Кандидат философских наук Алексей Соловьев, автор статей «Девальвация подлинности: история одного разочарования», «Стигмы времени и культура суеты», «Когнитивный капитализм и производство гиперневротичной субъективности» и ряда других ценных публикаций, содержание и логика которых пересекаются с философией и праксисом психотерапии, любезно согласился выступить 6 августа 2022 года с коротким докладом перед членами профессионального сообщества «Общество феноменолого-аналитических психотерапевтов».

Когда речь заходит о человеке и его жизни, то нельзя обойти стороной тему повседневности. Это среда в которой каждый из нас обитает, и порой сам того не замечает, как она конституирует те смыслы, которые мы бездумно поглощаем, чтобы соответствовать критериям ее нормальности. Повседневность задает рамку каким нужно и не нужно быть, как относится к тому или иному явлению и т.п.

Подходить к рассмотрению идеи о повседневности можно с двух сторон. С одной стороны, можно обратиться к работе «Феноменологические интерпретации Аристотеля» М. Хайдеггера, и в след за философом говорить о повседневности как фактичности жизни, то есть о том «месте», из которого каждый из нас черпает материал для размышлений о себе, другом, вещах и мире. Это чувственный уровень познания, ибо опыт, например смотрения в окно, позволяет мне составить представление о происходящем за ним, опираясь лишь на собственное свидетельство, а оно может идти в разрез с общественным мнением. Изложенное можно выразить известной поговоркой «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

С другой стороны, повседневность может быть радикально идеологизирована и содержать многочисленные лозунги (причем они не всегда звучат, а иногда выглядят как подталкивание к чему-то, что релевантно для текущей повседневности), которые диктуют индивиду как нужно воспринимать не только то, что происходит в мире, но и каким нужно быть, а точнее кем точно не нужно быть, чтобы придерживаться политики такой повседневности. Исходя из такого умозаключения можно представить человека перед включенным телевизором, который жадно поглощает его контент, а потом, на основании воспринятого, описывает реальность за окном, включая те события, которые происходят у него во дворе дома. При такой развертки повседневность задает ориентир как нужно думать и воспринимать жизненные события.

Повседневность играет важную роль в жизнеустройстве человека. Например, христианская идеология Среднего века имела сильную власть над человеком и его душой, включая загробную жизнь. В такой повседневности нет неопределенности, она понятна, а законы, которые были прописаны в ней, являлись путеводной звездой для всех и каждого. То же самое можно сказать и о коммунистической повседневности, рамки которой четко выделены и не вызывают ощущения неопределённости. Индивид ясно знает, что ему нужно делать, чтобы соответствовать общепринятому образу Советского человека. Поэтому, когда речь заходит об идеи подлинного/неподлинного существования, то невозможно обойти стороной тему повседневности. Ее присутствие в жизни человека играет важною роль в понимании того, что такое подлинное существование, с одной стороны, и как можно его обнаружить в собственной жизни — с другой. В частности, именно этого и касался М. Хайдеггер в своем основном труде «Бытие и время».

По его мнению, неподлинное существование всегда изначально уже определяет существование человека и уже присутствует в повседневной жизни каждого. В повседневности царит власть анонимности людей (das man), которая узурпирует и угнетает человека, и от которой необходимо освободиться, чтобы подойти к подлинному существованию. Основной чертом неподлинного существования является интенция «быть как все», то есть поддаться искушению быть сопричастным к чему-то большему, слиться с мнениями людей и отказаться от желания проживать собственную жизнь. Если обобщить сказанное, то путь подлинности — это противостояние человека и людей, частного и коллективного, моего и чужого, Dasein и Das man. И границы между ними не размыты, их можно предельно четко определить, если возникает зов к подлинному существованию. Человеку достаточно оттолкнуться от того, чем живут люди в текущей повседневности и нырнуть во внутрь себя, чтобы опуститься на тот уровень глубины себя, где не слышны ничьи голоса, и нащупать там твердую почву для толчка в сторону подлинного существования. Это хорошо показало в автобиографическом романе Славы Курилова «Один в океане». В нем главный герой — Советский человек, который длительное время подготавливает свое тело и дух к побегу из Совестного Союза. Способ, который он выбрал для этого, был необычным и мужественным. Ему предстояло трое суток плыть в открытом океане совершенно одному, с чем он успешно справился с этим и в итоге оказался на «несоветской почве».

Когда все предельно четко и определенно в повседневности, то намного проще сориентироваться в движении к подлинности. Для индивида неподлинное существование имеет определенное оформление, как в случае коммунистической идеологии, где такое положение повседневности позволяет человеку понять свое переживание отчуждения от людей, которое, в рамках концепта подлинного/неподлинного существования может говорить о протесте, или выражаясь словами А. Камю, об экзистенциальный бунте, который может быть воспринят людьми как безумие, либо как акт героизма.

Чтобы пережить подлинное существование недостаточно лишь одного акта отказа от жизни «как все», ибо первоначально человек должен обнаружить себя среди людей в повседневности. Акт обнаружения напрямую связан с мышлением. Подлинность — это другое мышление, то есть это способность мыслить «не как все», не так как принято среди людей, а мыслить по-своему, открывая в мышлении его инаковую и поэтическую сторону. Такая мыслительная сепарация является надежным внутренним ориентиром для движения в сторону собственной жизни, но в большей степени описанное выше и сказанное философом в «Бытие и время» характерно для общества XX века. Возможно, для того чтобы описать статус современного человека в контексте идеи подлинного/неподлинного существования одним М. Хайдеггером теперь не обойтись.

Если обратиться к текущей повседневности и попытаться ее понятийно обозначить, то речь пойдет об эпохе постмодернизма и идеи аутентичности в ней. Интересно отметить, что понятие аутентичность, к которому современная повседневность апеллирует, коммуницируя с массами, отождествляется со словами «подлинность», «индивидуальность», «оригинальность», «эксклюзивность», «самореализация», «эффективность», «целеустремленность» и т.д. Выше мы говорили о том, что можно нащупать четкую границу между подлинным/неподлинным существованием в повседневности человека, но сейчас, на примере семантической мешанине слова «аутентичность», мы предварительно можем заключить, что эти границы в текущей реальности скорее всего будут иметь диффузный характер, о чем, в частности, и пойдет речь дальше.

Прежде чем перейти к центральным размышлениям доклада, необходимо проговорить некоторые понятия философии постмодернизма.

Так, философ Ж.-Ф. Лиотар вводит в обиход понятие «состояние постмодерна». Оно определяется тем, что происходит неустанная критика мета-рассказов, то есть тех идей, форм знаний, объяснительных систем, концепций, которые претендуют на универсальность, доминирование в культуре и легитимизирующие знание, различные социальные институты и определенный образ мышления. Иными словами мета-рассказ — это нормативная форма образа будущего, вектора развития или конструкт истории, который стремиться завладеть сознанием масс, но при этом они постоянно рационально критикуются, что препятствует какой-либо идеи, как в случае коммунизма, крепко закрепиться в умах людей. В современной повседневности все эти незамысловатые идеи каждый раз обновляются, как программное обеспечение смартфона, но это не помешало формированию новой идеологии — неолиберализм.

Неолиберализм возник на почке философских идей М. Фуко, М. Хайдеггер и концептуальных положений экзистенциально-гуманистической психологии (в американской интерпретации).

Основные характеристики неолиберализма: во-первых, это социально-политическое учение и общественное движения, которое исходит из требования максимальной свободы деятельности индивида в различных жизненных сферах; во-вторых, это идеология лишенная стержневой, доминирующей идеологии, которая удовлетворяла бы всех и определяло поведение отдельного индивида, в частности. Можно сказать, что неолиберализм — это идеология без идеологии как таковой. В-третьих, это учение истолковывает все связи человека в терминах рынка, то есть призывая каждого быть именно предпринимателем в своей собственной жизни, превращая саму жизнь в частное предприятие целиком и полностью. Безусловно, речь идет о капиталистическом элементе, который содержит побуждающую идею, чтобы люди стремились быть успешными, конкурентоспособными, эффективными и формировали отношения «купли-продажи».

Идея аутентичности активно эксплуатируется неолиберализмом и уже преобразовалось в персональный бренд, который можно приобрести на рынке в виде готового продукта, так и сконструировать под себе («под ключ») с помощью ведущих мастер-классов, которые нашли секреты успеха и теперь «делятся» с массами. Социальный теоретик А. Реквиц полагает, что индивид в современной повседневности подвержен такому феномену как «перформативная аутентичность». Данное понятие можно выразить формулой «быть сегодня более эффективным, чем вчера». Нужно быть постоянно на высоте, повышать продуктивность, отличаться от других, быть оригинальным и постоянно совершенствоваться, чтобы не отстать от других в массе таких же как ты. Иными словами, речь идет о деятельности «собой напоказ», то есть нужно представлять собой некий проект «искреннего существования», например в тик-токе или сторис инстаграм, но при этом сохранять растворенность в предельной анонимности, ибо диалог ведется с экрана камеры, за которой безликие неизвестные зрители. Это идеологическая икона эпохи текущей повседневности. Она задает то, кем тебе нужно быть, она как бы принуждает человека раскрыть свой потенциал, свою индивидуальность и быть аутентичным в самовыражении. Конечно, капиталистический аспект неолиберализма не упускает момента и стремиться продать человеку образ индивидуальности посредством, например обуви, которая подчеркивает только твой характер или созданием персонального музыкального плейлиста под настроение, при покупке подписки, или можно нанять коуча, который научит тебя правильно ставить цели, и ты наконец-то самореализуешься. Из–за семантической перегрузки первоначального смыслового значения идеи аутентичности сама эта идея стала коммерческим продуктом (например, большой пул литературы по самопомощи выходит под рубрикой «как стать собой/успешно самореализоваться и др.», что, по сути, есть эксплуатация экзистенциально-гуманистического нарратива), который, как кислота, растворяет границы подлинного/неподлинного существованием идиомой «все должны быть аутентичными».

Торжество абсолютной свободы сыграло злую шутку со среднестатистическим индивидом: перед ним открылся небывалый горизонт возможностей, и некто третий постоянно торопит его, чтобы он скорее сориентировался каким он хочет быть и обязательно купил это, ибо есть стандарт неолиберальной повседневности. Это бич современной неопределенности, находясь в котором индивид дезориентируется, и вызвана она не столько тем, что трудно ухватиться за что-то одно конкретное, так как завтра это может не быть уже в тренде пропаганды аутентичного образа жизни, а тем, что фактически любой продукта неолиберализма — это тупиковый сценарий. Это продукт не твой, а созданный другим, который достигнув успеха на капиталистической арене, теперь считает себя экспертом в области личностного роста и якобы лучше тебя самого знает как тебе достичь подлинного существования. С иронией можно сказать, что теперь в поисках аутентичности не нужно вглядываться вглубь себя и прислушиваться к голосу хайдеггерской совести, достаточно просто зайти в книжный магазин и в разделе психология приобрести книгу с ярким названием «Аутентичность. Как быть собой».

Можно сказать, что в сегодняшнее время идея подлинного существования подверглась девальвации. Уже нельзя просто взять и совершить акт мужества, направленный на то, чтобы дистанцироваться от безликой массы и тем самым прийти к опыту подлинного существования, где ценностью является инаковость мышления. И если, например в коммунистической повседневности, человек был не уверен хватит ли ему смелости пойти против советской идеологии, чтобы отвоевать у нее право на собственную жизнь, и он мог из–за этого страдать, то в эпоху неолиберализма причина страдания иная. Современная повседневность и так побуждает человека двигаться по пути индивидуальности и «не думать шаблонно», но благодаря тому, что аутентичность стала трендом, она лишилась флера личного и интимного. У современника нет проблемы, чтобы набраться мужества и заявить о своей уникальности и оригинальности. Он может протестовать против традиций и устоев общества, которые он считает неприемлемыми для себя, и даже это не будет воспринято безликой средой как способ прийти к подлинному существованию, ибо для неолиберализма такое поведение людей является само собой разумеющимся. Текущая повседневность захвачена абсолютной свободой, которая порой требует от индивида быть открытым и толерантным, ибо все кругом самодостаточные аутентичные персоны. Можно предположить, что центральное беспокойство, с которым может сталкиваться (или уже сталкивается) человек эпохи неолиберализма, это не страх, а тревожное сомнение, которое можно выразить рядом вопросов: а чью «подлинность» я проживаю? Как понять, чего хочу именно я? И то, что я хочу — это мое желание или требование среды? Все эти вопросы дезориентируют человека в поиске самого себя среди требований быть оригинальным и уникальным.

Если вести речь от лица психотерапевта, то, можно предположить, что, когда к нему приходит пациент/клиент на прием, то кроме того, что смысловое значение слов «подлинность», «аутентичность», «индивидуальность» и т.п., которые он приносит с собой в кабинет искажены до неузнаваемости, его понимание что такое подлинное и неподлинное существование и где проходит граница между одним и другим размыто, что дополнительно утяжеляет работу специалиста, в частности экзистенциальной традиции.

Открытая дискуссия

Ольга: мне кажется, что бибихинский вариант обозначения идеи аутентичности как собственное и несобственное бытие более точно, чем слова подлинное и неподлинное. Говоря «подлинное/неподлинное» интуитивно подразумевается, что есть что-то вне меня, и как бы находится на определённой дистанции от меня, то есть то, до чего нужно дотянуться. Тогда как смысловое значение слова «собственное», сообщает о чем-то моем или не моем, то есть то, чем я обладаю и это есть не где-то вне меня, а находится внутри меня. С другой стороны, в психотерапевтическом кабинете не играет особую роль как это будет называться, так как в терапевтическом процессе постепенно будут сниматься наружные слои со всех тех «слов», с которым пришел клиент в кабинет психотерапевта, и тем самым будет обнажаться уникальный смысл понимания собственной экзистенции.

Евгений: по ходу вашего доклада мне стало более понятно такое современное явление как картины NFT. И на основание этого явления, можно заключить, что вполне закономерным в текущей повседневности оказывается значимость самого статуса уникальности, а сам объект оказывается второстепенным.

Алексей: если человек специалист, то он может считывать эти слова [подлинное/неподлинное, собственное/несобственное], но не специалист эксплуатирует тему аутентичности как само собой разумеющееся и не берет во внимание тот расчет, что быть аутентичным — это значит исследовать диктатуру людей. Неолиберализм постоянно продуцирует новые сценарии или лучше сказать look, то есть образ аутентичности. В такой повседневности тебе каждый день нужно знать, как ты станешь другим. [Обращаясь к Ольге] Отчасти я с Вами соглашусь, что это проблема языка, но посыл моего сообщения в другом, даже если мы прямо сейчас коллективно найдет замену словам подлинность, собственное бытие и т.п., то это не решит проблему. Речь идет о том, что неолиберальная идеология говорит тебе: «Ты уже свободен. Ты можешь быть любым» или «Ты якобы легко можешь быть подлинным и тебе никто этого не может запретить». Однако, это не решает проблемы современника как отыскать себя самого среди голосов людей. Иными словами, несмотря на то, что на поверхности текущей повседневности вроде бы есть определенность кем стать, а позиция уникальности — это норма неолиберализма, но от этого еще больше возрастает неопределенность, ибо в то же время происходит усложнение выбора, что усиливает в человеке тревогу и способствует развитию депрессии, если опираться на рассуждения бразильского лакановского аналитика Мария Рита Кель. Думаю, помощь пациенту в опыте поиска самого себя же теперь для психотерапевта усложнился, и это нужно учитывать во время терапевтической работы.

Ольга: действительно, где-то может быть сложно, но, с другой стороны, все это выглядит одинаково, причем одинаково в среде вне кабинета, тогда как внутри него эти различия нивелируются. Рано или поздно переживание уникальности проявится, так как терапевтический процесс сам по себе уникален — его не повторить и не воспроизвести. С каждым клиентом всегда все по-разному.

Вячеслав: знаете, я думаю, что, если проводить сравнение между коммунистической и неолиберальной повседневностью на примере идеи аутентичности и то, что окружает ее, то мы может увидеть нечто общее: в их основаниях находится структура «как все». И если в коммунистической повседневности идея подлинности была предельна определена, просто нужно было сделать разворот от коллективной к частной жизни внутри себя, то текущие условиях также зиждется на «как все», но только в этот раз сама идея частной жизни и есть коллективная потребность, ее норма. В общем, что я хочу сказать, раньше были ориентиры, указывающие направления движения к переживанию подлинного существования, и индивиду достаточно было оттолкнуться от идеологии большинства, чтобы опуститься на ту глубину себя, где не слышны голоса людей, а сейчас — эти ориентиры либо утрачены, либо «заражены» неолиберальной повседневностью, и возникает вопрос: «А от чего отталкиваться, если все кругом то и дело говорят, что нужно быть аутентичным?».

Алексей: важно понимать, что неолиберализм не говорит субъекту как и кем быть. Он говорит кем он не должен быть. И он не должен быть «как все», как выразился Вячеслав, но в этом и парадокс, как мы выяснили сегодня.

Евгений: выходит так, будто в настоящее время нормы как таковой нет, то есть она настолько размыта, что трудно найти границу между частным и коллективным.

Алексей: границы нужны, чтобы мы окончательно не сошли с ума. Мы так устроены, что для нас порой важно отдаться во власть мимикрии под что-то в повседневности, но под что нужно мимикрировать? Как возможно углубление опыта аутентичности, если в текущей повседневности постоянно происходит обновление опыта? Так сказать, апгрейд. Еще один важный пункт, который мне бы хотелось сказать. В неолиберализме происходит психотерапизация общества. Например, аутентичность — это нечто вневременное, но нам предлагают пройти тренинг личностного роста или посетить 10 психотерапевтических сессий, и аутентичность у вас в кармане: вынимайте и пользуйтесь. Или вот еще. В последнее время активно пропагандируются техники осознанности. В них ничего плохого нет, ибо полезно владеть навыком эмоциональной саморегуляции, но иногда человек оказывается в таких ситуациях, в которых наоборот нужно дать волю сильным чувствам, чтобы добиться своего, а вместо этого тебе предлагают дышать. Интересно, что в одной из работ по учению неолиберализму об осознанности было сказано, что это способ, который направлен на то, чтобы не создавались проф. союзы. Человека категорически зацикливается на самом себе и своём уникальном внутреннем мире — и в этом проблема именно для экзистенциальной терапии, чья форма во времена Хайдеггера неизбежно была иной, нежели те вызовы, которые предлагает неолиберальный индивидуализм.

Сергей: я так понял, что повседневность неолиберализма предлагает человеку большое количество возможностей кем ему быть, и сам факт этого может говорить о том, будто это способ спрятаться от конечности своего существования. Иными слова, когда у тебе всегда есть возможность — сегодня и завтра — создается впечатление, будто смерти нет и человек бессмертен.

Алексей: в свой работе «Когнитивный капитализм и производство гиперневротичной субъективности» я писал о чем-то похожим. Современный человек может теряться в сегодняшней социальной среде, которая изобилует возможностями, с одной стороны, и в то же время эта же среда, как надзорный орган, требует от него, чтобы он поскорее определился с выбором, даже если завтра он будет уже не актуальным, с другой стороны. Это способствует тому, что происходит культивация гиперневротического субъекта. И если говорить прицельно, то для неолиберализма и капитализма быть «нормальным человеком» значит иметь обсессивно-компульсивные черты. Конечно, речь идет не о клиническом проявлении ОКР, а о таких особенностях личности как самодисциплина, ригидность, точность, перепроверка дел в расписании. Наличие этих качеств у личности говорят о том, что повседневность сегодня — это место для субъекта с ОКР.

Евгений: если говорить из опыта стремления к эффективности, то для этого нужно много здоровья, дел и времени, которое затрачивается на это. Можно предположить, что такой субъект будет ощущать себя мертвым, если думать от противного.

Алексей: да. Это магический ритуал. Пока ты что-то делаешь — ты живой.

Вячеслав: на мой взгляд, если продолжать идею смерти Сергея, я бы сказал, что современный человек находится в постоянной спешке. Он хочет все успеть и своевременно решить свои дела, ибо таков образ успешного человека сегодня. Так вот, за этой спешкой на самом деле скрывается страх смерти, хоть он и не проговаривается в открытую. Нужно быстрей, быстрей, быстрей, а то завтра может не наступить…

Юлия: мне кажется, что это больше про то, что не нужно думать о смерти, так как мысли о ней порождают сильную тревогу. Поэтому, на мой взгляд, это форма избегания идеи смерти.

Алексей: то, что сегодня идея эффективности является приоритетной и служит мерилом твоей уникальности — это очевидный факт. И что важно, так это то, что психотерапия в этой проблеме занимает свою нишу. От нее требуется поскорее вернуть субъекту работоспособность. Таков запрос неолиберализма. Возможно поэтому сейчас большой спрос на краткосрочную терапию, как мне думается. В то же время мы живем в век диктатуры экспертности. Каждый эксперт в чем-то, и многие видят образ «быть собой» именно в этом. Эксперты постоянно успокаивают, помогают справиться с этим гнетущим ощущением экзистенциальной дезориентированности — якобы есть кто-то знающий и уверенный в чём-то. Даже, если эта уверенность ограничена возможность приготовить какое-то блюдо или собрать шкаф из ИКЕА.