуться до твоего лица: лучи кожи: разлетаться семенами по течениям воздуха; головка мака, прими раскрытую ладонь без линий, зеркало дороги, отполированное солнцем, не узнаёт себя под следами, или это шум волн? — озеро сбрасывает засмотревшийся в него мир: сморщивание.

Искривление прямой речи — косвенная; лица — поверхность камня. Мы ходили босыми ногами по раскалённым зноем скалам, а внизу цвет становился ландшафтом. Рытвины: надбровные дуги дороги. Движемся вдоль взгляда, размотанного расстоянием. Глиняные бинты. Сохранят отпечатки ног? Мало ли дождя для печати? Каждая слеза на вес слова во мне разлита. Ком рассыхается и позволяет маленькому «ах» просочиться вовне. Вода хочет камень. Близость галактик срывает звёзды с гравитации. Мы не могли найти выход и сложившейся ситуации — песок продолжал сыпаться в окна, стакан с водой приобретал бронзовый оттенок наших лиц и рук — горение пустоты: уже не горизонт, а рот, заглатывающий солнце. Ты предлагаешь высказать ему всё, что я думаю о свободном переносе значения с места на наблюдателя в пределах одного действия, чтобы декорации сменились шумом. В нём моя плоть обретает опору.

Не объясняя, вкладываешь ладонь в поток, который я даю тебе, как сомнение в своём приближении, расположении относительно твоих знаков вопроса (флажки) о том, как я смогу отодвинуть ткань и внести голос на кончике пальца, когда с двух сторон, почти не образующих зазора, падал бы белый огонь (язык змеи, лес расстёгнут тропой до пояса, ты удаляешься от тени на пол-осени вправо), как минус снят с разности (запах лезвия), и пепел обрастает голосом. Мне предстоит узнать, сколько диалогов мы могли бы собрать из простого журчания родника, но промежутки хранят отголоски, что нам никогда не давались в открытом пространстве, и ты возводишь медленность в квадрат над моим ожиданием начала– окно, за которым спина библиотечной сценой разворачивалась от каждого следующего шага к пробуждению.

Что мы искали в разрушенных домах, проходя сквозь память цвета и воды? Куски стен, собрание стихов сопровождали нас во время перетекания местности в ткань времени, или только мазки разучивают холст на подбор себя в его рельефном недостатке. В постоянном голоде проходили месяцы. Мы ставили пьесы и зачеркнули все дни, чтобы не сбиться со счёта у порога. Вручила мне событие как карту, омытую снами. Переулки, одышка воздуха, ноль — начинается: столик, ты — лёгкая ухмылка, паришь напротив от описания к выражению, не испытывая сопротивления, льёшься во взгляд на тебя — пустой луч (до этого) — наполняя содержанием полоску темноты, привязанную к твоей тени.

Я — клубок. Окружность желания. Убывающая тень. Что привязана к тебе. Лепесток продолжает хранить цвет, опав. Моя память — изношенное пространством время. Очередное начинание: изъятие — требует умения становится той средой, куда предстоит войти (война, лицо бога, нейросеть) ,независимости от формы, которую ты занимал прежде. За волосами я нащупываю твоё лицо? Стена ветвей — за — бесформенное: окружающее тебя свечение, вызванное несвоевременностью моего вопроса — «почему ты молчишь?» Яйцо выходит из скорлупы — слово. Ещё один глоток времени.

Черепная глина заведена на зенит: почкование обезвожено. Ты, рождающая длительность, насколько обжита твоя вместимость? По локоть в неуёмном бормотании. Подкожное просится в печать, но не пускает координатная сетка. Наговори блуждающее зерно в движение для разлома в карте. Слова, что не пускают, разделяют. Несущие больные расстояния. Ты здесь, но пустота — превышает. Волна, отрицающая рост, накрывает твоё присутствие — поглощает? — спонтанное размещение фигур, притупленное зрение. Глыба дна нависла над нами, такими слабыми, не умеющими придавать хоть какие-то значения увиденному. Означающее море. В его указательной плоскости, мы, спрятанные в память, разбиваемся, кипим. Осколки пены — вывернутые наизнанку зеркала.

Узнаёшь меня? Кто ещё так долго готов разрушать себя порывами вакуума — тишина на изводе? Пряжа огня. Завернись в меня как в листок. Окукленная воздухом. Добровольное погружение в смерч — по дуге "я" удаляется от места, куда направлен монолог. В центробежных лучах расщепляемся на односторонние ветры, привязанные друг к другу (плот), сколько тяжести удержим? вынесем? две единицы, стоящие рядом, части одной фразы, подлежащие рассеиванию в звуке, потом в памяти?

Ты набираешь в рот воды перед каждым предстоящим разговором. Глаза, истощённые словами, предоставь серийным ландшафтам. Поросшие сорняками поля. Пустые дороги, непомнящие (незнающие) следов. Мы встречаем отпечатки пальцев в основании воска. Тоненькая струйка — схватить? — нет стаи в этом размахе крыла.

— сколько да в нет?

— там на краю прогулки улица расправит ответ.

— ты успеешь поджечь крылья?

— зачем?

— воздух накормить землёй.

— ты же говорил, что она сыта по горло от твоих пустых обещаний?

— скобки дыханию

— заключительная реплика — начало следующего упоминания о том, что повторяет ребристость внешнего: огонь переступает через движение и узнаёт о своей конечности.

— на этом строится «нет»?

— почему ты не спросишь напрямую?

— его пугает вопросительная интонация.

— а через косвенное пробовал приблизиться?

— он не выносит вскрытие личного.

— он говорил о треугольнике?

— да, и о том, что ослеп.

Это темнота разделась у него перед глазами. Пласты, говорящие вместо.

В место.

— ты где?

— не тронут. Куски текста обтекают местность. В центре тишины. Она — внутри шума — глаз паука.

— что ты видишь?

— шевеление слоёв. Тёмных, маслянистых, сухих, рассыпающихся на элементарное в шорохе.

— я тебя не помню

— пики гор, роса, смех…

— ты что-то сказал?

— бросок штор, пар вместо…

— устал говорить с собой, пойду прольюсь

— более слабое и временное предпочтительнее тут — быстрее достигает поверхности: жидкое поле на излом сообщением, но нет — конечности опережают выдыхаемое: живы в тусклом спазме (туман бредит), мне — ритуал — оживить дорогу надо мной; это несколько вдохов — куда? — на вытянутый воздух не читается и мёртвое (кора молока) — ты не слышишь ход моих мыслей? бег глаз под слоем снега? я же позвал, по имени звал, тебя, тебя одну, по имени Ребекка? это моё воспоминание о тебе, единственное, что открыло сон, я так слаб, новорожденный, не знаю языка, вырван? я вырван из темноты, вырван с корнем, кровью, кровь — корень, извлечённый из темноты, тесноты, из которой я пишу, писал, буду…могу писать? под слоями, ссыпается в рот чернозём, ссыпается весь — пепел: остаток написанного, я писал на твоём теле, я, запивая твоё тело родниковой водой, ем, ем себя, не давая речи течь дальше руки, вижу огонь, впереди огонь? откуда ему тут взяться? это горят глаза от темноты, вязкой смолы, затекающей в каждое отверстие в буквах, в каждое утро…

— так тихо в этом доме

— говорящий снег, горячий.

— ноги, ноги, говорите с дорогой. Она сама приглашает в танец своих изгибов

— мои кости? тот воздух? а в этом…?

— гарь — письмо огня.

— как земля, читающая горизонтом

— открой меня заново. Освободи от земли. От слоёв — её рёбер.

Эти тексты — весь день на них: во рту вкус жёваного стекла. Это как? Откуси воздух, узнаешь. Что-то мне подсказывает, что слабее руки — пишущей — не найти. Любой пишущий или той, что пишет сейчас? Любой, что пишет «сейчас». Я пишу на листе слово “now”. Нет, это не тоже самое. Почему? перевод же такой, как и «сейчас», не отбрасывает тени. Доступно ли мне прикоснуться к «сейчас» через письмо? Письмо — удержание момента? Мне кажется, оно помогает снизить скорость времени, и тогда есть возможность осмотреться по сторонам, пока огромные лопасти не наберут прежнюю силу вращения.

Я пытаюсь описать только одно слово-место «нет». Ну и как получилось? Нет. Почему? Потому что его нет. А что есть? Поэзия? Она помогает? Нет? Зачем тогда она? Чтобы приблизить это «нет», усилить его? Нет.

Я помню его подбородок — острый камень рассекает поверхность локализации, a, b, c, d… натягивается сеть до предела, подражая тихим всплескам волн совсем иной протяжённости, будто серый цвет тяжелеет в зрачках от приближения крадущегося утра, раскаленные пески: следы не успевают остывать в памяти, осесть во мне ясным представлением о чертах лица; я помню только частично его тяжесть надо мной, которую я не ощущал как сумму утраты, а купаясь в лучах завтра, двигал части головоломки в разных направлениях, чтобы выделить уже почти созревшее в массиве застывающего упоминания о…