перевод: Валерий Мантров

Функционалистские теории сознания исходят из неоднородных направлений деятельности и обращены к целому массиву проблем — от метафизических до эпистемологических, семантических и инженерных. Аналогичным образом, вычислительные теории сознания охватывают различные классы вычислительной сложности. В первой части этого текста рассматривается вопрос о том, каким образом можно объединить функциональное описание человеческого сознания с вычислительным. Во второй же части текста рассматриваются последствия функционально-вычислительного описания сознания на примере сформулированного Аланом Тьюрингом допущения о реализации машинного интеллекта. Осуществление функционально-вычислительного подхода к проблеме человеческого сознания в машинах описано как программа, которая глубоко разъедает саму нашу способность распознавать, что с очевидностью представляет собой человеческий опыт как таковой. Данная программа также переламывает имеющиеся формы исторического опыта, связанные с вопросом о том, что значит быть человеком. И этот перелом знаменует собой подлинное начало истории машинного интеллекта.

Функция, вычисление и их объединение

Являясь тезисом философии сознания, функционализм представляет собой взгляд на сознание как на функциональную организацию. Он пытается объяснить, что именно делает сознание и как оно это делает, ссылаясь на функциональные роли и свойства, которые могут быть как каузальными, так и логико-концептуальными. В этом смысле функционализм тесно сопрягается со следующими темами: (а) с метафизической проблемой дескрипции каузальных отношений между тем, что объясняет и тем, что подвергается объяснению в функциональных терминах селекции и целе-осуществления (т.е. в терминах, рассматривающих функцию как-то, что в соответствии с конкретными и релевантными критериями селекции создает различие в объясняемом); (b) с эпистемической и семантической проблемой различия между семантическим содержанием и физической информацией, а также с проблемой понимания семантики в терминах функций как логико-концептуальных ролей; © с инженерной проблемой, касающейся реализации функциональных свойств по отношению к структурным свойствам или в отрыве от них.

Компутационализм — это позиция, согласно которой функциональная организация мозга носит характер вычислительного процесса или, другими словами, вычисления реализует, а нейронные состояния можно рассматривать как состояния в рамках вычислительных процессов. В этом контексте вычисления могут означать либо внутренние вычисления (т.е. вычисления, оторванные от семантики полезности, подразумеваемой в алгоритмах), либо логические вычисления (в которых процессы неявно реализуют алгоритмы для получения определенных результатов). В то время как анализ с точки зрения внутренних вычислений пытается обнаружить и измерить основные пространственно-временные элементы обработки информации без ссылки на выходные состояния или произведенную информацию, анализ в терминах алгоритмических вычислений основывается на идентификации выходных состояний и последующем выделении процессов, которые алгоритмически отображают вход в этот конкретный выход.

Внутренние вычисления рассказывают о том, как структуры в действительности поддерживают и ограничивают обработку информации, выстраивая закономерности, и о том, как структуры переходят из одного внутреннего состояния в другое, осциллируя между случайностью и порядком (как внутренней связью между структурной сложностью и внутренними вычислительными возможностями процессов). Алгоритмические вычисления занимаются сопоставлением входных и выходных состояний (или состояний и действий), а также пытаются рассмотреть их соответствие как некий паттерн или как ужатую регулярность, которую можно ухватить алгоритмически. Таким образом, с точки зрения алгоритмических вычислений, как машина, так и мозг осуществляют вычисление функции путем выполнения одной или нескольких программ или групп алгоритмов.

В действительности ни функционализм, ни компутационализм не влекут за собой друг друга. Но если мы воспринимаем их как имплицитно или эксплицитно связанные, то есть если функциональная организация (с функциями, имеющими каузальные или логические роли) рассматривается как вычисление либо внутреннее, либо алгоритмическое, то результатом мы имеем подход с позиции вычислительного функционализма.

В зависимости от того, что именно подразумевается под функцией (каузальная или логико-концептуальная функция) и в зависимости от того, что именно подразумевается под вычислением (внутренне-структурное вычисление или алгоритмическая декомпозиция), соединение функционализма с вычислительным пониманием результируется в различных позициях и подходах: в рациональном или нормативном функционализме, учитывающем наличие структурных ограничений (Селларс, 2007), в сильном механистическом/каузальном функционализме (Бехтель, 2008), в рациональном функционализме на уровне алгоритмической декомпозируемости (Брэндом, 2008), в нормативно-ограниченном функционализме внутренних вычислений (Кравер, 2007), в сильном логическом функционализме с алгоритмическими вычислениями (классические интерпретации искусственного интеллекта), в каузальном функционализме с внутренними вычислениями, или в слабом логическом функционализме с внутренними вычислениями и сильными структурными ограничениями (программы искусственного интеллекта, основанные на тех или иных материальных воплощениях когнитивных способностей) и так далее.

Пусть это и спорное утверждение, но, рассматривая мышление как деятельность, которая должна быть теоретически и практически разработана, философия превращает себя в неявный функционалистский проект. Философ должен поддерживать хотя бы один тип функционализма, поскольку мышление — это деятельность, и основная задача философа — проработать разветвления этой деятельности в самом широком смысле и изучить условия, необходимые для её осуществления. Выполнение этой задачи неизбежно заставляет философию взаимодействовать с другими дисциплинами, и в зависимости от масштаба и глубины философской мысли требует от нее строгого знакомства с социальными и естественными науками, политэкономией и нейронауками, вычислительной лингвистикой и эволюционной биологией.

Сознание — это то, что оно делает. И хотя это ментальное или ноэтическое действие можно рассматривать как ограниченное структурной сложностью материального субстрата, его, тем не менее следует описывать на функциональном словаре активности или действий. Сознание — независимо от того, рассматривается ли оно как интеграция различных, но взаимосвязанных видов деятельности, имеющих отношение к перцепции, мышлению и интенции, или же как когнитивно-практический проект, чьи значения и последствия до сих пор во многом неизвестны (а-ля Гегель и Моу Цзунсань), — имеет прежде всего функциональное содержание (Моу, 2014).

Идентификация сознания как вещи — это шаг к тому, чтобы сделать сознание невыразимым, поскольку такая идентификация сглаживает специфические условия и ограничения (материальные или логико-концептуальные), необходимые для реализации сознания, и тем самым, наделяет его первозданными и вечными качествами. Сознание становится данностью. Но характеристика сознания в терминах ролевой деятельности или функций — это первый шаг к тому, чтобы не дать сознанию стать всеобъемлющим до такой степени, что оно становится невыразимым. Это происходит потому, что, определяя сознание в терминах деятельности, мы вынуждены объяснять, как эта деятельность реализуется, какие процессы и структуры сдерживают и поддерживают её, и какие роли она исполняет.

Такая функциональная декомпозиция или анализ дают нам дополнительную информацию о том, является ли то, что делает сознание, действительно некой единой активностью или на самом деле эта активность состоит из качественно отличных видов деятельности со специфическими ролями и сферами как в рамках того, что мы ранее рассматривали в качестве единой картины сознания, так и вне этих рамок. Другими словами, рассмотрение и изучение сознания в терминах функции не только избавляет нас от проблемы невыразимости, но и ведет также к системному разрушению овеществленной картины сознания. В этом смысле функциональное описание сознания является одновременно критическим и конструктивным жестом. Критическим, поскольку подвергает все, что мы понимаем под сознанием, функциональному анализу или методической декомпозиции. Способности различаются в зависимости от видов деятельности, которые эти способности реализуют, а виды деятельности дифференцируются по их ролям и исследуются в свете условий, необходимых для их осуществления, включающих в себя и собственные закономерности отдельных процессов, и иерархии структурной сложности с их внутриуровневыми и межуровневыми ограничениями и отношениями зависимости между составляющими, и различные классы и типы функций и т. д.

Соответственно, функциональное описание способно раскрыть не только то, что представляют собой те или иные виды деятельности, которые мы ассоциируем с сознанием, и не только то, какие роли они исполняют, но также и то, как они организованы и воплощены. Если заглянуть вглубь функциональной организации и условий реализации, можно обнаружить, что-то, что раньше считалось одним видом деятельности, может оказаться набором качественно отличных друг от друга видов деятельности, или напротив, разные активности могут вдруг оказаться чем-то одним. Аналитическое исследование, начатое функциональным описанием, приводит к фундаментальной переоценке природы когнитивной деятельности и, таким образом, завершается радикальным изменением нашего понимания специфической для сознания деятельности, включая мышление.

Теперь, поскольку это аналитическое расследование идентифицирует и картирует условия, необходимые для реализации специфической для сознания деятельности, оно также является программой функциональной реализации и конструирования когнитивных способностей. Расширенная функциональная карта — это план реализации. Другими словами, функциональное описание имеет конструктивный характер. Именно в контексте функционального описания и функциональной реализации роль исчисления и его связь с функционализмом становятся явными. Если существует вычислительная дескрипция функции, то эта функция может — в теории и в рамках правильной парадигмы вычислений — быть реконструирована с помощью машины или системы взаимодействующих агентов, способных осуществить соответствующие вычисления. В этом смысле вычислительная дескрипция — это не то же самое, что функциональная дескрипция, поскольку это отчет о функциональной реализуемости в терминах вычисления с точки зрения условий вычислимости/невычислимости функций конкретного класса, а также с точки зрения парадигмы вычислений, в рамках которой определяется вычислительная сложность (1).

Сочетание функционализма с вычислительной логикой требует тщательно контролируемого синтеза. Основываясь на своих иерархиях, ролях и принадлежностях к определенным структурам, различные условия реализуемости осуществляют различные типы или классы вычислений, некоторые из которых являются вычислительно неразрешимыми для других. Если под компутационализмом понимать общую оптику, при которой вычисления на уровне каузальных механизмов и вычисления на уровне логико-концептуальных функций без разбора объединяются вне различия между разными классами вычислительных функций или вычислительных моделей в разрезе соответствующих критериев применимости к алгоритмическим и неалгоритмическим (интерактивным) формам поведения, то из брака функционализма и компутационализма не возникнет ничего, кроме перегруженной наивными предрассудками вычислительной культуры. В рамках этой культуры перспективы и последствия вычислительной реконструкции сложных когнитивных способностей всегда будут балансировать между некритичным оптимизмом и догматичным цинизмом, то есть между тезисами неизбежности и невозможности.

Но функциональная реализация когнитивных способностей — вне зависимости от того, идет ли речь о тех или иных формах материального воплощения таких способностей или о воспроизводстве семантической сложности — в действительности может быть схвачена и реконструирована вычислениями. Аналитико-конструктивные перспективы вычислительного функционализма открыты к изучению и экспериментам. Так или иначе, это возможно только в том случае, если условия реализации тщательно дифференцированы и исследованы применительно к различным способам и классам вычислений. Если деятельность, которая считается мышлением, понимается как чисто символическая (примером чему служит ориентация классической программы ИИ на символические алгоритмические вычисления) или чисто каузальная (структурные теории сознания, ориентированные на внутренние вычисления), то результатом, скорее всего, будет либо свидетельство невозможности функциональной реализации сознания, либо свидетельство неразрешимости его функциональных свойств посредством вычислений (а может быть, и то и другое). Но эти свидетельства проистекают не из внутреннего сопротивления специфической для сознания активности функциональным и вычислительным описаниям. Они скорее являются результатом некорректных и несовместимых функциональных и вычислительных описаний (отсутствия правильного вычислительного описания в контексте адекватной вычислительной парадигмы). Следовательно, их нельзя рассматривать в качестве аргументации против функциональной реализации разума (т.е. идеи о том, что разум может быть реконструирован различными наборами реализаторов) или вычислительной дескрипции его реализуемости (т. е. идеи о том, что специфические для разума активности могут быть реализованы с помощью вычислительных функций, которые могут быть воплощены в артефактах).

Внутрисистемное вычислительное моделирование применимо к каузально-структурным условиям реализации, тогда как символическое логическое исчисление касается языка на уровне синтаксиса. Однако семантическая сложность, связанная с концептуальной деятельностью и выполнением правил, требует алгоритмической декомпозиции иного рода, относящейся к социальному или интерактивному измерению языковых дискурсивных практик, в которых прагматическое опосредование синтаксических выражений порождает различные слои семантики и разряды концептов. Сложные семантические способности достигаются посредством диалогических аспектов языка, которые предполагают взаимодействие между агентами или пользователями (2). С учетом того, что логика и развивающаяся структура взаимодействия становится здесь фундаментальной задачей вычисления в силу своей необходимости для реализации концептуальных функций или концепт-ролей, сложные когнитивные способности, включающие в себя семантическое богатство, ресурсочувствительные умозаключения и динамический характер структур требуют смены парадигмы в вычислительном моделировании. Соответствующий подход должен удовлетворительно отображать процесс взаимодействия как интегральный и обязательный элемент вычисления.

Именно это нередуцируемое и фундаментальное интерактивно-социальное измерение ключевых когнитивных компонентов, таких как использование понятий, семантическая сложность и материальный вывод, не удаётся рассмотреть и исследовать в рамках классической программы искусственного интеллекта, направленной на создание сложных когнитивных способностей. Является ли парадигма эффективных вычислений Чёрча-Тьюринга с ее широко обсуждаемыми импликациями алгоритмической механизируемости подходящим кандидатом для моделирования интерактивно-социальных аспектов когнитивного? Или же она по своей сути становится неадекватной, когда её определение вычислений расширяется и включает в себя взаимодействие в его развивающемся и немонотонном смысле, происходящее в открытых системах и диалогах между асинхронными процессами или агентами, как сотрудничающими друг с другом, так и друг другу противостоящими? Или поставим вопрос даже в более широком смысле, — могут ли социальные лингвистические дискурсивные практики, ответственные за семантическую сложность, быть описаны средствами вычислений? Можно ли алгоритмизировать вычислительные описания социально-прагматических измерений семантики и умозаключения, учитывая, что вычислительное описание — это не то же самое, что алгоритмическое описание? И если они действительно могут быть алгоритмически выражены, то какими видами алгоритмов? Дело в том, что если под вычислениями мы здесь понимаем символические алгоритмы, то ответ будет отрицательным. Но тем не менее, поскольку язык -это форма вычисления и сжатия, хотя и такая, в которой сжатие модифицировано для совместного использования и взаимодействия между агентами и в которой различные вычислительные классы комбинируются и интегрируются — даже семантическая сложность или смысловые отношения языка могут быть «в принципе» сгенерированы вычислительным путем (3). При категоричном отказе от этой возможности мы рискуем заменить невыразимость разума и его деятельности невыразимостью социального и его дискурсивных практик. Для того, чтобы найти и разработать соответствующие вычислительные модели и алгоритмы формирования понятий и использования смыслов, сначала нужно определить, какие виды деятельности должны выполнять коллективы агентов — будь то животных агентов или агентов-артефактов — для того, чтобы считаться вовлеченными в лингвистические дискурсивные практики.

Альянс функционализма и вычислительной теории продвигает конструктивные последствия первого на один шаг дальше, но этот шаг во всех отношениях является скачком. Если функционалистское представление о сознании представляет собой примерный план-набросок реализации и реконструкции сознания, то функционально-вычислительное описание сознания — это уже актуальная программа реализации сознания за пределами его естественной среды обитания, реализации в контекстах, которые нам еще предстоит предусмотреть. Такая открытость к реализации предполагает функциональную эволюцию, которая больше не является биологической или обусловленной некой сущностной структурой.

История функционализма имеет глубокие философские корни, восходящие к Платону, к стоикам (функциональное объяснение эмоций) и простирается до Канта, Гегеля, Селларса, Брэндома и Уимсатта. Аналогичным образом, вычислительный подход также имеет долгую историю, связанную со схоластическими логиками, ранней механистической философией, проектом mathesis universalis, революциями в математике и логике на волне появления современных вычислений и, в конечном счете, с нынешними достижениями в вычислительной механике и в теории вычислительной сложности (в лице таких фигур, как Чарльз Беннетт и Джеймс Кратчфилд). Однако вычислительный функционализм — по крайней мере, в его строгой детализации — возник совсем недавно. Среди его предшественников особенно выделяется Алан Тьюринг. Важность вычислительного проекта Тьюринга заключается в том, что он одновременно раздвигает границы как теоретического, так и экспериментального. Вычислительный функционализм представлен Тьюрингом как теория, которая стремится к своей собственной реализации, и на самом деле это теория, которая должна соответствовать возрастающим темпам своей конкретной реализации.

Революция, которая пишет свое собственное прошлое

Чтобы продолжить и завершить это эссе, я намерен кратко остановиться на значении функционалистского подхода к человеческому сознанию и, в частности, на значении вычислительно-функционалистского проекта Тьюринга как теоретического эксперимента по реализации мыслящей агентности или когнитивно-практического субъекта в машинном субстрате. Как будет утверждаться далее, конечные результаты этого эксперимента позволяют ликвидировать канонический портрет человека из перспективы возвращения из будущего. Здесь зарождается программа, в рамках которой человечество на практике приступает к проработке вопроса, который уже был поднят в рамках физических наук: «В какой степени явленный образ человека-в-мире жизнеспособен?» (Сэлларс 2007, 386).

В этой связи я буду рассматривать последствия, извлекаемые из ответов Алана Тьюринга на "возражения, исходящие из того, что машина не всё может выполнить" [Arguments from Various Disabilities], в качестве посягательства на канонический портрет человеческого, — посягательства, не менее значительного по своим теоретическим и практическим эффектам, чем навсегда изменившая наши твердые представления о мире и о нашем месте в нём революция Коперника. В своем новаторском эссе «Вычислительные машины и разум» Тьюринг (1950) отвечает на ряд часто высказываемых возражений против имплицитного, хотя и фундаментального предположения вычислительного функционализма, а именно, предположения возможности реализации машины, способной посредством вычислений осуществлять такие функции как восприятие, познание и интенция, — то есть те функции, которые мы обычно исключительно связываем с человеческим опытом.

Машины не могут думать, машины не могут испытывать эмоции, машины не могут быть целеустремленными, они не могут быть проактивными и так далее. Тьюринг перечисляет все эти пункты в контексте возражений, исходящих из машинной недееспособности, — это своего рода машинная разновидность "соломенного аргумента" [straw machine argument], то есть аргумента необоснованного и шаткого. Соответствующая этим возражениям позиция является скорее порождением наших психологических страхов и остаточных теологических подходов к Вселенной и самим себе, чем результатом состоятельной и обоснованной аргументации.

В качестве сторонника подобной аргументации, охранитель человеческого сознания [the mind-preservationist] считает, что сознание не может быть функциональнореализовано или воплощено в каком-либо ином субстрате. Он не только отвергает функционалистскую реализацию сознания, но и в итоге склоняется к форме витализма или утверждения некой невыразимой природы человеческого сознания. Охранитель человеческого сознания всегда рассматривает способности машины с точки зрения эндемической недееспособности. Но в действительности, отвергая функциональную реализацию сознания в машине, он фактически отрицает не машину, а сознание как таковое. То, что в итоге отвергается охранителем человеческого сознания, это возможность отображения его функций, а также возможность моделирования сознания и определения его в качестве объекта тщательного изучения. Одним словом, эта позиция сопротивляется тому, чтобы рассматривать сознание как-то, чем оно в действительности является.

Охранитель человеческого сознания превращает эпистемологический вопрос об определении условий, необходимых для реализации сознания (того, что делает сознание сознанием), в онтологическую установку невозможности подобной реализации. Если сторонник сохранения сознания просто говорит, что мы не знаем, как реализуются те способности, которые мы связываем с сознанием — или, в более общем смысле, — с человеческим опытом, — то он явно не может в таком случае строго отрицать возможность реализации этих способностей в машине. Почему? Потому что в таком случае это было бы демонстрацией некой временно действующей формой агностицизма, который отнюдь не заслуживает неприятия, ибо в таком случае он может уступить и согласиться с возможностью будущего — пусть даже очень отдаленного — в котором будут соблюдены как эпистемические условия, так и технические критерии подобной машинной реализации. Следовательно, сторонник сохранения сознания должен предоставить данной эпистемологической неопределенности онтологический статус, чтобы превратить предварительную реакцию в решительное отрицание, отбросив предположение о правдоподобности такого будущего (с перспективой появления адекватной функциональной картины и способов ее воплощения) в пользу тезиса о его бесконечной неправдоподобности.

В этом отношении машинный дениализм — это просто форма отрицания вопроса о том, что такое сознание и чем оно может быть. Соответственно, отказ от стремления понять сознание совпадает с действиями против эволюции сознания, поскольку с прагматико-функциональной точки зрения понимание значения сознания неотделимо от того, как сознание может быть определено, реконструировано и модифицировано в различных контекстах. Но если нам не хватает определения сознания, которое само по себе является картой для его реализации и объективации, то как мы можем с такой готовностью исключить возможность создания машины, им наделенной? Соответственно, сторонник сохранения сознания придерживается двойных стандартов, когда речь заходит о признании сознания и мерой, и объектом своей критики. Он говорит, что машина не может заниматься умственной деятельностью, — словно у него есть понимание того, что в действительности сознание и умственная деятельность представляют собой и как они реализованы. Однако если он не знает, что представляет собой деятельность сознания, то он вряд ли способен критически подойти к функциональному описанию реализации/воплощения сознания с точки зрения его инвалидности или невозможности (4).

Если вы не знаете, что такое сознание, то как вы можете утверждать, что машина не может им обладать? В рамках понимания того, что это «что», фигурирующее в данном вопросе, есть та самая карта функциональной реализуемости сознания, это самое «что» вполне может быть воплощенно в машинном. Это «что» может быть функционально описано как некие действия, определяющие, что такое сознание. Таким образом, сознание описывается как функциональный элемент, в терминах его способностей к мышлению (т. е. вовлечения в ментальную деятельность). С точки зрения функционализма, то, что что делает вещь вещью, — это не то, чем вещь является, а то, что вещь делает.

Деятельность сознания действительно является особенной в том смысле, что она распространена не повсеместно. И как полагает Уильям Бехтель (2008, 3) сознание является чем-то особенным, а набор его активностей имеет соотвествующие специфические характеристики отнюдь не из-за того, что оно состоит из неких механизмов, но благодаря наличию механизмов нужного типа. Эта некая особенность не является результатом чего-то невыразимого или запредельной уникальности: это следствие правильной организации реализаторов подходящего типа.

По этой причине, если кто-то принимает возражения с точки зрения недееспособности, в качестве стандартной стратегии по отношению к машинам или пользуется ими в рамках предопределенной реакции на возможность реализации сознания в отличных субстратах, они уже не имеют подлинно критического содержания. Почему? Потому что такая критическая стратегия имплицитно расписывается в приверженности консервативно-охранительским взглядам на сознание как на нечто по своей природе закрытое для картирования и (пере)изобретения. Сознание, на страже которого она стоит, обладает таким особым статусом, потому что оно уникально на уровне картирования и конструируемости. Его нельзя сконструировать, потому что оно не может быть полностью картировано. Его нельзя картировать, потому что его нельзя определить. Его нельзя определить, потому что оно в какой-то своей области невыразимо. Если оно в какой-то своей области невыразимо, то оно невыразимо повсеместно. Поэтому сингулярность сознания есть эффект его невыразимости. Но если мы купимся на эту невыразимую вещь, и она займёт центральное место в нашем восприятии мира, то мы также будем готовы рассматривать и многие другие вещи во Вселенной в качестве невыразимых. Следовательно, мы обнаружим себя в качестве приверженцев полномасштабного мистицизма.

Программа Тьюринга сигнализирует о наступлении наиболее значимой фазы в историческом развитии человека, — фазы, определяющей значение проекта человечности в обновлении определения того, что значит быть человеком. Важность здесь заключается в приближении к решению самого фундаментального вопроса из числа поставленных Кантом (1885, 15): «Что такое человек?», или что значит быть человеком?

В отличие от революции Коперника, дарвиновской революции, ньютоновской революции и эйнштейновской революции, в результате которых мы видим, как последствия радикальной теоретической переориентации сразу же проявляются в мировоззрении настоящего, местом действия революции Тьюринга всегда будет являться лишь будущее. Говоря иначе, революция Тьюринга не происходит здесь и сейчас, поскольку она, если выразиться точнее, представляет собой конструктивную теорию сознания, подразумевающую вычислительно-функциональный подход. Она постепенно (из перспективы «здесь и сейчас»), но катастрофически (из перспективы будущего) вносит изменения как в понимание сознания, так и в условия его реализации путем осуществления — шаг за шагом, функция за функцией, алгоритм за алгоритмом — функционального подхода к сознанию в машинах. По этой причине концепция революции, которую разрабатывает проект Тьюринга, принципиально отличается от траектории революции Коперника как предвестницы современных теоретических наук.

Революция Тьюринга предполагает, что будущее не будет вариативным продолжением настоящего состояния. Оно не будет являться частью того же самого континуума, что и настоящее. Что бы ни прибыло обратно из будущего — а в данном случае это и сознание, реализованное в машине, и машина, оснащенная сознанием, — оно не будет являться частью того же самого континуума, что и наши исторические предвосхищения относительно того, что такое сознание и как выглядит машина. В каком-то смысле отношение между тем, что мы принимаем как сознание, и машинно-реализуемым представлением о сознании сродни тому, что Рене Том описывает как катастрофическое перемещение во времени между образом и его моделью, означающим и означаемым, потомком и родителем. Во взаимодействии означаемого и означающего диссипативная необратимость времени маскирует принцип обратимости (сохранения), действующий за ним:

«Формирование образов на основе модели предстает как проявление универсальной динамики, имеющей необратимый характер. Происходит само-развитие модели в образ, изоморфный самому себе. Однако очень часто этот процесс использует и взаимодействие обратимого характера. …Означаемое производит означающие в непрерывном ветвлении. Но означающее также воспроизводит означаемое каждый раз, когда мы интерпретируем знак… Для того чтобы означающее (потомок) снова стало означаемым (родителем), промежутка времени одного генеративного процесса вполне достаточно». (Thom 1983, 264)

Отношение между человеком и его отображением в вычислениях становятся отношением означаемого как родителя и означающего как потомка. Это иллюстрирует процесс, в котором будущее снова и снова настигает настоящее: изображение моллюска, что появляется на камне, вскоре вытеснит самого моллюска из настоящего. Эмбрион растет и развивает структуру, изоморфную своему родительскому организму, но претерпевшую обширные пространственно-временные преобразования. По мере того, как человек впечатывает и пролиферирует свой образ в машинах, машины переизобретают образ своего создателя, подвергают его ревизии и повторно воплощают в жизнь.

В той мере, в какой мы не можем принять охранительскую идеологию в отношении сознания без ущерба для самих себя и в той мере, в какой вычислительно-функционалистский подход к сознанию открыт для дальнейших эпистемических и технических достижений, наше стремление к реализации сознания в машинах имеет будущую важность и высоковероятную возможность, в свете которой связь сознания с любой данной природой или фиксированной конституцией будет становиться крайне неправдоподобной и необъективной.

Но почему революция Тьюринга в когнитивных науках и теоретической информатике является революцией, которая замышляется и осуществляется в будущем? В силу того, что Тьюринг предлагает схему или общую программу доскональной реконструкции и пересмотра того, что значит быть человеком, и, следовательно, человечности как коллективной и исторической констелляции. Тьюринг исходит из того, что значение человека может быть функционально абстрагировано и реализовано как вычисление. Имеется в виду значение сознания как набора видов деятельности, охватывающих восприятие, мышление, обоснование и способность к целенаправленным действиям.

Адекватное функциональное абстрагирование и реализация этого представления о человеческой значимости предполагает, что «то, что составляет значение человеческого», может быть реализовано различными индивидуализирующими параметрами или реализаторами, а также в различных способах организации. Новые контексты или среды воплощения имеют возможность изменять и обновлять эту функциональную схему радикально. Другими словами, значение сознания будет изменяться в ходе его пере-воплощения в форме тех или иных артефактов. По той причине, что воплощение — это не просто перемещение функции или абстрактного протокола из одной поддерживающей структуры в другую. Это повторное исполнение функциональной роли в новом контексте, которое последовательно придает новый смысл этой роли, наделяя ее различными определяющими отношениями. Говоря иначе, реализация — это исполнение функциональной схемы в новом контексте или среде со своими специфическими требованиями и целями. Соответственно, повторное воплощение — это контекстуальное перепрофилирование или перемоделирование функции, которое диверсифицирует её содержание.

Искусственная реализация сознания путем замены его естественной конституции или биологической организации другими материальными или даже социальными организациями, является центральным аспектом сознания. Быть искусственным, или, точнее, выражать себя через артефактное, — это главный смысл сознания как того, что имеет историю, а не сущностную природу. Искусственное здесь выражает практическую разработку того, что значит адаптироваться к новым целям и задачам, не подразумевая при этом нарушения естественных законов. Иметь историю, значит иметь возможность быть искусственным, то есть выражать себя не через то, что дано вам от природы, а через то, что вы сами можете создать и организовать. Отрицание этой истории — тоже самое, что отрицание свободы во всех ее формах. Отрицать искусственную истину сознания и отказываться довести эту истину до ее окончательных выводов, значит враждовать с историей сознания, а значит, быть врагом мысли.

Функционалистское понимание сознания — это исторический момент в его функциональной эволюции. Функциональное описание, осмысляя сознание с точки зрения его активности и его ролей, делает жест в сторону сознания, сконструированного разными наборами реализаторов и в различных средах. Исследование смысла сознания совпадает с его искусственной реализацией, но в тоже время его искусственная реализация меняет сами условия, через которые раньше определялось его значение.

Как только реальное содержание значимости человеческого функционально абстрагируется, реализуется и воплощается за пределами своей естественной среды существования, связь между структурой, в которую данная функция встроена, и значимостью как функцией ослабевает. До сих пор влияние структуры (будь то конкретная биологическая структура или определенная социальная форма) на функцию было действием конституции, определяющей поведение или активности системы. Но с абстрагированием и реализацией подобных функций, являющихся отличительной особенностью человека с его функциональной автономией, — связь между структурой (или явленной человечностью) и функцией (всеми видами деятельности, которые делают человеческое человеческим) теряет свою определяющую силу. Значение человеческого как функционального набора активностей развивается вопреки условиям, в которых эта функция воплощалась натурально.

Если определяющее влияние образующей структуры (в данном случае специфического биологического субстрата) на функцию достаточно ослаблено, образ функциональной эволюции больше не может быть замечен и распознан в поддерживающей её структуре. Эволюция на уровне функции — представляющая собой расширение схемы сознания — асимметрична по отношению к эволюции структуры, будь то эволюция биологической структуры, которая когда-то его поддерживала, или новой искусственной среды существования, в которой оно реализовано. Это сродни тени, которая разрастается до такой степени, что затмевает тело, которое когда-то ее отбрасывало.

Таким образом, то, что составляло или в настоящее время составляет человеческое, больше не определяет последствия того, что значит быть человеком. Почему? Потому что функциональная реализация значения человеческого подразумевает отход этого значения от настоящего состояния или образа, с которым мы идентифицируем человека. Говоря иначе, функция оказывается способна реконституировать саму себя посредством постоянной ревизии и реконструкции, развиваясь асимметрично по отношению к структуре и пересматривая свое значение путем повторной имплементации в новые субстраты. Будучи повторно воплощенной или выполненной в новом контексте, функция способна изменить схему сознания полностью. Проект, который в теории и на практике формулирует возможность реализации и воплощения человеческого опыта в машинах, — это проект, который конкретно подрывает текущее понимание того, чем является человеческий опыт и как он должен выглядеть.

Программа, направленная на множественную реализацию человеческого сознания, больше не может быть определена в категориях рефлексии прошлых и настоящих условий обладания сознанием (5). Пытаясь реализовать человеческое сознание в машине, такая программа реализует сознание, которое разрушает каноническое представление о сознании, эксплуатируемое нами для осознания себя в разрезе различия между нами и машиной, которую мы считаем изначально неполноценной. Чем являлось и чем является сознание, как оно было реализовано изначально и чем оно конституируется в настоящее время, не имеет никакого определяющего значения для сознания, способного быть воплощёным множественным образом. Такая программа подлинно принадлежит будущему, поскольку её текущее теоретико-практическое измерение разрабатывает разрыв с настоящим, для осознания которого у нас нет когнитивных средств.

Конструктивное и ревизионное измерение функциональной реализации человека у Тьюринга не может быть рассмотрено из перспективы настоящего, поскольку последствия конструирования и переработки разворачиваются из будущего как некая ре-конституирующая и осуществляющая переоценку сила. Одним словом, Тьюринг предлагает набросок программы, посредством которой последствия отличительно человеческого существования (опыта) начинают противоречить нашей текущей идентификации человеческого и порывают с ней.

Тезис Тьюринга о вычислительно-функциональной реализуемости человеческого сознания есть тезис конструируемости, и его последствия принимают форму в области явленной реализации. Он предполагает, что не существует эссенциалистского предела реконструктурируемости человеческого, или того, в чем заключается смысл человеческого как такового. Однако он идет еще дальше, акцентируя внимание на последствиях конструирования сознания вне его естественной среды обитания: реконструкция сознания равносильна ре-конституированию его значения. Именно в этом смысле проект Тьюринга знаменует собой разрыв внутри истины человеческого, — разрыв между смыслами человеческого бытия и его последствиями. На практике и через конструирование данная постановка вопроса подчеркивает, что просто быть человеком не означает понимания последствий того, что значит быть человеком. На самом деле эти два понятия очень далеки друг от друга. Быть человеком — не есть достаточное условие ни для понимания того, что происходит с человеком, когда он становится частью программы, определяющей и разрабатывающей сознание в вычислительно-функциональных терминах, ни для осознания того, чем человек становится в результате реализации этой программы. Человек не способен понять ни последствий ревизии функционального значения человеческого, ни возможностей конструирования машины в соответствии с вычислительно-функциональной картиной человеческого сознания.

Посредством реализации человеческого сознания за пределами естественной среды существования Тьюринг прочерчивает новую связь между эмансипацией (освобождением человеческой значимости на уровне деятельности или функций) и освобождением интеллекта как вектора самореализации. Вычислительный функционализм Тьюринга важен, потому что последствия этой программы — вне зависимости от её текущего состояния и неудач, которые она претерпела — не могут быть осмыслены по их нынешним результатам. В этом отношении человечность в том виде, в каком мы её идентифицируем в настоящем, по определению оказывается не способна охватить и осознать масштаб проекта Тьюринга.

Продолжая проект радикального просвещения, концепция Тьюринга представляет собой программу усиления экспансии просвещенного гуманизма в той мере, в какой она всецело согласуется со следующим принципом: значимость и значение человеческого не есть некий заданный смысл или какое-то уже установленное и не подлежащее изменениям определение. Скорее, это способность развивать сложные способности из способностей примитивных. Именно эти сложные способности и являются определяющими в отношении вопроса о том, в чем состоит человеческое. Но в той мере, в какой они поддаются алгоритмической декомпозиции (например, в форме различных типов вычислений для различных функций, а также в форме различных видов алгоритмов для различных способностей и видов деятельности), они согласуются с определением человеческого как чего-то, что подвержено модификации, реконструкции и воплощению в форме артефакта. Именно на этой конструктивной гипотезе основан проект Тьюринга: значение человека заключается не в его уникальности или особом онтологическом статусе, но в его функциональной разложимости и вычислительной конструируемости, посредством которых способности человека становятся открытыми для улучшения, его форма трансформируется, а его определение обновляется или даже может быть стёрто.

Несмотря на свержение человека и изгнание его фигуры из центра, вычислительный проект Тьюринга одновременно утверждает значение человеческого в функционалистских терминах, и тем самым вносит определенный вклад в проект просвещенного гуманизма. Ведь чем в действительности является растущая сфера компьютерных технологий, если не сильнейшей атакой на рациоцентричность человеческого сознания в пользу той точки зрения, согласно которой мыслительные способности человеческого сознания могут быть реконструированы и усовершенствованы в машинном обличии?

Именно понимание значения человеческого в функциональных терминах является предпосылкой реконструкции человеческого и функциональной эволюции его значения за пределами существующего на данный момент образа. Познание сознания как функциональной единицы перерастает в исследование возможностей его реконструкции. В то время как исследование возможностей функциональной реализации посредством различных реализаторов и в контексте различных целей формирует историю сознания как того, что не имеет природы, но обладает историями и возможностями множественной реализации.

То, что мы привыкли называть человеческим, теперь эволюционировало до неузнаваемости. Нарцисс больше не может увидеть и предугадать свой образ в зеркале. Осознание пустого зеркала — это знак того, что мы наконец-то оставили позади нашу нарциссическую фазу. Действительно, мы переживаем стадию, в которой, глядя в зеркало, человечество видит лишь пустую поверхность, глядящую в ответ.

Сноски:

(1)  Хотя выбор парадигмы вычислений редко обсуждается в вычислительной теории сознания или в рамках ортодоксальных подходов к искусственному интеллекту, это критерий, который особенно важен для описания и моделирования функций. Как правило, вычисления описываются в соответствии с парадигмой вычислений Чёрча-Тьюринга, где акцент делается на том, что является вычислимым и на последовательностях вычисления. Однако, в последние несколько десятилетий парадигма Чёрча-Тьюринга активно оспаривалась в теоретической информатике сторонниками интерактивной парадигмы вычислений, такими как Самсон Абрамски, Питер Вегнер и другие. Одним из главных мотивов этого расхождения стали споры о том, что такое вычисления и что можно вычислить. Развиваясь на стыках между теорией доказательств, лингвистикой, фундаментальной логикой, физикой и информатикой, эти споры привели к теории фундаментального дуализма, в которой вычисления описываются через конфронтацию между действиями или процессами. Эти взаимодействия могут быть логически выражены наборами аксиом для элементарных действий (например, в контексте лингвистических практик, такими аксиоматическими действиями могут быть элементарные речевые акты, такие как утверждение, запрос, согласие и т. д.) В парадигме вычислений Чёрча-Тьюринга влияние внешней среды на ту или иную систему представлено усреднённым образом. Любое непредсказуемое поведение среды регистрируется как возмущение с точки зрения системы. Машина Тьюринга отключается от окружающей среды на время осуществления вычислений, но при этом взаимодействие упрощенно представляется посредством последовательных алгоритмов. Однако взаимодействие в рамках параллельных процессов, а также в рамках синхронных и асинхронных действий между агентами несводимо к последовательному взаимодействию, как оно представлено в распределенных параллельных системах. В отличие от парадигмы Чёрча-Тьюринга, интерактивная парадигма рассматривает вычисление в качестве естественного выражения самого взаимодействия. Поведение системы формируется в ответ на входные данные из внешней среды и во взаимодействии с ними. Эта двойственность, присущая вычислениям, может быть продемонстрирована в играх или в совместных, нейтральных и враждебных взаимодействиях между агентами. Каждый ход, стратегия или поведение развиваются в соответствии с синхронными или асинхронными ходами или действиями других сторон. Другими словами, вычислительная операция — это взаимодействие между агентами, которые представляют различные стратегии действий. О дискуссиях вокруг интерактивной парадигмы вычислений см. в Goldin, et al. 2006.

(2)  В традиционных подходах к семантике, даже если семантическое содержание понимается в терминах умозаключения как вывода, вывод рассматривается только с учетом отношения между посылкой и заключением или монологического отношения между пропозициональными содержаниями. Подход к значению посредством монологических процессов, однако, не отражает многоуровневой сложности семантического содержания. Богатство содержания или семантическая сложность достигаются только посредством двухстороннего взаимодействия (спорящих) процессов, при динамическом противопоставлении их друг другу. Эти двойственные взаимодействующие и противопоставляющиеся друг другу процессы описывают диалогическое измерение вывода, которое необходимо для динамической оценки и определения семантического содержания, а также для генерации различных семантических слоев и уровней концепта. Диалогическое измерение вывода добавляет интерперсональный угол к межсодержательному аспекту вывода. Именно этот интерперсональный или диалогический аспект, который выражается в социальной дискурсивной сфере обоснования и может быть разработан как форма мультиагентных вычислений. Для детального изучения диалогических подходов к значению и выводу, особенно в свете новых достижений в интерактивной логике и вычислительной семантике, см. Lecomte 2011.

(3)  Более подробно о вычислительном сжатии и социальной среде см. в статье Dowe et al. 2011.

(4)  Рано ставший сторонником функционализма, Хиллари Патнэм впоследствии отказался от своей прежней позиции в работе «Репрезентация и реальность» (1988). Патнэм одновременно отвергает функциональный и вычислительный аспекты вычислительного функционализма, выстраивая аргументацию, опирающуюся на теорему Гёделя о неполноте, против вычислительного описания рациональной деятельности, а также демонстрируя условие тривиальности, подразумеваемое в тезисе о множественной реализуемости. Последняя часть аргумента была подвергнута критике как являющаяся лишь атрибутом того, что сейчас называется стандартной картиной функции. В книге "Гёдель, Патнэм и функционализм" (2008) Джефф Бьючер представляет тщательное опровержение аргумента Патнэма с точки зрения теоремы о неполноте, причем как в отношении применения теоремы Гёделя, так и в отношении выводов, сделанных на ее основе. Кроме того, о критике аргумента с точки зрения условия тривиальности см. в Huneman2013.

(5)  Согласно тезису о множественной реализуемости, реализация функции может быть выполнена различными наборами реализующих характеристик, индивидуирующих мощностей и активностей. Таким образом, функция может быть реализована в различных средах за пределами естественной среды существования посредством разнообразных реализаторов. Множественная реализуемость может фигурировать как в сильной интерпретации, так и в интерпретации ограниченной. Сильная интерпретация не накладывает никаких материальных или организационных ограничений на реализуемость конкретной функции, поэтому считается, что функция может быть выполнена бесконечным числом способов и реализована во множестве субстратов. Ограниченная интерпретация, однако, рассматривает условия, требующиеся для реализации функции посредством глубокой или иерархической модели, охватывающей разнообразные уровни объяснения и качественно различающиеся свойства реализаторов, которые накладывают свои ограничения на реализацию функции. Соответственно, в слабой или ограниченной интерпретации тезиса множественной реализуемости критерии реализации функции характеризуются как многомерные и множественным образом ограниченные. В таком случае функция описывается как множественным образом реализуемая и при этом множественным образом ограниченная. Ограничения на реализацию функции имеют множество различных измерений, поскольку они определяются различными организационными уровнями, которые ее формируют и объясняют.

References

1. Bechtel, William. 2008. Mental Mechanisms: Philosophical Perspectives on Cognitive Neuroscience.New York: Routledge.

2. Brandom, Robert. 2008. Between Saying and Doing: Towards an Analytic Pragmatism. Oxford: Oxford University Press.

3. Buechner, Jeff. 2008. Gödel, Putnam, and Functionalism: A New Reading of Representation andReality. Cambridge, MA: MIT Press.

4. Craver, Carl F. 2007. Explaining the Brain: Mechanisms and the Mosaic Unity of Neuroscience.Oxford: Clarendon.

5. Crutchfield, James P. 1994. “The Calculi of Emergence: Computation, Dynamics and Induction.”Physica D: Nonlinear Phenomena 75 (1–3): 11–54.

6. Dowe, David L., José Hernández-Orallo, and Paramjit K. Das. 2011. “Compression and Intelligence: Social Environments and Communication.” Artificial General Intelligence: 4th Interna-tional Conference, Mountain View, CA, 204–11. Dordrecht: Springer.

7. Goldin, Dina, Scott A. Smolka, and Peter Wegner, eds. 2006. Interactive Computation: The NewParadigm. Dordrecht: Springer.

8.Huneman, Philippe, ed. 2013. Function: Selection and Mechanisms. Dordrecht: Springer.

9.Kant, Immanuel. 1885. Introduction to Logic. London: Longmans, Green & Co.

10.Lecomte, Alain. 2011. Meaning, Logic and Ludics. London: Imperial College.

11.Mou, Zongsan. 2014. Late Works of Mou Zongsan: Selected Essays on Chinese Philosophy. Leiden: Brill Academic Publishers.

12.Sellars, Wilfrid. 2007. In the Space of Reasons: Selected Essays of Wilfrid Sellars. Cambridge, MA: Harvard University Press.

13.Thom, René. 1983. Mathematical Models of Morphogenesis. New York: John Wiley & Sons.

14.Turing, Alan. 1950. “Computing Machinery and Intelligence.” Mind 59: 433–60.